Щит и Меч нашей Родины

Так что надо исходить из каких-то других критериев. Возможно, даже из элементарных. В частности, в России в конце XIX века при строительстве Военно-морского флота этот критерий звучал достаточно просто: «Быть в Европе третьей по силе морской державой».

Как до самого последнего времени определялись основные параметры Вооруженных Сил нашей страны? Достаточно просто. Например, на властном олимпе называлась «контрольная» цифра – скажем, два или полтора миллиона военнослужащих, и если в армии и на флоте на тот период насчитывалось больше людей по сравнению с установленным политическим руководством лимитом, проводились необходимые сокращения.

Причем осуществлялись они так называемым пропорционально-долевым методом. Смысл этой технологии заключался в том, что численность всех видов ВС и родов войск, главных и центральных управлений Минобороны уменьшалась на один и тот же процент, чтобы никому не было обидно. Отсутствие недовольства, свар и брожения в воинских частях и штабах – вот, пожалуй, единственное достоинство этого отечественного ноу-хау.

В результате соотношение между видами ВС и родами войск сегодня у нас примерно такое же, как и 20 лет назад, когда еще не распался Советский Союз. Именно в далеком уже 1989 году начались нескончаемые «усекновения» армии и флота. Вряд ли, наверное, этот процесс завершится и после того, как в рядах защитников Родины останется один миллион человек. Использование же пропорционально-долевого метода при сокращениях привело к тому, что мы имеем почти точную копию несокрушимой и легендарной. То есть говорить о каких-либо приоритетах в плане подготовки военной организации нашего государства к войнам и вооруженным конфликтам обозримого будущего не приходится. Да и отечественная военная мысль забуксовала в прогнозах и сценариях будущих противоборств настолько, что, пожалуй, окончательно остановилась.

Поэтому способ выхода на оптимальную структуру и численность Вооруженных Сил представляется примерно следующим. Совершенно очевидно: Россия намеревается и далее играть одну из ведущих ролей на мировой арене. Но что для этого ей нужно в первую очередь? «Длинные руки» – стратегическая авиация и авианосный флот. В случае иного ответа на данный вопрос российской политической и военной элите надо сразу, окончательно и бесповоротно отказаться от употребления словосочетания «великая держава».

В качестве примера попробуем установить, каким должен быть оптимальный боевой и численный состав дальней авиации (ДА). Причем вначале задумаемся: полтора десятка относительно современных стратегических бомбардировщиков (типа Ту-160) для страны, претендующей на место в команде государств-лидеров планеты, – это много или мало? И если вдобавок имеющиеся самолеты предназначены только для выполнения боевых задач в ракетно-ядерной войне (и никакой другой)? А завод, на котором данные стратегические бомбардировщики строятся, сегодня в лучшем случае собирает одну машину за три-четыре года?

Что и говорить, печальная картина. При таком количестве самолетов ДА на войне, где будут использоваться только обычные средства поражения, придется забыть про оперативное искусство ВВС (за ненадобностью) и про такую форму боевого применения, как массированный удар (мало кто знает, что для его нанесения надо задействовать в одном вылете воздушную армию, а не пару-тройку машин).

А сколько вообще стратегических бомбардировщиков требуется стране, считающей себя великой державой? Путем несложных вычислений (в основном на основе опыта вооруженных конфликтов последнего времени) легко прийти к выводу, что минимальным является парк в 140–150 машин. Плюс необходимое число самолетов-заправщиков (у нас лишь несколько таких крылатых танкеров), самолетов РЭБ (отсутствуют в ВВС России как класс), дальних разведчиков (сокращены под ноль), воздушных пунктов управления и самолетов ДРЛО (в ДА их нет). Не забудем также про вузы, полигоны, аэродромы, рембазу и многое-многое другое.

В итоге получим искомые цифры, которые, кстати, при подобном методе окажутся отнюдь не чрезмерными. Однако если сначала определять численность, а потом под нее подгонять все остальное, то получится, как в басне Михалкова про семь шапок.

Что касается боевого применения ДА в грядущих военных конфликтах, то была бы стратегическая авиация, а уж кого бомбить – всегда найдется.

Все ли получится с постоянной боевой готовностью?

«Все соединения и части необходимо содержать только в категории постоянной готовности», – сегодня это аксиома, не подлежащая сомнениям.

Но, тем не менее, кое-какие вопросы остаются.

В формулировке «все соединения и части необходимо содержать только в категории постоянной готовности» кроется, на мой взгляд, некорректность принципиального характера. Дело в том, что в мирное время выполнить это требование или невозможно, или нецелесообразно.

Поясним это на примере организации технического обеспечения (ТО). Фронтовой комплект соединений и частей ТО включал 2–4 фронтовые ремонтно-восстановительные базы, ФРВБ (в своем составе каждая имела рвп РАВ, рвп БТ-2, рвп АТ, оэвакб, орвб связи, орвб ОИТ и многое, многое другое). Уж не знаю, что от них сейчас осталось. Боюсь, рожки да ножки.

Можно, конечно, довести до численности военного времени рвп БТ (ремонтно-восстановительный полк бронетанковой техники). Оснастить его всем необходимым вооружением и военной техникой. Найти и собрать туда чудом сохранившихся слесарей, сварщиков, аккумуляторщиков. Но войны-то нет. А ФРВБ предназначена исключительно для военного времени. Поврежденная в боях техника отсутствует. Ремонтировать нечего. Занять личный состав решительно нечем. Что делать слесарям и токарям? Только одно – разлагаться, пьянствовать и заниматься бесчинствами по отношению к местному населению.

Или доведем до численности военного времени оэвакб. То есть отдельный эвакуационный батальон. Это тот, который поврежденную технику с полей сражения вытаскивает. Нагоним туда тягачей (очень мощных – и колесных, и гусеничных), кранов, и всего прочего, что предусмотрено штатом. Но вот беда – полей сражений нет. Вытаскивать с них нечего. Остается опять-таки пьянствовать и давить гусеницами на дорогах общего пользования автовладельцев.

Обратимся к соединениям и частям оперативного и стратегического тыла. Содержание в мирное время частей, соединений и учреждений оперативного тыла по штатам военного времени (а это и есть постоянная боевая готовность) нецелесообразно в первую очередь по экономическим причинам. Ни одно государство этого не выдержит. Самое большое, что может себе позволить держава – 10–15 % укомплектованности оперативного тыла. А порой нельзя сделать и этого.

Скажем, есть такая очень важная служба на войне – дорожно-комендантская. И подразделения такие есть (во всяком случае, раньше были) – дорожно-комендантские батальоны, полки и даже бригады (дкбр). Без них организация жизни в прифронтовой полосе просто немыслима. Они предназначены для подготовки, эксплуатации и технического прикрытия ВАД (военно-автомобильных дорог). В частности, возможности дкбр: содержать ВАД общей протяженностью 900 км, развернуть 31 диспетчерский пункт, 108 постов регулирования, 9 пунктов медицинской помощи и многое, многое другое. Но в мирное время, разверни мы эти батальоны, полки и бригады, задач у них нет. Войны нет, ВАД нет, регулировать нечего.

Или последний пример. Дивизия по охране тыла. Можно призвать этих 11 тыс. мужиков. Только что им делать в мирное время? Ни охранять никого не надо, ни, тем более, погребать. И даже не надо конвоировать военнопленных по причине их отсутствия.

И это всего лишь малая толика примеров, показывающих, насколько сложен процесс военного строительства и сколь много в нем разного рода кирпичиков. А выдерни хоть один – скажем, разгони в тылу трубопроводные бригады и продай с молотка их имущество (а может, и не с молотка, а по-товарищески) – и все, воевать нельзя.

Затруднительно просто перечислить разного рода формирования, без которых невозможно создать группировки сил (средств), способных к боевым действиям (операциям). А содержать их в мирное время в полностью укомплектованном и оснащенном виде невозможно по финансовым и экономическим причинам. Но всерьез и гласно эти проблемы, почему-то, не обсуждаются.

Все в погонах и значках

То, что у нашей страны свой особый путь и решительно во всем – так кто бы в этом сомневался. Весь мир не в ногу – только мы в ногу. Только мы идем верной дорогой.

Скажем, воинские звания во всем мире присваиваются только представителям вооруженных сил. И никому больше. Только в армиях и на флотах всех стран мира носят форму одежды, присущую только вооруженным силам. И никто и нигде в мире больше не обладает формой и знаками различия, заимствованными у вооруженных сил. Никто и нигде.

И только на одной седьмой части света – в пределах отечества нашего – можно встретить генерала-пожарного. Следователя с погонами генерал-лейтенанта. Начальника тюрьмы с погонами подполковника. Полиционера-милиционера с погонами майора. Военного дирижера с генеральскими лампасами. А уж сколько генералов засело в МЧС – то будет отдельная песня. Вот, интересно, зачем прокурорским работникам погоны военных? Какая-такая необходимость в воинских званиях в Службе внешней разведки? Им вполне было бы достаточно следующих градаций – разведчик, старший разведчик, начальник. Зачем воинские звания в охране? В разного рода спецслужбах?

Возникает вопрос – что делать? С одной стороны, хорошо бы все ведомства, которые позаимствовали у Вооруженных Сил военную форму одежды и знаки различия, распогонить. Однако вряд ли из этой затеи что-нибудь получится. Для начала надо, чтобы этой идеей озаботился как минимум глава государства. Но вряд ли он на сегодня будет считать эту задачу среди первоочередных. Если разного рода инициативы будут исходить из Минобороны, то подобная активность может привести к тому, что распогонят само военное ведомство. Прокурорам, полиционерам и чекистам погоны оставят, а с военных знаки различия могут содрать. Потому как они окажутся с такими идеями в явном меньшинстве. И победителями в борьбе за погоны явно не будут.

Выход тут может быть только такой – надо самому военному ведомству перейти на новую систему воинских званий и новых знаков различия. У военных все должно быть по-другому и по-новому. Скажем, звания – подпоручик, поручик, штабс-капитан. И если встретил с момента введения в армии и на флоте новой формы одежды и новых знаков различия на улицах человека с погонами сегодняшнего полковника – сразу ясно, что это не военный, а начальник тюрьмы или пограничник. И генералы с лампасами с того времени – только в пожарниках или «говорящие головы» Следственного комитета.

Другого выхода, похоже, нет. По определению не может быть престижен мундир, если он одинаков у командира полка и у тюремщика.

Военно-терминологические игры

Упражнения в словесности подобного рода далеко не всегда оправданны и тем более безобидны. На эту тему говорилось уже не раз (и лично мной в том числе). Но ситуация к лучшему меняется мало. Поэтому, наверное, есть смысл вновь обратиться к этой проблеме (и даже озвучить в очередной раз прежние наработки).

Суть дела заключается в следующем. По-прежнему на всех уровнях управления модным становится вставлять в документы и разговорную речь отдельные слова и термины, заимствованные из военной стратегии, оперативного искусства да и военной науки в целом. Причем делается этого исключительно механически. Смысл же терминов, похоже, никого не интересует.

В частности, в случае возникновения любой нештатной ситуации в Российской Федерации (террор, стихийные бедствия, техногенные катастрофы и пр.) населению страны (или региона) тут же сообщается – создан оперативный штаб. Вот три свежих сообщения: «В связи с прохождением циклона, принесшего обильные осадки, в 12 районах Приморья действует режим ЧС. В городах и районах края созданы оперативные штабы», «Сегодня создан оперативный штаб для координации действий органов власти в условиях ЧС», «Создан оперативный штаб по борьбе с африканской чумой свиней», «Пожарные и спасатели на сочинской Олимпиаде будут работать под контролем создаваемых оперативных штабов и соответствующих оперативных групп».

Упомянутые выше случаи явственно демонстрируют – чрезвычайный орган управления создается в современной России практически в любой ситуации и, видимо, должен (по замыслам авторов) служить панацеей от всех бед. Попробуем разобраться с термином «оперативный штаб». На практике он далеко не так безобиден, как ставший уже легендарным слоган «в эпицентре событий».

Штабное «масляное масло»

Для начала отметим – штаб не может быть дополнительно назван оперативным. Он и без того согласно стройной военной теории основной орган управления войсками в боевой обстановке и руководства их обучением в повседневной деятельности. Как известно, одними из главных принципов управления являются непрерывность, оперативное и гибкое реагирование на изменение обстановки. Поэтому называть штаб (как орган управления) оперативным – ну просто вопиющая как общая, так и военная безграмотность.

Рассмотрим для примера самый большой штаб нашей страны – Генеральный. Это основной орган оперативного управления Вооруженными Силами Российской Федерации. Здесь слово «оперативный» находится исключительно на своем месте. И в самом деле – разве применимы к термину «управление» прилагательные «медлительное» или же «неторопливое». Управление не может быть другим – только оперативным.

Теперь разберемся со штатной структурой штаба. Как правило, любой штаб жестко структурирован по отделам (управлениям) и службам. В частности, там обязательно присутствуют разведывательный, оперативный, организационно-мобилизационный отделы, служба военных сообщений, оперативное оборудование ТВД, шифровальщики (в разных штабах они могут называться иначе, некоторые отделы в мелких штабах отсутствуют, но суть дела от этого не меняется).

У всех штабных департаментов есть свои функции, а у офицеров, их возглавляющих (равно как и у оперативного состава), десятилетиями отшлифованные обязанности (кто за что отвечает и что обязан делать). Причем до определенной степени обязанности носят интернациональный характер. Скажем, разведчики или служба военных сообщений в Африке выполняют те же функции, что и в Новой Зеландии.

Непонятно одно – каким образом эти отделы и службы можно применять в борьбе со стихийными бедствиями и наводнениями, в частности. Если же они в так называемом оперативном штабе отсутствуют, то это тогда уже вовсе и не штаб. А если у властей все-таки есть намерение создавать чрезвычайные органы по борьбе с наводнениями или нашествиями саранчи, то их в этом случае совсем не обязательно называть военным словом «штаб».

Есть масса других, более подходящих и соответствующих обстановке понятий – «комиссия», «комитет», «комиссариат», наконец. Конечно, понятно, что короткое военное «штаб» звучит более весомо, убедительно и даже приятно на слух, но что тогда при борьбе с саранчой за этим термином стоит?

В этой связи непонятен и еще один нюанс – когда в России по любому поводу создаются оперативные штабы, возникает вполне естественный вопрос: кто в каждом конкретном случае разрабатывает обязанности для вновь срочно собираемых «штабных» работников и кто их утверждает? Да и вообще надо разобраться – руководствуются ли какими-либо обязанностями наспех собранные люди в оперативных штабах? Ведь их созывают каждый раз в связи с новыми обстоятельствами. Складывается впечатление, что мобилизованные в штаб работники исполняют обязанности по наитию, по совести или же как Бог на душу положит.

Функции штаба любого уровня достаточно объемны. Но в первую очередь он занимается оценкой обстановки и подготовкой предложений для принятия решения командиром (командующим). Затем всю свою дальнейшую энергию штаб направляет на претворение принятого в жизнь.

И тут возникает следующая группа вопросов. Если формируется какой-либо штаб, в этом случае должен быть как минимум назначен его начальник. Органа оперативного управления без руководителя не бывает. А если назначен начальник штаба, должен существовать и тот командир (командующий), для которого готовит соответствующие предложения начальник штаба.

Теперь попробуйте среди десятков тысяч сообщений о создании по стране оперативных штабов доискаться, кто в каждом конкретном случае, в той или иной кризисной ситуации исполнял обязанности начальника штаба, а кто был соответствующим командиром (командующим, начальником). Сразу скажем – вряд ли из этого что получится. На практике оперативный штаб существует, но упоминания о первых двух лицах – командире и начальнике штаба – не найти практически нигде. Складывается впечатление, что создание оперативных штабов – чрезвычайно удобный способ уйти от персональной ответственности, спрятать концы в воду.

Один из самых ярких этому примеров – теракт в Беслане в уже далеком 2004 году. Так называемый оперативный штаб был создан практически сразу после захвата заложников. Однако нигде до сих пор не упомянут начальник этого органа управления. Самые тщательные попытки отыскать это должностное лицо окажутся безрезультатными. Тем более непонятно, кто был в Беслане «командиром». Его отыскать еще труднее. Для кого готовил предложения оперативный штаб и чью волю он воплощал в жизнь на практике, до сих пор неясно.

Складывается впечатление, что штаб в Беслане в 2004 году существовал сам по себе. Наконец, любой штаб в немалой степени строит свою работу на основе решений вышестоящего начальника. Доискаться же, какие указания отдавал оперативному штабу в Беслане вышестоящий начальник, и вовсе сегодня не представляется возможным.

Еще одно немаловажное обстоятельство. Штаб не может существовать без соответствующего пункта управления (командного пункта), оснащенного соответствующей связью и средствами автоматизации. В противном случае он не является штабом и не может выполнять свои функции. Если обратить внимание на места, где собираются так называемые оперативные штабы (это касается всей страны), то сразу становится очевидным – это не органы управления. У многих из них, как правило, нет ни современной связи, ни средств отображения обстановки, ни даже приличного помещения.

Помимо всего прочего, в практику окончательно вошло еще одно далекое от здравого смысла, управленческой науки и элементарной штабной культуры понятие «представитель оперативного штаба». В штабе любой армии мира нет такой штатно-должностной категории – «представитель». Если же он все-таки только «представитель», то, естественно, не может владеть обстановкой в полном объеме и не знает, чем занимаются те или иные управления, отделы, службы штаба. На практике, как правило, так и происходит – стоит случайный человек перед телекамерами и мучается от полного незнания происходящего.

Расписка в собственном бессилии