Пространство сна

Замковская сегодня почему-то чувствовала себя неуютно под легчайшим и теплым пуховым одеялом, которое специально прислал Тимофей. Не холодно, а неуютно. Из-за писем? Из-за визита? Из-за Надин?

Внезапно она поняла, кого напоминал ей «представитель городской исполнительной власти» – Коровьева из «Мастера и Маргариты». Почему-то это открытие успокоило ее, потом всплыла вдруг легкая досада на себя за то, что так и не поняла смысла визита Брушко, но Ирина уже заснула.

12

Говорят, что женский алкоголизм страшней мужского и если дама всерьез начинает пить, то остановить ее просто невозможно. А если эта женщина – русская, следовательно, ни в чем меры не знающая, да, кроме того, интеллигентная, то есть знающая достаточно умных слов, чтобы убедить себя в том, что черное – это белое, а закат солнца – это как раз и есть его восход, то тут вообще кричи караул…

В редкие минуты просветления Надин с изумлением рассматривала себя в зеркале и клялась Замковской, что больше ни-ни. Ирина хотела отправить ее домой с еженедельной машиной, курсировавшей между гостиницей и их домом в Барвихе, но потом, поддавшись уговорам Матрены, согласилась оставить до выходных, о чем теперь жалела.

На самом деле ей гораздо больше нравилась новая «тетя?», чем прежняя. Оказывается, внутри этой, закованной в латы педагогических и медицинских знаний, женщины жила нормальная баба со своей тоской и нерастраченной нежностью. Оказывается, она действительно любила Сереньку, а не просто пыталась с его помощью доказать свои научные выкладки. Оказывается, не зря она называла себя Надин, потому что французским она владела в совершенстве, что было не очень заметно в Париже, где ее заклинило и она просто не могла вымолвить ни слова на заграничном языке.

Кроме того, у тети? обнаружился красивый и довольно сильный голос, которым она вполне сносно целыми днями напевала песни из репертуара Джо Дассена и Мирей Матье. Все это было очень здорово, но…

Но доверить сына полупьяной женщине Ирина все-таки побаивалась, к тому же Надин вдруг начала заигрывать с охранниками, а потом перешла и на местных жителей, чем привела Замковскую уже в полное возмущение.

Она никак не могла понять, когда «тетя?» умудрилась превратиться из интеллигентной женщины в запойную алкоголичку. Ирине казалось, что та просто валяет дурака.

Допрос, проведенный в один из редких просветов, дал странный ответ. На прямой вопрос Замковской:

– Надин, что случилось, почему вы пьете?

Тетя? вздохнула, посмотрела куда-то вдаль и сказала:

– Нравится…

С детства ненавидящая пьянство, Ирина нашла все-таки в себе силы вежливо спросить:

– А раньше?

– А раньше я и не знала, что может быть так хорошо, – честно призналась Надин, продолжая глядеть куда-то вдаль.

Хоть и не запойная, все равно не понятно, что с ней дальше делать.

Матрена, виновато глядя на Замковскую, каждое утро и вечер являлась покормить и поиграть с Серенькой. Она уже ничего не говорила в свое оправдание, но и денег за визиты брать отказалась категорически.

Доктор Ирине с Серенькой съездить в Москву повидаться с Тимофеем разрешил, но предупредил, что лучше всего, если они вернутся в понедельник к занятиям, а в субботу и воскресенье не будут делать перерыва в попытках научить Сереньку катать машинку по полу, а не хватать ее и прижимать к себе. Никакого прогресса на эту тему пока видно не было.

На вопрос о муже женщины из Энска он посоветовал Ирине дочитать письма, в которых содержатся, по его мнению, ответы не только на этот, но и еще на множество могущих у нее возникнуть вопросов.

А про симбиотические связи сказал:

– Видите ли, Ирина Николаевна, у многих детей, которым мы пытаемся помочь, в большей или меньшей степени поражен мозг, и одна из наших задач состоит в том, чтобы найти ему какую-нибудь замену. В лучшем случае это оказывается те, другие, непораженные участки мозга, которые берут на себя функции больных, помните, мы с вами об этом говорили…

Замковская кивнула.

– Гораздо чаще срабатывает другая схема, которая, кстати, обычно является и ступенью на пути к замещению функций одних участков мозга другими. Это когда вместо ребенка работает мозг взрослого человека. Нам иногда, да что там говорить, довольно часто удается подобрать к ребенку в пару педагога или врача, создать симбиотическую пару, где ребенок начинает как бы пользоваться способностями взрослого.

– Но ведь тогда получается, – почти закричала Замков-ская, – что их никогда нельзя будет разделить, ваши сотрудники должны усыновлять или удочерять всех пациентов, с которыми они образуют эти ваши «симбиотические пары»! Вы же, выходит, просто воруете детей!

– Пожалуйста, хотя бы немного умерьте ваш праведный гнев, Ирина Николаевна, – невозмутимо сказал Зуев.

Они шли по дорожке запущенного парка вокруг больницы, направляясь к какому-то неведомому Ирине месту. Снега вокруг еще не было, но осень уже фактически кончилась, отступила – последними часовыми ее остались немного желтых и красных листьев на кленах да незамерзшие лужи под ногами.

Верный Гриша топал чуть сзади, сопровождая «охраняемую». Он и успел поймать выскочившую вдруг из-за куста сумасшедшую Машу:

– Тили-тили-тесто, жених и невеста, – радостно продекламировала она, не обращая внимания на могучие руки, держащие ее в объятиях.

Ирина досадливо отмахнулась, Алексей Михайлович, казалось, вообще не заметил появления сумасшедшей, а Гриша, подержав ее несколько секунд, убедился, что причин для тревоги нет, покачал головой и поставил обратно на землю.

– Увы, он счастия не ищет… – запела Маша и понеслась на всех парусах в сторону главного корпуса, – и не от счастия бежит…

– Сядем, – сказал Зуев, показывая на скамейку, стоящую на краю склона, уходящего вниз к реке.

– Красиво тут, – невольно выговорила Замковская.

Появление Маши, спокойствие Алексея Михайловича и ненавязчивое очарование зимнего пейзажа (на той стороне реки снег уже почему-то лежал) поумерили ее пыл, и она, как оказалось, вполне могла не только сердиться, но и слышать собеседника.

– Никто никого не ворует. – Зуев начал точно с того места, где прервался их разговор. – Во-первых, тут действует некое правило, которое я бы назвал «правилом несгорающей цифры». То есть, развиваясь в этом симбиозе, ребенок действительно резко откатывается назад, когда связи рвутся. Но если достигнут определенный уровень этого развития, то он становится, как в известной телевизионной игре, в каком-то смысле несгораемым, движение назад на этом уровне прекращается. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Надеюсь, что да, – отозвалась Ирина. – Получается, что есть в восхождении на гору некоторые площадки, поднявшись на которые ты уже плотно на них закрепляешься и назад не катишься…

– Ну, если вам такое сравнение нравится больше – пожалуйста. – Алексей Михайлович удовлетворенно кивнул. – И, во-вторых, пара ребенок – педагог создается здесь, в больнице, потому, что взрослый, врач или педагог, знает, что делать и имеет мужество и терпение для этих действий. Никто и никогда не возражал бы, чтобы эти пары дополнительно создавались бы и дома между матерью и ребенком. Только этого практически никогда не случается. Мамы или слишком заняты, или не понимают и не слышат то, что им говорят, или слишком сильно любят своих драгоценных детей и боятся причинить ребенку, как им кажется, вред.

– Ну, зачем же вы так, Алексей Михайлович, – негромко проговорила Ирина. – Мне кажется, что это так естественно – любить и жалеть своего ребенка…

– Естественно любить и жалеть своего ребенка, а не себя и не свой покой, – жестко сказал Зуев. – А мы, к сожалению, слишком часто путаем эти понятия. Потом, я все-таки не точно сказал: обычно пара мать – ребенок есть просто по условию, но далеко не всегда она работает с нами, чаще против нас. Матрена вам еще нужна? – он резко сменил тему.

– Да, моя няня вдруг запила и, по-моему, вот-вот загуляет, – усмехнулась Замковская.

– Такое случается. – Алексей не поддержал ее насмешливого тона. – Человек всю жизнь носит маску, и вдруг что-то происходит, маска сваливается, и выясняется, что внутри он совсем другой… Забавнее всего, – он невесело усмехнулся, – когда этому больше всех удивляется он сам.

13

В субботу вечером Ирина ужинала с мужем в кабинете итальянского ресторана, они мило болтали о том о сем и пытались понять, исподволь разглядывая друг друга, что изменилось в их отношениях.

В Италии, при той сумасшедшей гонке, которую устроил вице-премьер, они фактически не успели пообщаться, посмотреть друг другу в глаза, хотя напряжение какое-то начало проявляться уже тогда. Только Ирина гнала его от себя, стараясь думать, что это – временное, вызванное усталостью явление, которое пройдет, стоит только выспаться и провести с мужем ночь, а лучше три…

Но вот сегодня оба выспались – выехав в пятницу вечером, они с Серенькой к полуночи были в Москве, а поднялись утром тогда, когда захотели, Тимофей отменил все звонки и встречи и лежа утром в постели, после как раз такой ночи, о которой Ирина мечтала, вдруг засмеялся и сказал:

– Ты, Иркин, наверное, самая дорогая женщина в мире, твой сегодняшний визит, читай – мой отключенный телефон, уже обошелся нам в сорок одну тысячу долларов…

Она некоторое время лежала, раздумывая, обидеться или нет. Реплика была не из изящных, слов нет, и реагировать на нее можно было по-разному. Можно было обидеться и сказать, что настоящая женщина не оценивается в деньгах, можно было устроить сцену, сделав вид, что муж назвал ее проституткой, можно было свести все к шутке, добавив, чтобы в следующий раз он предъявил ей счет, который она непременно оплатит. Можно было много разных вариантов найти…

Но она вдруг почувствовала, что совсем не хочет играть в какие-то игры, которые раньше всегда так увлекали ее, даже такие затейливые, даже с таким достойным партнером, как Тимофей, который, возможно намеренно сказал такую неуклюжую фразу, провоцируя ее на своеобразный словесный танец. Ирина вдруг повернулась к мужу, схватила его большую, лохматую голову и прижала к своей груди:

– Эх ты, бизнесмен Урюпинский, – засмеялась она и погладила его по шевелюре, – даже в постели с любимой женщиной деньги считает…

Тимофей дернулся, потом затих, и она вдруг почувствовала, как его мягкие губы касаются ее груди.