Красный демон

– Митя, скачи в штаб армии, пулей! Доставь это и передай на словах все, что здесь слышал.

Гаранин, понимая важность момента, успел сказать:

– Простите поручик, я слышал, ваша фамилия Квитков. Валерий Михайлович Квитков не родственник ли вам?

Поручик замер:

– Это мой… старший брат…

– Я служил с ним недолго в одном полку.

– Некогда, поручик, предаваться ностальгии! – набросился на Гаранина полковник. – После, после! Митя – скачи!

Ошарашенный Квитков вынесся прочь, на ходу фуражкой задел откинутый полотняный край, и тот захлопнулся, окунув внутренность палатки в полутьму.

3

В этой полутьме Гаранин успел заметить, как сидевший ротмистр решительно приподнялся и хотел что-то спросить у него, но сам же себя быстро одернул и опустился снова на раскладной стул. Гаранину стало абсолютно ясно, что ротмистр не передумал задавать вопрос, а всего лишь отложил его до более удобного случая, и Гаранин запомнил это.

Полковник протянул руку:

– Итак, поручик…

– Гаранин, – напомнил тот.

У полковника оказалась мягкая рука, как у всех проведших жизнь в неге людей:

– Рад знакомству, господин Гаранин. Меня вы знаете, а это ротмистр Сабуров.

Ротмистр снова приподнялся, рука его оказалась крепкой, он жал ладонь Гаранина, словно проверяя: «А ну-ка, на самом деле ты Гаранин? За кого вы нас держите, товарищ Гаранин? Лучше сразу скажите, кто вы есть». Вслух же он говорил об ином:

– Вам, должно быть, необходимо в госпиталь? Он здесь, неподалеку, в городе. Вы позволите, господин полковник, сопроводить поручика?

Не дав распахнуть полковнику рта, Гаранин выпалил:

– Я бы хотел сообщить господину полковнику ряд нужных сведений, они необходимы для будущей операции.

– Разумеется, разумеется, поручик, – заторопился полковник, бросив недовольный взгляд на Сабурова. Он сам не намеревался отпускать Гаранина столь быстро.

Новоселов слушал поручика с вниманием, делал беглые записи в блокноте, постоянно сверялся с картой. Гаранин рассказывал все, о чем знала разведка и что успел рассказать плененный Мякишев, мелочи додумывал сам и непрестанно следил за пытливым взглядом Сабурова. «А это сложный игрок, – размышлял он, – или хочет таким казаться… Возможно, он не умнее Новоселова».

Стараясь особо не давить на жалость, Гаранин сообщил о бедственной обстановке отрезанного на плацдарме корпуса, о тяжелом положении раненых, о каждодневных обстрелах и потерях. Полковник выслушал Гаранина, провел рукой по лысеющему лбу:

– Давайте поступим так. Вам, поручик, несомненно, нужны силы и отдых. Вы отправитесь в госпиталь, но только до вечера. Вечером соберутся начальники подразделений, и мы проведем совещание. Вы сами расскажете обо всем, и, думаю, в штабе к этому моменту примут решение: соглашаться с диспозицией Вюртемберга или нет.

– Разрешите, господин полковник, еще один уточняющий момент прояснить у поручика Гаранина, – вмешался Сабуров.

Полковник кивнул.

– Разведчик, посланный Вюртембергом, допустим, сможет увидеть наше согласие на операцию в виде двух зеленых ракет. Как мы убедимся, что он нас увидел? Может, от него будет какой-то знак?

Этот вопрос обсуждался еще на заседании в губернском ЧК. Предлагали в ответ на зеленые ракеты пустить одну красную (якобы разведчик ее запустит) или откликнуться филином, но решили не усложнять и так многослойную схему знаков и все оставить как есть. Гаранин ответил:

– Генерал Вюртемберг тоже долго размышлял над этим вопросом, но в штабе пришли к выводу, что любой отклик со стороны разведчика выдаст его. Поэтому разведчик будет сохранять молчание, а мы уповать на нашу общую удачу и Господа Бога.

Заканчивая свои слова, Гаранин едва заметно пошатнулся и схватился за угол стола, сохраняя равновесие.

– Вам дурно, поручик? – обеспокоился Новоселов. – Присядьте. Велеть принести чаю?

– Не стоит, господин полковник, не беспокойтесь, – снова встал ровно Гаранин.

– Ротмистр, сопроводите поручика в госпиталь и сами оставайтесь в городе до вечера.

Пока Сабуров выходил отдать распоряжение о лошадях, полковник еще успел заверить Гаранина:

– Мне верится: штаб решит в пользу дела. Нельзя оставлять Вюртемберга с его корпусом на заклание, это может сильно навредить всему фронту.

Гаранин выходил из палатки приободренным, на лошадь взобрался почти без посторонней помощи. Они ехали с ротмистром через лагерь, и Гаранин делал вид, что не старается приметить ту или иную особенность, хотя успевал ставить зарубки в памяти о прорытых в стенках лощины капонирах, складах для артиллерийского боезапаса или стрельнуть глазами по разорванным ботинкам и плохому обмундированию многих встречных солдат. Гаранину удавалось делать наблюдения незаметно, он наверняка знал про это, но какую-то игру вел и Сабуров. Он резким окриком остановил встречного бойца, соскочил с лошади, ухватил солдата пальцами за шею и стал пригибать его голову к земле:

– Ну ты, морда, опусти бельма свои, полюбуйся хоть. В чем штаны изгвазданы? Из ботинка когти торчат! Мне, что ли, брать дратву да залатывать? Обмотка рассупонилась… Совсем руки отсохли? Так я тебя выучу!

Остальные солдаты замирали, в удивлении выпучивали, согласно словарю Сабурова, «бельма». Да и сам Гаранин видел, что ротмистр занимается несвойственным ему делом, ругаться у него получалось плохо, можно даже сказать – неловко. «О, да вы, господин ротмистр, надумали меня экзаменовать? Проверить, силен ли во мне “пролетарский„дух? Что ж, посмотрим, кто кого», – думал Гаранин и вслух произнес:

– Сходи, падаль, на плацдарм к Вюртембергу. Мы там уже с голоду дохнем и то себя так не распустили.

Сабуров отпустил бойца, нервно достал из кармана платок и вытер пальцы. Гаранин заметил на тонкой белой шее солдата красные следы от крепких пальцев, да и сам солдат оказался сущим мальчонкой, быть может, вчерашним гимназистом, отданным в войска папашей-патриотом. Он глядел набрякшими влагой глазами, поджимал обиженно губу и прерывисто дышал, едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться. Гаранин успел оглядеть других замерших здесь же солдат: вчерашние крестьяне, оторванные от земли, просидевшие три года в окопах на германском фронте. Битые, клятые, мятые. Кто-то смотрел на мальчика с покрасневшей шеей презрительно, чуть ли не с отвращением, другие оглядывали Сабурова с плохо скрываемой ненавистью.

– Что таращишься, сволочь? – остаточным жаром вспыхнул он и подступил к ближнему солдату. – Забыл, как глядеть нужно?

– Никак нет, ваше благородие. Помню! – стал во фронт боец.

Сабуров скомкал платок и бросил в пыль. Взлетев на лошадь, он было тронул ее рысцой, но тут же опомнился, оглянулся на отставшего Гаранина, осадил ход. Гаранин не спеша догнал его, едва растворяя угол рта, выдавил:

– Каков подленыш этот русский мужик, ни дня без плетки не выдержит.

– Вы тоже заметили, поручик?.. – ерзал в седле Сабуров и, скрывая свою неловкость, не вполне уместно поинтересовался:

– Как ваше имя, кстати?

«Актерского мастерства в тебе маловато, ты лучше за этот игральный столик не садись», – делал выводы Гаранин, отвечая Сабурову:

– Глеб Сергеевич меня зовут. А вас?

– А я – Сергей Глебович, – с улыбкой ответил Сабуров.

«О, да мы еще способны шутить после такого нервного потрясения! – с восторгом отметил Гаранин. – Намекаете на мою фантомность и выдуманное имя, господин Сабуров? Или это у вас такая защитная реакция?»

– Я бы хотел услышать подлинное имя, – со всей серьезностью сказал Гаранин и тем снова поставил собеседника в неудобное положение.