Илимская Атлантида. Собрание сочинений

И впервые Михаил перекрестился не механически, а с какой-то осознанной, великой благодарностью. И поклонился не только небу и всему миру, а чему-то надмирному, для него пока непостижимому, но без сомнения великому, милосердному и спасительному.

    2012–2015 гг.

Монах

Повесть

Глава первая

Здоровье Анатолия Петровича Докучаева после шестидесяти стало совсем никудышным. Появилась одышка, заболели ноги, стал терять сознание, причем неожиданно. Уже дважды он падал на улице, и после этого появился страх: свалиться вот так где-нибудь в безлюдном месте – и хана, некому спасти, некому помочь. Врачи маленького районного городка, где жил и работал Анатолий Петрович, ощупали его всего, сантиметр за сантиметром, просветили всякими приборами, исписали тонну бумаги, но диагноз так и не сумели поставить.

Вместе с болезнью пришла к Анатолию Петровичу склонность к самоанализу, к уединенным размышлениям: о смысле жизни, о Боге, о вере и неверии, о Вселенной, о месте человека на земле и так далее. Он даже стал записывать свои мысли в толстую амбарную книгу, и это занятие так ему понравилось, что вскоре он уже не мыслил себя без «дневника жизни», как он назвал своего «доверителя», используя юридическую терминологию. Он понимал, что ничего, кроме банальностей, не выдумает, но остановиться не мог, придя к спорному тезису: даже истина не оригинальна, потому что она не предполагает толкований и вариантов. Она всегда единственна.

«…Все мы задумываемся над вечными вопросами жизни: зачем мы приходим в этот мир, что является смыслом нашей жизни? Почему судьба благосклонна к одним, но несправедливо сурово обходится с другими? А может, и нет никакого смысла, все происходит случайно? Миллионы случайностей, на которые невозможно повлиять, определяют всю нашу жизнь, все наши поступки и желания. Говорят, душа бессмертна. Но кто это доказал? Кто может подтвердить? Мы видим, что человек смертен, что рано или поздно всему органическому в мире наступает конец. У человека, кажется, нет никакой возможности выразить теоретически закономерность бессмертия, охарактеризовать Вечность. Только если в богословско-философских категориях.

Если жизнь человеку дарована Богом, то почему люди убивают друг друга? Если Господь дал людям жизнь, то она не может кончиться по велению человека, как вода в кувшине. Только Бог имеет право и возможность распоряжаться человеческой жизнью, имеющей ограниченный земной срок. И что такое время, которое превращает нас из юных и здоровых в беспомощных и больных людей?

Почему природа в своем эволюционном развитии не позаботилась о создании физиологического вечного двигателя. Наоборот, с каждым прожитым днем “болтики” и “гаечки” нашего организма разбалтываются на каменистой дороге жизни…»

Записав очередную порцию «размышлизмов», как в шутку называл Анатолий Петрович свои записки, он бережно укладывал амбарную книгу в ящик письменного стола, который запирал на ключ – до следующего «вдохновения». Думая о своих «болячках», он приходил к неутешительным выводам. Испокон веков человечество боготворило лекарей, конечно, хороших. И сегодня люди этой профессии самые нужные. Они продлевают нам жизнь. Но вот загадка: почему в России хорошие лекари, как правило, – иностранцы? Так повелось еще со времен Петра Алексеевича. И сегодня самые серьезные операции предпочитают делать за границей. На родной земле то врачей толковых не хватает, то лекарств, то медицинского оборудования, то еще каких-то «пустяков». Вроде бы государство и денег на содержание больниц и поликлиник не жалеет, но врачи в основном пишут, а не лечат. Проверят давление, послушают сердце, легкие. Всё занесут в карточку – подробно, обстоятельно, словно для прокурора. А болезнь, что же? Или сама отстанет от больного, или, как говорится, – не судьба. Бывают, конечно, чудеса, когда врач помогает. Бывают. Но редко. На то они и чудеса.

Но если есть деньги, любой слабый здоровьем россиянин мечтает попасть на лечение в другие страны. Чаще всего в Германию. Особенно в нынешние времена, когда многое в российской жизни упростилось. Народная власть, установившаяся, казалось, на века, добровольно сложила с себя ответственные полномочия и ввязалась в новый передел собственности. Всеразрушающий ветер перемен стремительно пронесся над великой страной и опрокинул многие, казалось, незыблемые устои. Запели новые песни, написали новые книги, стали дружить с американцами, а вчерашние союзники стали врагами. Появились новые слова, новые понятия, то, что раньше было стыдным и недопустимым, стало весьма доходным делом. Открылись возможности заработать деньги и ездить в любую страну мира, белый свет повидать, здоровье поправить.

Славится медициной Израиль, маленький клочок земли, известный эпицентр, кажется, всех трагических событий истории со времен Ветхого Завета. Что притягивало людей в пустыню Негев, в предгорья Иудеи и Самарии, известно им одним, но то, что в этой стране всегда прекрасно лечили, это бесспорно. Знали об этом века назад, знают и сейчас.

Жена была непреклонна: Анатолию Петровичу нужно ехать в Израиль, тамошние врачи с болезнями мужа обязательно справятся. Он со своей любимой половинкой спорить не стал. Невозможно спорить с женщиной, с которой прожил вместе пятьдесят лет. Жена за эти годы стала настоящим домашним врачом, лечила детей и внуков, а о лекарствах знала порой больше, чем дорогостоящий профессиональный эскулап.

Февральский Израиль похож на сентябрьскую Рязань или Кострому в щемящую сердце пору нежного бабьего лета. Разноцветная листва еще не покинула деревья, хотя часть ее хрупким шуршащим покрывалом уже опустилась на газоны. Солнце теплое, ласковое, не верится, что на календаре – зима. Русская зима всегда снежная, морозная. А в Израиле в нашем понимании, кажется, вообще не бывает зимы. Только в календаре красуются декабрь, январь, февраль. Может, потому и говорят – земля обетованная? В Сибири Моисей долго бы не походил.

Новых болезней израильские врачи у Анатолия Петровича не нашли, и на том спасибо. Подтвердили старые диагнозы. Всё проверили, просветили, простучали, прослушали. Удивительное дело: чем подробнее его обследовали, тем больше он убеждался, что вся медицина построена на несовершенных методах диагностики. Нет ни одного достоверного. И все равно; делаются заключения, даются рекомендации, принимаются ответственные решения. А главный вопрос – причина болезни – остается без ответа. Микробы, вирусы, гены, атеросклероз и т. п. Одних они поражают, других «не трогают». Иммунитет, стресс, экология, возраст и наследственность – вот те универсальные объяснения, которые всегда и всем подходят. Палочка-выручалочка.

Почему официальная медицина не занимается такими сложными проблемами, как сглаз или порча? А ведь о них знали десятки веков назад! Такие заболевания лечат другие «специалисты» – колдуны, ясновидящие, гадалки, и… шарлатаны. Встречаются врачи совестливые. Не зная, как лечить болезнь, они отправляют пациента к «бабкам» или к священнику. А так хочется быть здоровым! Чтобы не было больно, чтобы не травили наркозом, «химией», не ограничивали запретами. Хочется, чтобы в жизни все было закономерно, выверено, как в таблице Менделеева. Чтобы не было случайностей, чтобы всегда можно было найти причину и устранить «поломку» в организме, а по возможности – предупредить.

Врач клиники, в которой Анатолий Петрович проходил обследование, при расставании процитировал ему слова академика Николая Амосова, известного в Израиле специалиста: «Не надейтесь на медицину. Она неплохо лечит многие болезни, но не может сделать человека здоровым».

Еще перед поездкой в Израиль они с женой решили обязательно побывать в Иерусалиме, посмотреть святыни, прикоснуться к которым стремятся люди со всего мира. Быть рядом и не посетить Святые места может только безнадежно равнодушный человек. И вера тут ни при чем. Невозможно миновать город, впитавший в себя десятки культур различных народов: римлян, арабов, англичан, русских, сирийцев, греков, католиков, православных, мусульман, иудеев, мудрых, глупых, добрых, злых, великих, ничтожных, праведных, грешных. Все они оставили здесь свой след. Иногда этот след бывал кровавым. Нет в мире другого такого центра: ни по древности, ни по значению для судеб человеческих. Вспомнил Анатолий Петрович, как еще маленьким он слышал рассказ своей бабушки о ее паломничестве во святой Иерусалим. Долгим был этот путь, тяжелым, полным опасностей и лишений. В его детской памяти осталась эта история. Он и сейчас слышит тихий, напевный бабушкин голос:

– Давным-давно, еще до основания Иерусалима, на это место по повелению Божьему пришел Авраам со своим сыном Исааком, для принесения жертвы. А потом, несколько веков спустя, царь Давид основал здесь свою столицу. Сын Давида – Соломон, построил в Иерусалиме храм, где проповедовали старые мудрые люди, их называли пророками. Они возвещали о скором пришествии в мир Спасителя – Сына Божия… В Иерусалимский храм принесли Младенца Иисуса, и был Он встречен праведным Симеоном, символизирующим прошлые, жестокие уходящие дохристианские времена. Еще отроком Господь много раз посещал Иерусалим, удивляя книжников и пророков своей необыкновенной мудростью. Начав свое служение, Спаситель несколько раз посещал Святой город, проповедуя Царствие Небесное.

Сейчас, через много лет после кончины бабушки, Анатолий Петрович приехал в этот город. Не пришел, как она, а прилетел на самолете, доехал на машине и был потрясен его ослепительной красотой. Город был построен из белого камня. За тысячелетия белизна несколько смягчилась, стала кремовой, но от этого его сияние и красота не померкли. Стены домов, столбчатые заборы, арки и узенькие тротуары, отражавшие солнечные лучи, казались покрытыми позолотой. Не бывая здесь ни разу, Анатолий Петрович сразу полюбил этот древний город и принял сердцем как родной.

В белом солнце Палестины золотистые стены древнего Иерусалима не воспринимаются древними и чужими. Русскому человеку они знакомы от рода, по фрескам и иконам, по стихам и романам, даже по точной копии «Нового Иерусалима», монастыря, задуманного Патриархом Никоном и созданного для русского православного народа в память Спасительных страстей и Воскресения Христа. Сион, Вифания, Фавор, Елеон, Гефсиманский сад, Кедронский поток и река Иордан – все это есть и в Подмосковье.

Но в настоящем Иерусалиме чувствуешь себя по-особенному, легко и свободно, несмотря на узкие улочки, которыми славится незамысловатая городская архитектура. Дома? Иерусалима не «давят» своими размерами или изысканностью архитектурного декора. Ничего лишнего.

Прекрасен город с высоты. Особенно удобна для обозрения Масличная гора. С ее северной вершины, с террасы перед университетом, видно все отчетливо, как на ладони. Вот он – Иерусалим. Внизу лежит Гефсиманский сад, где Иисус был схвачен римскими воинами.

Город весь на виду, ему не спрятаться от палящего солнца. Как говорил Иисус: «Не может укрыться город, стоящий на вершине гор». Значит, и Он смотрел на город именно с этой точки? Дух захватывает от этой мысли.

Иерусалим впечатляет: своей напряженной духовной жизнью, столкновением трех мировых религий, которые не просто сосуществуют, а сталкиваются, ожесточенно спорят, воюют в буквальном смысле этого слова.

Иерусалим очаровывает, поглощает: купол мечети в центре старого города невольно притягивает взгляд своим пышущим жаром зимой и летом золотом. А где же наш храм? Вот он! По сравнению с арабской мечетью он значительно скромнее. Кем бы ты ни был, верующим или атеистом, Храм Гроба Господня – святыня для русского человека, к которой он тянется душой, молитвой, сердцем, взором. Маленький дворик, дверь в храм, слева колонна с трещинкой – память о схождении Благодатного Огня. После притвора, в центре, Камень Помазания – цельная массивная плита розового мрамора. Здесь Иисус лежал бездыханный, а женщины умащивали его благовониями. Сладкое их благоухание слышно по сей день, оно источается явственно, обильно, кажется, символизирует неизбывность Самого? Источника жизни, подтверждает вечность искупительного подвига Христа и реальную возможности спасения. Все паломники прикладываются к Камню Помазания, освящают на нем крестики, иконки, вещи.

Анатолий Петрович и верил, и не верил, что он в главном Храме христиан. Всё на первый взгляд обычно и просто, нет пышного объемного великолепия католических храмов с их изощренной деревянной резьбой, тяжелого золота православных иконостасов. Он тихо шепнул Маше:

– Мы не перепутали, это тот самый Храм?

– Успокойся, – ответила жена, – конечно, он. Самый главный христианский Храм. А вот и Лестница на Голгофу.

– На Голгофу?

– Храм построен над горой, где распяли Иисуса Христа, и тут же Кувуклия, Камень, где Он воскрес. Всё рядом.

– Маша, но ведь это все условность, литература.

– Кто знает? – как-то неопределенно ответила жена. – Вспомни разговор Воланда и Берлиоза о шести доказательствах бытия Божия, и чем этот спор закончился…

Анатолий Петрович не знал, что ответить своей начитанной спутнице. Не станешь же в подобном месте затевать богословские беседы и тем более споры о русской литературе.

Первый день пребывания в Иерусалиме стал для Анатолия Петровича самым интересным и насыщенным, казалось, ожили многочисленные сказания и легенды, которые здесь, на Святой земле, становились явью, обретая топографические ориентиры, архитектурные очертания, исторические и смысловые дополнения. Анатолий Петрович взволнованно, склонив голову, вместе с людьми разных национальностей и вероисповеданий, составляющими сейчас единую группу, шел по скорбному пути Христа от места, где Его судили, до места, где Его распяли.

Иерусалим нельзя сравнить ни с одним городом на свете. В первую очередь складывается необыкновенное зрительное впечатление. Удивляет смешение одежд: ортодоксальные евреи в длинных черных пальто и шляпах, монахи францисканцы и монахи доминиканцы, протестантские пасторы, греческие и армянские священники, эфиопки, закутанные в длинные белые «шама», арабские женщины в белых хиджабах, мужчины в «джеллаба» – халатах с длинными рукавами и капюшоном. Ортодоксальные евреи ходят по улицам очень быстро и не потому, что боятся молодых арабов, которые могут их спровоцировать на драку, а чтобы не терять времени между молитвами. В Шаббат они направляются к Стене Плача. Рядом с ними или на шаг позади идут их жены, одетые менее броско: длинная юбка и скромный жакет.

После долгих хождений по городу Анатолий Петрович и Маша снова вошли в Храм Гроба Господня. Они хотели еще раз посмотреть на святыню, попрощаться, постараться запомнить как можно больше, впитать душой незримое и увезти в свой северный край.

Анатолий Петрович стоял перед Камнем Помазания, прикрыв глаза и не веря увиденному, удивляясь услышанному, споря с собой. Ему захотелось перекреститься, но он не мог на это решиться. Вдруг Всевышний увидит, что он, некрещеный, делает то, что ему не полагается. Но рука непроизвольно тянулась ко лбу. Сделать? Хотя, кто увидит? Да Он и увидит! Кто это Он?

И вдруг кто-то рядом прошептал:

– Здравствуйте, Анатолий Петрович.

В гулком храме шепот был так отчетлив, русская речь так правильна, что у Анатолия Петровича сомнений в его небожественном происхождении не было. Он оглянулся и увидел, что на него из-за Камня, на котором когда-то лежал почивший Иисус, смотрит с улыбкой незнакомый монах.

Он вопросительно повернулся к жене.

– Похоже, я перегрелся на солнышке. Мне уже чудится, что со мной монахи здороваются.

– Успокойся, – она не успела еще договорить, как монах подошел к ним почти вплотную и уже громче, с улыбкой, сказал:

– Здравствуйте Анатолий Петрович! Я вам не почудился, хотя в таком святом месте все возможно. Я сам удивлен не меньше вашего…

– Господи! – с каким-то неподдельным изумлением взмолилась Маша, – кажется, нет у нас знакомых монахов…

– Уже есть, – перекрестившись, утвердительно и радостно сказал незнакомец.

Анатолий Петрович молчал, в упор, не стесняясь, разглядывая монаха.

Перед ним стоял мужчина среднего роста, худощавый, со слегка вытянутым лицом, с жидковатой, но длинной бородой, которая не могла скрыть глубокого шрама на левой щеке, доходившим до виска. Глаза синие, пронзительные, но встречаться с ними взглядом было нелегко. Они не то чтобы отталкивали, но смущали собеседника своей чистотой, заставляли его отводить свой взгляд. Волосы на голове незнакомца, густые, длинные, были туго стянуты в хвост резинкой. Поверх подрясника и рясы надета мантия черного цвета, на голове клобук. Мантия, сшитая из простой и грубой ткани, на вороте была схвачена большой блестящей застежкой, так, что создавалось впечатление, что у монаха связаны руки и ноги, свободной остается только голова.