Золотой ключ, или Похождения Буратины

Кот очень не любил непонятного: от него часто проистекали всякие проблемы. Поэтому он решил потратить немного времени на рекогносцировку, просто чтобы не оставлять у себя за спиной неведомо что.

Приблизившись, Базилио различил, что же именно поют. Низкий, хриплый голос караокал – а скорее даже и караочил – заветный шансон Круга Песнопений Ваенги.

Строеньице стояло на невысоком холме, под которым лежали обломки ветряка. В миллиметровом диапазоне можно было различить еле видимую тропинку, ведущую наверх, однако осторожный кот предпочёл подняться по косогору. Ему почти удалось сделать это бесшумно, только у самой вершины когти со скрежетом соскользнули и комья земли полетели вниз. Кот замер, ожидая какой-нибудь реакции – но песнопение ни на миг не прервалось.

– Снова стою у окна, снова курю, мама, снова, – выводил тяжёлый бас, выделяя святое слово «мама» особенно глубоким профундо, так что кот почти увидел, как неизвестный воскуряет Дочери ладан. – А вокруг – Тишина, взятая за основу… – балалайка тренькнула последний раз и умолкла.

Базилио, хотя и не веровал в Дочку-Матерь, невольно подумал, до чего одарены были древние песнопевцы. Представить себе изделие, чьей генетической основой является Тишина – это было возвышенно и непросто. Но к образу Дочки-Матери такие слова шли.

Впрочем, думать о высоком сейчас было не время. Оставив посторонние мысли, кот нашёл прочную опору, подпрыгнул, перебросил тело наверх и оказался под самой стеной домика. Резко запахло подгнившей рыбой и свежим помётом – видимо, эту сторону обитатель домика использовал как помойку. Кот принюхался. Запах помёта был тяжёлым и непростым. Чувствовалась крепкая медвежатина, но было ещё что-то, не то кроличье, не то лисье. Одно, во всяком случае, не оставляло сомнений: испражнялся мужчина. Об этом свидетельствовала отдушка перегоревшего адреналина и тестостероновая кислятина.

Кот посмотрел сквозь стену в рентгене. Волн нанометровой длины ощутимо не хватало. Тем не менее можно было различить какое-то существо с очень массивным скелетом – раза в два больше самого База. В коленопреклонённой позе оно совершало медленные движения перед сложным металлическим предметом.

Базилио осторожно поднялся и, стараясь не подымать излишнего шума, обошёл по узкой тропинке угол, одновременно сводя восприятие поближе к видимому спектру. Очки стали мешать, и он сдвинул их на лоб. Лунный свет заполнил пустые глазницы, ввинтился в объективы и упал на плоскости фотоумножителей, выбивая из них электроны.

Нарисовалась дощатая дверь с кованым кольцом. Из-за неё доносилось песнопенье Грегория Лепса – трек менее чтимый, чем святые слова Ваенги, но тоже соборно-благословенный.

Дослушав песнь до конца – прерывать святое караоке считалось серьёзным косяком, при случае даже и наказуемым соборно, – кот дёрнул за кольцо. Дверь не поддалась, он дёрнул сильнее, потом сообразил, что она может открываться и внутрь. Тогда он её толкнул – и замер на пороге.

Это была педобирская молельня. Всю противоположную стену занимал многоярусный иконостас. В киотах, освещённых лампадками, покоились распечатки древних изображений Дочки-Матери. Иконы были сотворены, что называется, пиксель в пиксель, с трудом и тщанием. Это была какая-то малоизвестная серия – не популярные среди авторитетов Страны Дураков «машенькина потаёнка» или «ангельская попка веронички клубнички», а файлы из каких-то дальних закоулков Сундука. Черноволосая человеческая девочка – именно это слово приходило на ум созерцателю – сосредоточенно медитировала на софе, раскинув неправдоподобно тонкие ножки. Крохотное отверстие её Святого Лона было целомудренно заполнено каким-то молитвенным предметом – то ли вибратором, то ли иной духовной вещью из тех, что использовали в таких случаях древние. На непривычно узком лице застыл такой истовый, неземной экстаз, что даже Базилио, относящегося к Соборному Культу как к заблуждению, пробрало.

– Да благословит Мать и Дочь тебя приветствует, пресвятой депутат Госдумы Пархачик Викентий Виленович, сохранивший для нас сии святые образы, – почтительно произнёс кот полную ритуальную формулу и поклонился.

– Воистину благословит и приветствует, – раздался низкий голос педведа. Он лежал, распластавшись, перед иконостасом грудой рыжего меха. Рядом с ним валялась балалайка – очень старая, из пожелтевшей кости.

– Ты хочешь почтить Дочку-Матерь, странник? – осведомился хозяин помещения. – Если так, то склонись перед Лоном Дочери, и мы вознесём ей святое караоке.

– У меня иная вера, – вежливо ответил кот, – однако я ни делом, ни словом, ни помышлением не посягал на Дочку-Матерь и за сей базар отвечаю соборно. Я просто прохожий, зашёл обогреться. Если я помешал твоим духовным занятиям, то прости, я пойду.

– Дочка-Матерь любит всех своих отцов и детей, – ответил педобир, поднимая голову, – даже заблудших. Я отец Онуфрий Невротик. Это фамилия, пишется оная слитно, – добавил он, явно ожидая от кота пошлой шутки.

– Да будет славен и высокополезен ваш род, – церемонно сказал Базилио.

Педобиру это понравилось.

– Отдохни в соседней комнате, странник, ты устал с дороги, – сказал он ласково. – Мне нужно завершить служение – я не прочёл вечернее правило.

Он снова поднялся на колени, взял в когти чётки и, устремив взор к образам, зашептал святое молитвословие «Я в порядке от Твоей мохнатки».

Кот тем временем тихо проскользнул в соседнюю комнату, куда вёл низенький проход в стене, завешенный рогожкой.

Там было темно и пахло дымом. В светце торчала истлевшая лучина, внизу под ней, в ушате с водой, плавала лёгкая белая зола. Кот нашёл рядом другую, вставил в светец и поджёг левым лазером. Трепещущий огонёк кое-как растолкал темноту в стороны. Та, впрочем, отошла недалеко, но хотя бы стали видны стены – неровные, тёмные. Левую сторону от двери почти целиком занимал огромный сундук с почерневшей от времени крышкой, запертый на огромный ржавый висячий замок. Над сундуком висела иконка из серии «Дочка-Матерь С Сосочками». Кот посмотрел на иконку с интересом: насколько ему было известно, у большинства педобиров такие изображения считались too old. Видимо, хозяин дома принадлежал ко вселенско-ортодоксальной ветви Соборного Культа, почитающего все файлы из Сундука Мертвеца равночестными и лишь по-разному раскрывающими грани Вечного Образа.

Справа у стенки стоял топчан с кучей тряпья, пахнущего немытым телом. Вонь перебивал запах солёных патиссонов: в углу чернела кадушка под гнётом. На грубо сколоченном столе стояла оловянная тарелка с остатками комбикорма, высилась плошка с осетровой икрой, заправленной маргарином, и стальная полусфера с изящно изогнутой веточкой-хоботком на боку. Присмотревшись, кот понял, что это древний электрический чайник с аккумулятором – вещь редкая, дорогая. Но аккумулятор был не заряжен: это кот улавливал своими приборами.

Базилио прикинул, что у него есть. Встроенные тесла-батареи были полны процентов на двадцать: на марш-бросок без единой крошки во рту ушло немало энергии, лазеры тоже приходилось регулярно пускать в ход, а зацепиться за Окову сколько-нибудь полноценным образом ни разу не удалось: самый длительный контакт продолжался полминуты. Тем не менее коту захотелось что-нибудь сделать для гостеприимного педобира, ну хотя бы зарядить чайник. Поэтому он вытащил из-под хвоста резервный провод и подсоединил к клеммам. После чего присел на топчан и задумался о жизни.

Забухали шаги, зашуршала отодвигаемая рогожка. Отец Онуфрий ввалился и уселся на сундук, заполнив собой чуть не полкомнаты.

– Напрасно расходуешься, странник, – сказал он, заметив провод, соединяющий чайник и кота. – У меня есть электричество. У меня нет чая.

– Тут я бессилен, – кот с усилием втянул в себя провод, тот только свистнул в воздухе. – У меня тоже нет чая. У меня вообще нет еды… и она мне не нужна, – быстро добавил он, видя, как педобир подымается, явно собираясь куда-то лезть.

– Еда нужна даже таким, как ты, – строго сказал педобир. – Попробуй всё-таки патиссон. Сам солил, чесночок и гвоздичка тоже свои, – добавил он с гордостью. – Збс получилось.

Кот недолго отнекивался. Вскорости он уже сидел за столом и разделывался с третьим по счёту патиссоном, закусывая икорочкой. Педобир тем временем дозарядил чайник – под топчаном у него обнаружился мощный никель-кадмиевый аккумулятор, запитываемый от тесла-приёмника – и вовсю дул кипяток с сахаром вприкуску, смешно поддыхивая огромной пастью на удерживаемое в когтях крохотное фарфоровое блюдечко.

За едой разговорились. Как выяснилось, отец Онуфрий некогда подвизался при храме имени Святой Иконы «Лилечка в гольфиках». Потом он ушёл в личное служение, поселился у какого-то местного озера и погрузился в молитвенное созерцание святых икон серии «Обнажённая Оля». Однако после кончины Великого Ёпрста Апостасия Простатика (тот помер, как принято в его фамилии, от облитерирующего простатита) среди осиротевшей верхушки начались дрязги, а потом в лес проникли поняши и довольно быстро подмяли всех под себя своим обычным способом. Отец Онуфрий сопротивлялся овладеванию до последнего, но увы – большинство педобиров, даже из самых стойких, оказались не на высоте служения. Когда Онуфрий увидел своего брата по послушанию, целующего копыто розовой поняшке, он в ярости обдочерил по матери весь поняший род и пожелал уйти. Поняши ему в том не препятствовали и даже помогли обустроиться на нейтральной территории – неуживчивый педобир был знатоком Песнопений Ваенги, поняшами особенно ценимыми.

Педвед в итоге остался доволен: жизнь на нейтралке оказалась тихой, покойной. Несмотря на редкость и кратковременность тесла-зацеплений, энергии ему хватало – поскольку расходовал её педобир крайне экономно, в основном на разогрев чайника. При ските он устроил огородик, с которого и кормился, пополняя нехватку белка охотой на одичавшую джигурду. Недавно на холм было настоящее нашествие диких осетров-сороконожек, которые обметали икрой все углы. Педобир набрал пять больших банок этого добра, засолил и теперь кушал с маргаринчиком.

– А почему к нахнахам не ушёл? – поинтересовался кот.

– Дочь твою Мать! – педобир почтительно коснулся лапами ушей, умудрившись при этом не уронить блюдечко. – Я б лучше печень гозмана приял утробно, чем с оными возжаться. Этой дефолтной скобейде место в биореакторе. Они никогда не отличались хорошими манерами, а в последнее время и вовсе страх потеряли.

Кот заинтересовался, попросил объяснений. Выяснилось, что за последние два месяца шерстяные, раньше не показывавшиеся годами, наведывались в избушку трижды. В предыдущий раз стащили патефон и две пластинки со святыми песнопениями, а в крайний свой визит даже вбросили тему про доляху малую, хотя дудолить служителей Дочки извека считалось западлом. Педобир их наглые требования выслушал, угостил патиссончиками и предложил для очищения души от недобрых помыслов вознести перед Лоном Дочери заветное песнопение о Чёрных Глазах. «Чёрные Глаза» они кое-как исполнили, ушли обозлённые и на прощание сказали, что, дескать, «нащ Тарзан саму Дощку-Матэрь скоро жэной сваей сдэлаэт, вах».

– Совсем дефолтнулись, – пробурчал Базилио. – Вообще-то такое наказуемо соборно.

– Мнится мне, неспроста это всё, – педобир покачал огромной головой. – Что-то за всей этой гнилой движухой кроется. Полагаю, оные обрели некую силу или, может быть, козырь. Я думаю, им удалось зацепиться за Монолит… Но всё это too old: мы заговорились, путник, а ты утомлён. Если хочешь, можешь остаться у меня на ночь. Я проведу ночь в молитвах и песнопениях.

– Благодарю, добрый хозяин, – кот бросил скептический взгляд на топчан и встал. – Но я, пожалуй, всё-таки пойду. Спасидо за гостеприимство, и прости, что моя вера не позволяет мне петь для Дочки-Матери.

– Что ж, доброй дороги, – тут педобир посмотрел на Базилио очень внимательно, – ведь ты стремишься на Зону?

Базилио решил не отпираться.

– Туда, – признал он. – Не за хабаром, – сразу подчеркнул он. – У меня там другие дела.

– Не имею достойных причин для дальнейших расспросов, путник, – отец Онуфрий вздохнул так глубоко, что чуть не выпил весь воздух в комнатке, – и не буду поучать тебя в делах, кои меня не касаются. Это не по понятиям. Однако я прожил жизнь вблизи Зоны, и кое-что знаю. Прими совет – не в скорбь и не в ущерб, конечно.

– Я слушаю, – кот приподнял ухо, показывая, что он и в самом деле слушает.

– Первое, – педобир чуть привстал и почесал зад о сундук. Шерсть заскрипела, в сундуке что-то звякнуло. – Монолит на то и Монолит, что не имеет окон и уж тем более дверей. А также глаз и ушей. Это просто камень, набитый электричеством. И не стоит вовсе убеждаться в этом лично.

– Я не собираюсь к Монолиту, – уверенно сказал кот, про себя решив разузнать подробности у Болотного Доктора.

– И второе, – педобир поднял коготь. – Есть место, в котором лежит Монолит, а есть ещё одно место. Так вот – на моей памяти туда стремились многие. Некоторые дошли. Кое-кто даже вышел… Так вот, слыхал я, что выходят оттуда только те, кому это было по-настоящему необходимо. Именно по-настоящему. То есть когда другого выхода вообще нет…

На этот раз кот понял.

– Это про Поле Чудес? – уточнил он, и педобир кивнул. – Туда мне не надо.

Педвед задумчиво почесал морду тупым жёлтым когтем.

– Мало кто знает, – изрёк он, – что ему на самом деле надо. И тем более – куда.

Глава 8, в которой наш юноша задумывает и осуществляет некую каверзу, но немного промахивается, что весьма сильно влияет на дальнейшее развитие событий