Сейд

ФЕВРАЛЬ 1935 ГОДА. МОСКВА

Александр Михайлович Соловьёв сидел у себя в квартире за массивным дубовым столом, на котором была разложена изрядно потёртая карта мира, пестрящая воткнутыми в неё флажками. В очередной раз, отхлебнув из небольшой фарфоровой чашки крепчайшего чая, Александр Михайлович упёрся взглядом в Северный Ледовитый Океан. Мысль о существовании древней полярной цивилизации давно уже лишила его покоя. «Как могло получиться – думал Александр Михайлович – что турок Пири Рейс еще в 1512 году составил карту мира и нанёс на неё Америку, Магелланов пролив и Антарктиду?! Ведь Магеллан отправился в первое кругосветное путешествие в 1519 году, а российские мореплаватели открыли Антарктиду спустя триста лет после этого фантастического турка! На карте Пири Рейса Антарктида была щедро испещрена горами и реками и совсем не имела ледового покрова! Тем же и отличался нанесённый им на карту Северный полюс! Турок во время всего своего плавания вёл дневник, в котором записал, что он составил эту карту на основе старинных рукописей из библиотеки Александра Македонского. Откуда появились такие знания в четвёртом веке до нашей эры? Кто эти таинственные картографы? Какие древние цивилизации существовали на противоположных полюсах земли? Как всё это соотнести с результатами моей экспедиции 1927 года?» Вопросов было много, и Александр Михайлович просидел за столом до трёх часов ночи в глубокой задумчивости, водя пальцем по карте и что-то записывая в толстый синий блокнот. В три часа ночи он выключил настольную лампу, разделся, лёг на диван и моментально заснул.

Телефонные трели Александр Михайлович услышал ровно в четыре утра. Ощущение было такое, словно маленькие металлические шарики рассыпаются внутри черепной коробки с оглушительным и отнюдь не мелодичным звоном. Александр Михайлович открыл глаза, вскочил с дивана и, на ходу протирая глаза, босиком прошлепал к столу. Сжав в руке черное обтекаемое тельце телефонной трубки, приложил ее к уху и сонно произнес: «Соловьев у телефона». На что голос на другом конце провода констатировал с едким сарказмом «У телефона? Это очень и очень хорошо, дорогой вы наш Александр Михайлович. Оденьтесь, пожалуйста, и выйдите во двор, Вас там уже ждут. Вы меня поняли?» Соловьев посмотрел в окно, увидел стоящую там «эмку» и ответил: «Да». В трубке глухо засмеялись, и тот же голос мрачно резюмировал: «Вот и отлично. Значит – до скорой встречи». Соловьев положил нагревшуюся в руке трубку на рычаги и, глядя на стоящий во дворе его дома блестящий автомобиль, произнес: «До скорой…»

Александр Михайлович вышел в коридор, надел ботинки на толстой рифлёной подошве, зашнуровал высокие кожаные краги, и неожиданно мягко, по-кошачьи, растянулся в шпагате. Встав на ноги, он взглянул на свое отражение в старинном зеркале с потрескавшейся кое-где амальгамой: из «зазеркалья» на него смотрел крепкий сорокалетний мужчина с обветренным лицом, на котором выделялись умные серые глаза и седая борода-шкиперка. Соловьёв улыбнулся сам себе и, отвернувшись от зеркала, проверил все девять карманов своей потертой брезентовой куртки. Убедившись, что все жизненно необходимые ему вещи находятся на своих местах, он двинулся на выход.

Соловьев подошел к машине и открыл дверцу. Шофер, пожилой мужчина с гладковыбритым лицом и надвинутой на самые глаза кожаной фуражке с маленькой красной звездочкой на тулье, кивнул головой и уважительно, низким голосом, прогудел:

– Здравия желаю, Александр Михайлович. Как, однако, спалось?

– Доброе утро, Егорыч. Спалось мне, однако, чудесно, если бы вы только не приехали в такую рань и не дали досмотреть мне интереснейший сон.

Шофер фыркнул в седые пушистые усы, с ехидцей взглянул на Соловьева и повернул ключ зажигания. Мотор тихо заурчал, ноздрей Александра Михайловича достиг запах бензиновых паров, и он невольно поморщился. Через несколько секунд «эмка» с форсированным двигателем неслась по улицам только еще начинающей просыпаться Москвы.

В кабинете на Малой Лубянке Соловьева ждали. Начальник девятого спецотдела при ОГПУ – НКВД* майор госбезопасности Сергей Анатольевич Бокун вот уже как целых два дня не находил себе места. Сам товарищ Сталин

вызвал его к себе на беседу. Речь на той встрече шла о многом и, в частности, о богатствах советского Крайнего Севера! Были богатства, которые находились в холодных недрах и ждали отважных советских геологов и рабочих, а были и другие, те, что схоронили от народа в непроходимых заполярных тундрах несознательные и чуждые элементы – шаманы. И шаманские богатства надо было во что бы то ни стало достать и пустить во благо трудящегося населения всей необъятной советской страны. Кроме богатств, наблюдалась в тех холодных краях странная болезнь: ни с того ни с сего люди становились совершенно неуправляемыми, говорили на непонятных языках и наречиях, бились головой о стену и совершали такие убийства, от чего волосы на голове вставали дыбом.

В течение часа лил с Бокуна холодный пот – ох и наслушался он от Иосифа Виссарионовича! Благо живой вышел. А когда вышел, стал думать и вызывать к себе в кабинет нужных людей. Надо сказать, что работа в направлении, на котором заострил свое внимание Иосиф Виссарионович, велась уже давно, правда, безуспешно. Товарищи из ловозёрского НКВД дело все на корню завалили. Первый посланный в тундру отряд чекистов в количестве двадцати трёх человек был лопарями полностью вырезан, а головы убиенных обнаружили потом жители близлежащего от Сейд – озера русского поселения насаженными на свежеобтесанные колья вблизи местного лопарского погоста. Глаза у покойных были вырваны каким-то острым предметом, а на щеках сделаны странные надрезы. Второй отряд чекистов, проплутав по тундре две недели, перебил десяток лопарей-охотников, а заодно с ними их жен и детей, и приволок в НКВД одного из местных шаманов, который, по докладам лейтенанта Бирюкова молчал как немой и тайн никаких выдавать не желал. Бокун решил отправить на Кольский полуостров свою экспедицию, состоящую не из двадцати человек, а всего из двоих. Проверенных.

Настенные часы в кабинете Бокуна показывали семь часов вечера. Пепельница была полна папиросных окурков, на краю стола сгрудились пустые стаканы из-под чая, а в центре стола лежала новенькая, исчерченная красным карандашом, карта Кольского полуострова. Над картою склонились две головы – одна коротко стриженая, с седым ежиком поредевших за годы революционной и классовой борьбы, волос; вторая – покрытая густыми и длинными вьющимися волосами, выдающая своего обладателя как анархиста – бакунинца или неисправимого романтика, хотя ни то ни другое правдой не являлось. Первая склонившаяся голова принадлежала товарищу Бокуну, а вторая – Александру Михайловичу. Обе головы о чем-то ожесточенно спорили, и красный карандаш, зажатый крепкими пальцами волосатой бокуновской руки, чертил и чертил хищные стрелы, пробивающие с разных сторон голубое тело Сейд-озера. Все Ловозерье, имеющее на карте вид почти правильной подковы, было обведено жирной замыкающейся чертой, при этом было видно, что карандашный грифель в этом месте под напором чекистской руки не выдержал и карту порвал.

– Вот вы, Александр Михайлович, как учёный-эзотерик и страстный исследователь Севера, объясните мне, что же такое эти самые сейды? Откуда они взялись?

– Всё просто, Сергей Анатольевич. Тысячелетия у лопарей Кольского полуострова существовало два религиозных культа, одним из которых являлся культ поклонения богам Верхнего и Нижнего миров, а другим – культ поклонения камням – сейдам. Кстати, многие лопари считают, что эти камни ни что иное, как окаменевшие шаманы-нойды. Вообще, как ни странно, поклонение камням до сих пор достаточно распространено во всем мире. Им поклоняются аборигены Австралии, в Африке, некоторые племена в Южной и Северной Америке, а также индусы.

– А не думаете ли вы, что все народы когда-то поклонялись камням?

– Именно так!

– И что же повлияло на возникновение такого культа на Кольском полуострове?

– Думаю, что в первую очередь влияние оказала сама матушка-природа: суровая и длиная полярная ночь, нескончаемый полярный день и, наконец, тундра с её огромным количеством озёр, болот и огромных гранитных валунов. Всё это вместе взятое очень сильно влияет на человеческую психику, приводя её к приступам, не поддающейся исследованию болезни, – меряченья.

– Да, вот ещё одна серьёзная проблема. Неделю назад в поселении рядом с Сейд-озером, озверевшие лопари, возглавляемые местным, как вы говорите, нойдом, чуть не вырезали специальный отряд госбезопасности, посланный на поиски этого шамана. Отряд этот был по счёту вторым…

– А что стало с первым?

– Головы бойцов обнаружили, насаженными на колья, рядом с шаманским кладбищем у Сейд-озера. Щеки были изрезаны, а глаза – мастерски вырваны. Я думаю, что это какой-то шаманский ритуал. Как вы думаете, Александр Михайлович?

– Вероятно. Мне бы хотелось самому взглянуть на эти головы.

– Очень скоро вы увидите своими глазами и шамана и всё, что он натворил. Так – мы говорили о сейдах. Что еще вы мне можете о них поведать?

– Само слово «сейд» означает любого рода божественность, и по всему Северу имеется очень много мест с корнем «сейд» в названии. В большинстве случаев сейд – это в первую очередь идол для поклонения, жервоприношения и колдования. По всему Заполярью много различных сейдов, как рукотворных – деревянных и каменных идолов, так и нерукотворных, созданных самой природой валунов, пней и коряг.

– Слушаешь вас, Александр Михайлович, и представляешь Кольский полуостров, прямо таки заваленный этими сейдами.

– Нет, Сергей Анатольевич, совсем не так. Христианские миссионеры, несущие веру в языческие саамские массы, хорошо позаботились об уничтожении идолов, в особенности рукотворных. Уничтожение это длилось в течении нескольких веков, но и сейчас в тундре можно найти рукотворные сейды.

– Интересно, как же они сейчас выглядят?

– Многие сейды представляют собой груду оленьих рогов, уложенных острыми концами вверх, но самый известный сейд – это всё-таки Куйва на Сейд-озере. Он находится в большом почёте у лопарей. Он стоит на северном берегу озера, где трещины в огромной скале образуют некое подобие человеческой фигуры.

– А как переводится слово «Куйва»?

– «Старик».

– Интересно… – Бокун расслабленно откинулся на спинку стула и, пристально глядя в глаза Александра Михайловича, спросил:

– Как вы думаете, Александр Михайлович, что в первую очередь нужно человеку в экспедиции по заполярной тундре?

– Крепкое тренированное тело, закалённый дух и трезвый расчётливый ум – не раздумывая, отчеканил Соловьёв.

– Это понятно, но я имел в виду несколько иные аспекты.

– Какие же?

– Аспекты, так сказать, человеческого бытия. Точнее – быта в суровых условиях Заполярного круга. Если у вас есть какие-либо определённые требования к снаряжению, провианту и средствам передвижения, мы, по возможности, готовы их удовлетворить.

– В первую очередь начну со средств передвижения – для экспедиции понадобятся лёгкие и крепкие нарты.

– Понятно – Бокун сделал пометку в своём блокноте

– Запас провианта: консервы, сухари, шоколад – для людей и пеммикан – для собак. Также нужна обувь, которая не натирает ног, удобна, тепла и крепка…

– Брезентовые лыжные сапоги вам не подходят? – перебил собеседника Бокун.

– Нет, Сергей Анатольевич, результаты полярных экспедиций показали, что брезентовые сапоги слишком тесные и жёсткие, а они должны быть просторными и тёплыми.

– Насколько я знаю, наша промышленность такой замечательной обуви пока не выпускает. Что прикажете делать?

– Ничего не прикажу, поскольку над вами командовать не поставлен. Я сам сделаю такие сапоги. Они будут иметь крепкую подошву и удобные широкие голенища.

– Широкие голенища – зачем? – поинтересовался Бокун.

– Чтобы можно было надевать сапоги на несколько пар тёплых чулок.

– Отличные идеи. Вы мне, Александр Михайлович, по возвращению из тундры, сделайте, пожалуйста, эскизы. Мы эти сапоги в производство запустим.

– Хорошо, Сергей Анатольевич. Буду рад способствовать развитию нашего обувного производства.

– Это всё?

– Нет. Серьёзные вопросы вызывают наши арктические палатки.

– Какие же?