Леонардо да Винчи. Микеланджело. Рафаэль. Рембрандт (сборник)

В 1514 году римским папой и меценатом был Лев X. Во Флоренции, еще не доехав до Рима, Леонардо и его ученики были уже приняты с большим почетом братом папы, Джулиано Медичи.

В Риме путников ожидал самый радушный прием; Лев X осыпал Леонардо похвалами и сказал ему: «Работай во славу Божию, Италии, папского престола и твою собственную».

Леонардо обещал взяться за работу. Но он не мог вдохновляться по заказу, а написать что-либо посредственное для папы не хотел. «Папы нетерпеливы, – замечает Арсен Гуссэ, – потому что их власть в здешнем мире непродолжительна». Леонардо замышлял грандиозный сюжет и хотел на этот раз достичь небывалого технического совершенства и прочности красок. Опыт прошлого был поучителен: «Тайная вечеря» на глазах самого Леонардо темнела и тускнела. Папа стал торопить художника; Леонардо временно совсем бросил кисть и лишь вследствие усиленных просьб одного из приближенных папы, Бальтазара Турини, взял ее, чтобы написать для последнего две картины: Мадонну с младенцем и ребенка, изображающего любовь. «Прекрасно, грациозно и чудесно», – в один голос говорят об этих картинах Вазари и Боргини. Ни одна не дошла до нас.

Но Лев X стал терять терпение. Он опять послал к Леонардо справиться о своей картине. Чтобы написать произведение, достойное его святейшества, ответил Леонардо, надо «торопиться медленно». Затем он прочел посланным целую лекцию о приготовлении масла и красок. В другой раз посланные папой застали Леонардо за какими-то химическими опытами. На вопрос, что он делает, художник сказал: «Я дистиллирую различные травы, стараясь получить лак более чистый, более гармоничный и наименее вредный для красок». Узнав об этом, папа воскликнул с досадою: «Вот человек, от которого мы никогда не добьемся толку! Он начинает как раз с того, чем надо кончить».

Уверяли, будто, узнав об этих словах папы, Леонардо немедленно оставил Рим. Это басня, потому что в Риме Леонардо начал и окончил свое «Святое семейство»: именно эту картину он готовил для Льва X. Наиболее веское доказательство дано Стендалем, который показал, что прекрасная фигура святой Катерины (она стоит за Богоматерью и читает) написана с жены Джулиано Медичи, брата папы Льва X.

Эта картина известна в России более, чем какое-либо иное произведение Леонардо да Винчи, так как она находится в Эрмитаже и приобретена еще в прошлом веке Екатериной II. Об истории ее приобретения существуют различные легендарные рассказы, из которых достовернее других следующий. Картина попала во дворец герцогов Мантуанских. Дворец этот был разграблен немецкими войсками, и картина исчезла без следа. Впоследствии ее нашел каким-то образом аббат Сальвадори, секретарь губернатора Мантуи, графа Фирмиана. Боясь, чтобы губернатор не отнял у него картины, аббат тщательно скрывал ее, показывая лишь ближайшим друзьям. По смерти аббата его наследники поспешили перевезти картину в Морис, в Трентине; здесь-то ее и открыли агенты Екатерины II, и картина была куплена для Эрмитажа. Несколько загадочная история переселения ее была единственной причиной, позволившей весьма многим из так называемых общепризнанных ценителей искусства отвергать принадлежность этой картины кисти да Винчи. В особенности обессмертил себя известный Виардо, написавший в своей никем теперь не читаемой книге «Германские и русские музеи» следующие слова: «„Святое семейство“ – это плохая страница, в которой две женщины, Мария и Катерина, срисованы по одному шаблону, где все безобразно, неграциозно, наполнено гримасами (laid, disgracieux, grimacant)». Зато все находящиеся в Лувре картины, по мнению Виардо, – верх совершенства.

Кроме этого луврского патриота, почти никто из критиков не решался отрицать, что оригинал картины принадлежит кисти великого художника. Многие, однако, уверяли, что в Эрмитаже находится только хорошая копия. Но хорошая копия находится в Милане, и никто не скажет, что она лучше оригинала.

Все истинные знатоки искусства называют «Святое семейство» одним из гениальнейших произведений живописи. Пассаван говорит: «Все, кто видел эту картину в галерее Эрмитажа, признают, что это дивное произведение. Советник Пагави нашел ее столь превосходною и столь похожею на произведения Рафаэля, что нарочно отметил ее шифром Леонардо, чтобы ее не приписали Рафаэлю».

Этот шифр – затейливая арабеска, состоящая из букв Л. Д. В. (Леонардо да Винчи), – ясно виден на картине. Но, по всей вероятности, его выставил сам художник; хотя не в его обычае было ставить шифры, но совершенно такая же арабеска находится еще на одной, уже, несомненно, ему принадлежащей картине.

«Святое семейство» было написано, по всей вероятности, в 1515 году.

Стендаль пишет о «Святом семействе» с энтузиазмом. «Мария, – говорит он, – вида en face. Она смотрит на сына с гордостью. Это одно из грандиознейших изображений Богоматери, какое когда-либо существовало». Арсен Гуссэ заходит даже слишком далеко, утверждая, что «тип Рафаэля превзойден здесь на сто локтей, так как у Леонардо Богоматерь уже предчувствует в младенце Бога». О фигуре Иосифа Стендаль пишет: «Иосиф улыбается младенцу с любовью и совершенной грацией. Леонардо понимал, однако, что столь важный сюжет нельзя сделать веселым, и в этом смысле он является предшественником Корреджо». О младенце Иисусе Гуссэ говорит: «Как он человечен, сколько живости, радости. Эта молодая душа, ставшая душою мира, должна была находиться в богато одаренной плоти». Все эти суждения, впрочем, дают весьма слабое понятие о картине – они приведены, только чтобы показать, что и во Франции не все судят подобно Виардо.

Если что действительно заставило Леонардо покинуть Рим, то никак не случайная нетерпеливая фраза папы Льва X. Соперничество с Микеланджело было гораздо более серьезной причиной отъезда Леонардо.

В то время в Риме, кроме Леонардо, находились еще два равных ему гения – Микеланджело и юный Рафаэль. Первый был его врагом, второй – восторженным почитателем и даже учеником, если только величайший из итальянских живописцев имел учителя. Во всяком случае, Леонардо повлиял на Рафаэля гораздо глубже и в лучшем направлении, нежели сухой и резкий Перуджино.

Еще в 1504 году, в начале знаменитого флорентийского поединка между Леонардо и Микеланджело, Рафаэль нарочно примчался в Рим. Один историк рассказывает, что Рафаэль извлек огромную пользу из соперничества между обоими своими великими современниками, потому что друзья и сторонники каждого из них весьма резко критиковали произведения противной стороны. Конечно, не эти сплетни и интриги развили вкус Рафаэля, у него были собственные глаза, и он был более способен, чем все флорентийские государственные советники, сравнить и оценить картоны Леонардо и Микеланджело.

Только в самое новейшее время необычайно добросовестные, хлопотливые и талантливые исследования немецкого критика Поля Мюллера Вальде выяснили вполне вопрос о весьма значительном влиянии, оказанном Леонардо на Рафаэля. Давно уже Арсен Гуссэ сказал, что картины Леонардо, его Мадонны и его рисунки «открыли Рафаэлю глаза». Значение этой случайно брошенной фразы только теперь вполне подтвердилось. Немецкий критик доказал, что многие из капитальнейших работ Рафаэля находятся в генеалогической связи с рисунками Леонардо, и, главным образом, с теми из них, которые относятся еще к эпохе молодости да Винчи.

Когда Леонардо прибыл в Рим, Рафаэль был наверху своей славы. Он принял Леонардо как лучшего друга, почти как отца, но, увлеченный своей земной любовью и неземными идеалами, слишком юный по сравнению с Леонардо, не мог быть его товарищем. Что касается Микеланджело, он счел прибытие Леонардо нарушением своих прав. Ему было поручено украсить фасады нескольких церквей и папские гробницы, и он не терпел соперников. Повторилась флорентийская история; Леонардо не устоял в борьбе с полным силы противником и уступил ему место.

Перед этим, однако, между обоими врагами произошло состязание, на этот раз не карандашом, а пером. Леонардо да Винчи изложил свое мнение о превосходстве живописи над скульптурой.

Вот что пишет Леонардо:

«Скульптура есть механическое искусство. Работа скульптора чисто ручная и требует по преимуществу физического усилия.

Живописец, для того чтобы прийти к желанной цели, должен знать все, что относится к свету и к противоположности света, то есть к окраске, рисунку, размерам тел, к изменениям цвета и формы, которым подвергается предмет, приближаясь или удаляясь от глаза наблюдателя; живописец должен изучать также явления движения и покоя.

Скульптор должен заниматься единственно телами, фигурою и положением. Ему незачем заботиться об освещении, тенях и цветах. Знания линейной перспективы для него достаточно.

Живопись вся – свет и вся – тень. Скульптура изображает лишь известные действия света. Простой рельеф доставляет ей сам собою тени. Что удивительно в произведении живописца, это то, что предметы, изображаемые живописью, как будто выделяются или выдаются из плоскости, на которой они нарисованы. Произведения скульптуры кажутся тем, что они есть, это простые воспроизведения того, что есть, без всякой искусственной иллюзии. Всякое человеческое произведение, основанное на опыте и осуществляемое ручным трудом, есть ремесло или механическая наука».

Любопытно сравнить с этим мнением резкое возражение, сделанное от имени скульптуры противником Леонардо.

«Живопись, – пишет Микеланджело, – если я не ошибаюсь, ценится тем более, чем она рельефнее изображает предметы, рельеф же, наоборот, ценится тем менее, чем он более похож на живопись. Поэтому я до сих пор думал, что скульптура – факел живописи и что между ними разница, как между солнцем и луною. Впрочем, научившись мыслить более философски, я пришел к убеждению, что оба искусства, стремящиеся к той же цели, равны по достоинству. Споры о преимуществе того или другого – чистая потеря времени. Я скажу еще, что автор, который вздумал дать живописи преимущество, ровно ничего не смыслит в этом деле; моя служанка лучше могла бы решить этот вопрос, если бы вмешалась в спор».

В конечных своих выводах Микеланджело, разумеется, прав – спор о преимуществах живописи или скульптуры едва ли имеет важное значение, хотя весьма важен затронутый Леонардо вопрос о различии между обоими искусствами. Но по этому отрывку можно судить, как третировал Микеланджело своего гениального соперника. «Высказывания двух великих гениев, – говорит Гуссэ, – содержали больше страстности, чем истины: ни они, ни их служанка не решили вопроса». Леонардо да Винчи, однако, говорил страстно об искусстве, а не о личностях, чего нельзя сказать о Микеланджело.

По словам Рио, автора «Истории христианского искусства», сам папа Лев X стал наконец враждебен Леонардо, о котором враги его говорили, что он предан французскому королю. Как нарочно, в Италии господствовала в то время настоящая галлофобия, вызванная опасением, что Флоренция и Рим подвергнутся участи Милана. После изгнания французов из Ломбардии итальянский шовинизм достиг крайних пределов. Французов называли вандалами, варварами; один поэт написал поэму «Изгнание нечестивых гуннов святым Львом», посвятив ее Льву X. Сам Рафаэль, которого Мишлэ упрекает за полный политический индифферентизм, изобразил французского короля в виде Аттилы.

Оклеветанный, преследуемый врагами, Леонардо да Винчи решился наконец идти туда, где его более всего ценили. Ученик Микеланджело Вазари выясняет без всяких околичностей настоящие причины добровольного изгнания Леонардо.

«Существовало, – говорит он, – весьма сильное соперничество между Леонардо да Винчи и Микеланджело Буонарроти. Лев X призвал Микеланджело в Рим с целью выполнить фасад Сан-Лоренцо. По соглашению с герцогом Джулиано Микеланджело поспешил в Рим. Как только Леонардо узнал, что Буонарроти окончательно поселился в Риме, он уехал во Францию».

Об этом же пишет Ланци: «Винчи нашел в Буонарроти соперника, который мог с ним помериться и которого даже предпочитали, потому что работа Микеланджело всегда давала результаты даже там, где Винчи (как утверждает и Вазари) нередко ограничивался одними разговорами. Известно, какая вражда возникла между ними; и Леонардо, желая обеспечить свой покой, уехал во Францию».

Не следует забывать, что, несмотря на смерть Людовика XII, Леонардо постоянно продолжал числиться «живописцем короля Франции», и по-рыцарски благородный, умевший ценить искусство и уважать гений Франциск I не мог не вспомнить о «своем» живописце.

Во время пребывания в Риме Леонардо да Винчи, кроме «Святого семейства» и одной «Мадонны», написал немного. Он занимался, по обыкновению, не одною живописью, но и науками и, между прочим, изобрел механизм для выбивания медалей, который вошел в употребление в тогдашнем Риме.

Глава VIII

Леонардо да Винчи и Франциск I. – Битва при Мариньяне. – Леонардо мстит папе Льву X. – Французский двор в 1516 году. – Замок Ле-Клу. – Деизм Леонардо да Винчи. – Завещание. – Смерть. – Открытие могилы Леонардо Арсеном Гуссэ

В одном из своих крайне любопытных писем Франциск I сам описывает победу, одержанную им при Мариньяне и предоставившую его власти Миланское герцогство с Пармой и Пьяченцой. Это была также победа над папой Львом X, «нашим святым отцом-папою», как пишет король. Письмо рисует рыцарский характер победителя. Рассказав о шестнадцати тысячах убитых и раненых неприятелях, он прибавляет: «Вы не можете себе представить величайшей нашей скорби при мысли о том, сколько храбрых людей погибло!» Франциск вел войну, потому что считал Миланское герцогство своей собственностью, отнятой у Людовика XII интригами папы и оружием Максимилиана Сфорца.

Как только французский король вступил в Милан, он пожелал увидеть «Тайную вечерю» и поспешил посетить церковь Санта-Мария делле Грацие. Увидев гениальное произведение, король пришел в такой восторг, что захотел перевезти картину, выполненную, как известно, в виде фрески, во Францию, «хотя бы для этого пришлось перевезти всю церковь». Лучшие тогдашние архитекторы и механики старались угодить королю, но в конце концов признали задачу невозможной. Между тем в Милан прибыл сам Леонардо. «Хорошо, – сказал король, – пусть картина остается. Я не могу перевезти картины, но могу взять с собой художника. Он напишет мне другие, столь же гениальные произведения».

Приняв Леонардо с почти царскими почестями, король взял художника с собой в Павию, где дал ряд блистательных празднеств. Между прочим, для этих празднеств Леонардо соорудил автомат – символическую фигуру льва, который, как живой, подошел к королю и раскрыл свое сердце, откуда выпал букет лилий. Затем Леонардо сопровождал короля также в Болонью, где художник встретился с папой Львом X, на этот раз при обстоятельствах, весьма отличных от прежних. Чтобы отомстить надменному папе за участие в интригах, Леонардо, как говорят, заговорил с римским первосвященником любезно-покровительственным тоном. Сверх того, он нарисовал несколько карикатур, изображавших папу и его ближайших советников.

Франциск I уехал во Францию, взяв с Леонардо слово, что тот не замедлит приехать к нему в Амбуаз. Леонардо пробыл какое-то время на вилле Ваприо у своего друга Франческо Мельци, который продолжал называть его «своим дорогим отцом». Узнав о намерении Леонардо переселиться во Францию, Мельци решительно заявил, что не отпустит его одного и поедет вместе с ним хоть на край света. Кроме Мельци Леонардо да Винчи имел еще двух спутников: того самого Салаи, который, быть может, был его настоящим сыном, и еще одного ученика – Вилланиса. Известный историк Мишлэ следующим образом повествует о прибытии Леонардо во Францию:

«Итальянские изгнанники нашли у Франциска I утешение, самое большое, какого могли ждать: он им подражал, копировал их манеры, костюмы, почти их язык. Когда великий Леонардо да Винчи прибыл в Амбуаз (в 1516 году), он стал предметом такого идолопоклонства, что, будучи в возрасте шестидесяти четырех лет, изменил моды. Король и весь двор копировали его костюм, его бороду и его прическу».

Действительно, влияние, оказанное итальянским художником на французский двор, было громадно. Без его советов и указаний не обходилось ни одно придворное торжество, начиная с крещения сына короля и кончая бракосочетанием Лоренцо Медичи, герцога Урбинского, с дочерью герцога Бурбонского. На этом последнем празднестве было все, что угодно, от маскарада, в котором участвовало «шесть дюжин переряженных девиц, одетых на все лады, и по-итальянски, и по-немецки», до турнира, изображавшего формальную осаду сооруженной из дерева крепости и длившегося шесть недель, причем было много убитых и задавленных лошадьми.

Вообще в Амбуазе жилось весело. Очень часто двор покидал Амбуаз, то есть уезжала королева, и король Франциск приезжал тайком, чтобы повеселиться со своими любовницами. Эти неофициальные праздники были еще веселее официальных: здесь играли в любовь и в карты, пили вино и плясали, иногда под звуки народных песен. Но Леонардо был уже не в таком возрасте, чтобы часто участвовать в подобных празднествах. Он предпочитал общество местных ученых, поэтов, врачей, астрологов, занимался анатомией и посещал духовный театр, то есть мистерии, разыгрываемые духовными лицами. Еще более любил Леонардо оставаться в своем собственном поместье Ле-Клу, иначе Кло-Люсе, подаренном ему королем в год прибытия художника во Францию, причем ему была назначена приличная пенсия в семьсот золотых экю.

Еще и теперь существует маленький замок, или, попросту, помещичий дом, в котором жил Леонардо. Массивная лестница, окна с резьбою, часовня, низкая дверь, водосточные трубы с волчьими головами – все напоминает XVI век. Внутри все переделано, то есть искажено. Рассказывают, что еще в пятидесятых годах были заметны на стенах мастерской Леонардо, именуемой теперь салоном, старинные рисунки, изображавшие саламандр на золотом фоне, как говорят, работы Франческо Мельци, точно так же как и фрески, украшающие часовню. Замок расположен в живописной местности. Из окон видна долина Массы, ряды тополей и группы виноградников украшают пейзаж. Но Леонардо, говорят, часто вспоминал о более роскошной итальянской природе и, быть может, тосковал по ней более, чем думает большинство биографов. Веселый молодой красавец Мельци старался развлечь учителя музыкой: он хорошо играл на скрипке, и они составляли дуэты с Леонардо. Скромный Салаи вел все хозяйство, был почти слугою своего отца или учителя. Он же всегда сопровождал Леонардо в его ежедневных прогулках. После завтрака, который подавала обретшая бессмертие благодаря завещанию Леонардо его служанка Матюрина, Леонардо брал с собою Салаи и взбирался на окрестные зеленеющие холмы. Несмотря на свои годы, он еще весьма бодро поднимался на горы, останавливаясь лишь затем, чтобы подать милостыню кому-либо из нищих, знавших его щедрость и подстерегавших его на пути. Величавая фигура Леонардо в коричневой одежде, его густая, длинная, уже седая борода – все придавало ему вид древнего жреца. Современники нередко называли его «друидом»: стоит взглянуть на портрет, нарисованный Леонардо красным карандашом с самого себя уже в преклонном возрасте, чтобы оценить меткость этого прозвища. Впрочем, есть собственноручные портреты Леонардо, относящиеся к более раннему периоду его жизни: он с юности до старости был замечательно красив.

Франциск I привез Леонардо, воображая, что привезет с собою сотни гениальных художественных произведений. К сожалению, он ошибся. По приезде во Францию Леонардо да Винчи почти бросил кисть и даже перо. В течение более чем трехлетнего пребывания на чужбине он не создал ничего замечательного – лучший аргумент против критиков, уверявших, что он был столько же французом, сколько итальянцем.

Что делал Леонардо в эти три года? Одни из недоумевающих биографов уверяют, что он писал картины, не дошедшие до нашего времени. Другие воображают, что он молился божеству, до тех пор игравшему, по мнению тех же биографов, слишком малую роль в его помышлениях. Арсен Гуссэ, один из лучших французских критиков, строит целый ряд предположений, сводящихся к тому, что «Леонардо искал и обрел в своем помещичьем уединении того, кого до тех пор забывал или не знал, именно Бога». Иначе рассуждают итальянские биографы, и в особенности те, которые ознакомились с подробностями жизни Леонардо из самых первых рук. Вазари полагает, что в последний год жизни, страдая старческими недугами и подпав под влияние местных священников, с которыми вел частые диспуты о религии, Леонардо стал религиозен; перед тем он имел, по словам этого биографа, «столь еретические понятия, что ни за что не хотел подчиняться религии и был скорее философом, чем христианином».

Что Леонардо ценил дух христианства и в этом смысле был деистом, об этом достаточно свидетельствует гениальнейшее из его произведений – «Тайная вечеря». Что касается его «еретических понятий», их можно отыскать в его манускриптах даже без помощи Вазари. Вот пример: «Не может быть звука, где нет движения и удара воздуха. Не может быть сотрясения воздуха без какого-либо инструмента; не может быть инструмента невещественного. Стало быть, дух не мог бы иметь ни голоса, ни формы, ни силы и не мог бы ни проникать в тело, ни выходить из него. Если, например, утверждают, что дух действует при посредстве тела, играя на нем, как на инструменте, то я на это возражу, что, если дух не состоит ни из нервов, ни из костей, он не может произвести никакого телесного движения».

Смерть Леонардо да Винчи.

Жан Огюст Доминик Энгр. 1818

Что касается «вполне католического» завещания Леонардо да Винчи, на которое ссылается Арсен Гуссэ с целью доказать, что «обращение» Леонардо было следствием не старческого недуга, а глубоко философских размышлений, то это доказательство нам кажется совершенно лишним и неуместным. Если бы Леонардо не был раньше христианином в философском значении этого слова, он не написал бы ни «Воскресения Христа», ни «Святого семейства», ни своих Мадонн, ни «Тайной вечери». Никакого настоящего «обращения» поэтому и быть не могло для того, кто был всегда обращен к христианским идеалам; если же в последний год жизни Леонардо стал чаще прежнего диспутировать с католическими священниками, то это объясняется тем, что в его захолустье священники составляли почти единственный класс образованных людей и с ними легче было говорить и вести диспуты, чем с дворянами, занимавшимися пирами, военною службой и охотой на зайцев. По мнению Гуссэ, завещание Леонардо не столько «строго католическое», сколько строго юридическое; он, конечно, знал, что в чужой стране еще более следует соблюсти формальную сторону дела, чем на родине, где, однако, не было исполнено в его пользу завещание его отца. Этим и объясняется парадокс, перед которым останавливается Гуссэ, сравнивая последнюю волю трех великих людей: Микела нджело, Рафаэля и Леонардо. «Наименее религиозный из троих, – говорит критик, – написал наиболее христианское завещание». Да, потому что был стар, опытен, быть может, и потому, что болезнь заставила его пережить воспоминания самого раннего детства. Объяснение Вазари ближе всего к истине; но то, что ему кажется «обращением», есть предсмертная слабость гения.

Этою слабостью, быть может, объясняется проще всего и то, что, несмотря на самые упорные поиски французских художественных критиков, им не удалось найти почти ничего, написанного Леонардо да Винчи во Франции. Единственное указание на два больших портрета, написанных Леонардо, встречается у аббата Рожера: то были портреты короля Франциска I и его супруги Клавдии. Это был долг, уплаченный Леонардо за гостеприимство, оказанное ему королем. В своем описании амбуазского поместья аббат Рожер говорит: «Как прекрасна часовня времен Карла VIII. Но как ни хороша скульптурная работа, она не может быть даже сравниваема с картинами знаменитого Леонардо да Винчи, из которых остались портреты Франциска I и королевы Клавдии да несколько ангелов, писанных на дереве и довольно хорошо сохранившихся».

В наше время не найдена ни одна из этих картин.

В одной из дошедших до нас картин стараются узнать Марию Магдалину, принадлежащую, как говорят, кисти да Винчи; но если это правда, то именно эта картина служит доказательством того, что рука художника ослабела.