Уральские повести, рассказы и стихи. Сборник

– Что ты задумал, Ванюша? – в ответ на просьбу спросила Устинья.

– Что, что? Письмо напишу нашему дяде Игнату, всё их беззаконие опишу. Пусть примет меры, всё же дядька родной, – решительно заявил Иван.

Выпив кружку молока, он смахнул со стола крошки хлеба и разложил листок бумаги. «Здравствуй, родной дядюшка Игнат», – начал писать Иван. Далее он подробно описал обо всем случившимся за последние два дня. Сложив написанное письмо в треугольничек, он подписал на нём адрес дяди Игната, проживавшего в Оренбурге. В обратном адресе он написал на село тещиной сестры, куда и должны они отчалить завтра.

– Всё, мать (так говорил он очень редко, но как всегда с лаской), пора и на покой, – заявил своей любимице Устиньюшке Иван и направился в горницу. – Хоть последний раз поспим в своём родном доме.

– Да, да, Ванюша, поспи родной, ведь совсем ты замаялся за эти дни, – произнесла Устинья.

Иван с глубокой тоской и болью в сердце снял с себя запотевшую одежку и мертвецким сном завалился на кровать. А Устинья ещё долго сидела возле приступка русской печи, на которой, посапывая, спал маленький сынишка. И когда уже стало совсем невмоготу, прилегла рядом с ним и моментально отключилась в тревожном женском, но всегда чутком сне.

Как всегда «с первыми петухами», Иван и Устинья были уж на ногах. Только вот привычного голоса петуха на этот раз они не услышали, так как еще вчера днём, когда Иван был в отъезде, всю домашнюю птицу, а также скот забрали писарчуки, производившие накануне опись. Иван, ополоснувшись холодной колодезной водой и, утёршись холщовым полотенцем, поданным Устиньей, направился в конюшню. Он подошёл к Воронку и приметливо погладил его по гордо поднятой голове, высказав при этом: «Ну что, дорогой ты наш Воронок, послужи последний разок и довези нас до нового места нашей сложной и непредсказуемой жизни». Воронок, словно поняв, о чем говорит хозяин, несколько раз мотнул головой и как всегда притопнул своим правым копытом.

Иван развернул телегу, в которую Устинья уже укладывала узлы с одёжкой, и завёл коня между оглоблями для последней его упряжки хозяином.

Яшенька проснулся? – спросил он Устинью.

Да пусть немного ещё поспит перед дорогой, – с утвердительной мольбой ответила супруга.

Ну, да ладно, – согласился Иван, запрягая коня.

– Вот вроде бы и всё, Ванюшка, – сказала Устинья, укладывая на телегу плетёную корзину с харчами.

– Ладно, идем, посидим на дорожку, как-никак попрощаться надо с родным домом, – с тоской и обидой сказал Иван и направился в дом.

Устинья перекрестилась на пороге дома, словно входила в церковь, и последовала за Иваном в дом.

Присев на лавку, стоявшую возле обеденного стола, они молча оглядели весь дом и как по команде поднялись одновременно. Словно почувствовав что-то, проснулся сынишка и тихо позвал: «Мама, а мама, я уже проснулся».

Устинья взяла на руки сынишку и ласково сказала: «С добрым утром, сыночек, ну вот какой ты молодец, а вырос-то как!»

– Я скоро большой как папа буду, – с восторгом ответил он.

– Ну, вот и хорошо, дай Бог тебе здоровья и быстрого роста, – все с той же лаской сказала Устинья. – А сейчас мы поедем к бабушке Луше, она нас ждёт-не дождётся.

– А это далеко? – с восторгом и блеском в глазёнках спросил малыш.

– Нет, Яшенька, это недалеко, к обеду будем на месте, – пытаясь успокоить сына, сказала Устинья.

После чего она вышла во двор, умыла сына свежей водой и начала кормить его молоком и хлебом. А он, словно чувствуя ответственность переезда, за обе щеки уплетал хлеб и запивал его молоком.

Не успели они ещё закончить утреннюю трапезу, как в калитке показался всё тот же назойливый писарчук и, словно командир на поле боя, прокричал своим полувизглявым голосом: «Пора в путь-дорогу!»

– Да не визжи ты, дай мальца накормить, – злобно и с упреком заметил Иван.

– Мы уже готовы, – утирая ладонью рот сыну, ответила Устинья и вышла из дома, неся на руках сынишку.

– Я вас сам отвезу до вашей тётушки, – распорядительно заявил писарчук. – Загружайсь! – как бы подводя итог своей командирской речи, скомандовал он.

Иван помог поудобнее усесться Устинье и сынишке, запрыгнул на телегу и взял вожжи в руки, а писарчуку заметил: «Наездишься ещё на моём коне, тварь ты эдакая».

– Ну, поехали, Воронок, в последний наш с тобой путь, – с этими словами он слегка ударил коня вожжами. А тот, привыкший повиноваться, с места трусцой оправился в последний, по этой дороге путь.

Ровно к полудню они подъехали к дому тётки Луши. По всему чувствовалось, что в доме не хватает крепких мужских рук – столбы стареньких ворот уже «поехали» в разные стороны, а калитка неплотно закрывалась в дверном проёме. «Ну всё это поправимо», – окинув хозяйским взглядом ворота и калитку, мысленно подумал Иван. Воронок приветственно заржал, как бы сообщая хозяевам о прибытии гостей.

А Лукерья Степановна, распахнув настежь калитку, словно остолбенев и предчувствуя что-то неладное, заголосила своим старческим бабьим голосом: «Устиньюшка, Ванюша, дорогие мои, что случилось-то?»

– Беда, тетя Луша, – едва сдерживая слезы, вымолвила Устинья, – маманю и тятю со всем семейством увезли вчерась для отправки неведомо куда. Видишь ли, в кулаки их записали.

– Вот действительно, дела, – продолжила, причитая, Лукерья Степановна. – Да вы проходьте, проходьте, – уже с лаской добавила она.

Иван скинул с телеги узлы со скарбом, потрепал по шее Воронка и с какой-то тоской и обидой сказал писарчуку, сопровождавшему их: «Ну, отчаливай, «хозяин», будь ты трижды проклят. А тот и действительно, воображая, что он и есть хозяин новой жизни, прыгнул в телегу и, схватив вожжи, отдал команду коню: «Но, милок, поехали в обратный путь».

Устинья, подняв на руки сынишку, направилась вслед за семенящей впереди тёткой Лушей в старинный крестовый дом, где и своего-то семейства была целая дюжина, состоявшая в основном из женщин. Из мужиков было всего лишь двое – Антон и Степан, которых ещё нельзя было и называть-то мужчинами, так – как отроду им было 11 и 12 лет.

Муж Лукерьи Степановны два года тому назад как умер, заболев тяжелой болезнью под названием туберкулёз. Старшие дочери Татьяна и Степанида вышли замуж и жили в городе, лишь изредка наведываясь в родное гнездо. Вслед за тёткой Лушей и Устиньей вошёл Иван, волоча два узла пожиток.

– Ну, вот, пожалуй, и всё, – с каким-то непонятным предчувствием о будущем произнёс он.

Лукерья Степановна захлопотала у стола, готовая немедля угостить дорогих гостей, как говорится, чем бог послал. Устинья со спокойствием в голосе, присущим ей, как и её отцу Дмитрию Устиновичу, обратилась к тётке Лукерье: «Тётя Луша, не беспокойтесь, пожалуйста, мы сыты, вот только Яшеньку – так я его сама накормлю».

– Ну, как же, как же, милочка Устинька, дорога была неблизкая, так что быстро все за стол, – вымолвила в ответ приветливо Лукерья Степановна.

Из горницы выглядывали две курчавые головёнки младшеньких девочек, проявивших особый интерес к неожиданно появившимся гостям.

Остальные члены семейства в это время выполняли свои ежедневные обязанности. Молодая, красивая Екатерина пропалывала грядки в огороде, расположенном возле небольшого озерца. Как и во всех деревенских поселениях, овощи выращивали на землях, расположенных ближе к воде; мужское население семьи – Антон и Степан – пасли домашнюю животину, состоящую из трёх коров, трёх малых телят, двух бычков-полуторников и десятка овец.

С ласковым обращением к Лукерье Степановне: «Спасибо, тётя Луша, за вашу заботу», – она посадила к себе на колени Яшу и так же ласково продолжила: «Ну, сыночка, что будем кушать?» «Молочко» – стесняясь, ответил сынишка.

– Ну, вот и молодец, – с радостью в голосе сказала тётка Лу-керья, подавая Устинье крынку с молоком и большую тарелку с творожными шаньгами.

– Ванюша, присаживайся за стол, – проговорила Лукерья Сте-пановна.

– Спасибо, тётя Луша, – благодарно ответил Иван, присаживаясь за стол.

Тут же на столе появился большой (семейный, как его назвала Лукерья Степановна) чугунок вкусных деревенских щей с запашистым ароматом.

– Мы тоже хотим есть, – как бы спрашивая разрешения, пролепетала одна из выглядывающих с горницы курчавых девочек.

– Ну, конечно, конечно, быстро мыть руки и за стол, – радостным голосом произнесла тетка Луша.

А те с радостью выскочили из комнаты и помчались к подвешенному во дворе умывальнику. Смочив ручонки и проведя ими по своим мордашкам, они в момент оказались за большим семейным столом.

Слегка перекусив, Устинья в подробностях рассказала о событиях последних двух дней. Лукерья Степановна внимательно выслушала Устинью, лишь изредка всхлипывая и прикладывая свои изможденные от работы руки к щекам.

– Надо же, чего учудили, окаянные, – подводя итог сказанному Устиньей, молвила Лукерья Степановна.

После обеда тетка Луша, прибрав со стола, убедительно обратилась к Устинье: «А сейчас, Устинька, с мальцом немедля на покой», – и указала на комнату, называемую детской. Поблагодарив за обед и перекрестившись перед иконкой, разместившейся в верхнем уголке прихожей комнаты, одновременно служившей столовой, Устинья взяла за руку сынишку и направилась в указанную комнату. Иван, также поблагодарив гостеприимную хозяйку, отправился во двор и там, осмотрев просторное подворье, мысленно определил мужским взглядом, что нужно сделать в первую очередь по-хозяйству. А работы, действительно, было много.