Крылья

Крылья
Михаил Алексеевич Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин (1872, или, по его персональной мифологии, 1875–1936) – признанный русский поэт, музыкант и композитор, один из самых необычных деятелей русского Серебряного века.

«Первый сборник рассказов» издан легендарным издательством «Скорпион» в 1910 году. В сборник вошла и повесть, которая сделала Кузмина известным на всю страну, – «Крылья». А. Блок назовет кузминские «Крылья» – чудесными, Гумилев посчитает лучшим рассказ «Кушетка тети Сони». Однако всю первую прозу Михаила Кузмина следует признать кристальной, чистой, платонической и прекрасной. Читатели навсегда присвоили автору титул «короля эстетов».

Михаил Кузмин

Крылья

Приключения Эме лебефа

Дорогому Сомову

Часть первая

Глава I

Принимая слабительное по середам, m-me де Томбель в эти дни выходила только вечером, поэтому я весьма удивился, когда, проходя в два часа после обеда мимо ее дома, я увидел ее не только гуляющей по саду, но уже и в туалете. Она не ответила на мое почтительное приветствие, что я объяснил себе ее разговором с садовником, в сопровождении которого она ходила взад и вперед по прямой дорожке, наклоняясь то к тому, то к другому кусту осенних роз. Но по удивленным взглядам старого Сульпиция и по взволнованно-красному лицу дамы было видно, что и объяснения садовника принимались рассеянно и небрежно. Хотя я был послан с куском кружев к младшим Ларжильякам, небывалость происходившего перед моими глазами заставила меня, повысив голос, повторить свое приветствие. На мое громкое: «Добрый день, дорогая госпожа де Томбель!» – окликнутая обернула свое полное, в седых буклях, теперь раскрасневшееся лицо и, будто впервые меня заметив, ответила: «Ах, это вы, Эме? Здравствуйте, здравствуйте», – и, видя, что я не прохожу, добавила: «Что это у вас в руках, образчики?» – «Нет, сударыня, это младшие Ларжильяки купили для мадемуазель Клементины и просили прислать». Она поинтересовалась видеть покупку и несколько мечтательно проговорила: «Вероятно, скоро ряды ваших покупательниц пополнятся моей родственницей, приезжающей ко мне».

– Очень рады, милости просим, – сказал я, кланяясь, – а издалека вы изволите ожидать барышню?

– Из Парижа; только это еще не наверное, так что вы, пожалуйста, не болтайте, Эме, ни папаше Матвею, ни особенно мадемуазель Бланш…

– Зачем же, сударыня, – начал было я, но в это время госпожа де Томбель, видевшая улицу, к которой я стоял спиной, прервав разговор, бросилась в дом, закричав остающемуся садовнику: «Что же наш букет для встречи?» Обернувшись, я увидел незаметно подъехавший по грязи дормез, до потолка заваленный узлами, сундуками и подушками, слуг и служанок госпожи де Томбель, толпившихся между дверцами экипажа и входом в дом, и шляпу приехавшей с лентами цвета «умирающего Адониса», которые развевались от сильного ветра. Диана и Мамелюк прыгали и лаяли вокруг, и сверху полутемной лестницы доносился голос госпожи де Томбель: «Луиза, Луиза, мое дитя!»

Глава II

Мой рассказ как очевидца о приезде родственницы госпожи де Томбель возбудил большое любопытство дома за столом. Когда Вероника, поставив мясо перед папашей Матвеем для разрезыванья, села за один с нами стол, она присоединилась к общим расспросам, прибавив: «Она незамужняя по крайней мере, эта госпожа?» Но я, кроме как про ленты прибывшей, рассказать ничего не умел, так что хозяин снова принялся разрезать жаркое, а мадемуазель Бланш, улыбнувшись, заметила: «Нельзя сказать, чтобы Эме был наблюдателен».

– Он сразу увидел, что ему нужно как купцу: какого цвета ленты; какие же они, из Лиона или С.-Етьена?

Все засмеялись и принялись есть, а между жарким и сыром говорили уже только о младших Ларжильяках и делах. Мою же голову всецело занимала приезжая дама: какие у нее волосы, лицо, платье, богатая ли она, замужняя или нет, и т. п. После ужина по обыкновению посидели на крылечке, пользуясь теплым вечером, и по обыкновению же папаша Матвей, зевая, первый поднялся на покой, предвидя вставанье с зарею, за ним хозяйка и Вероника, и по обыкновению я остался один с мадемуазель Бланш, сидя на ступеньках старого крыльца. Тихонько переговаривались, какая завтра вероятна погода, как шла сегодня работа, отчего это лает Мамелюк, скоро ли праздник, – но я был рассеян и едва не позабыл поцеловать на прощанье мадемуазель Бланш, которая, закутавшись в большой платок, казалась сердитой. Спустив с цепи Нерона, осмотрев ворота, калитку и двери, потушив огни, я со свечой поднялся в свою комнату и лег спать; не думая о мадемуазель Бланш как о своей вероятной невесте, которую хозяева прочили за меня, их приемыша, выросшего в семье с самого детства и не знавшего ни родителей, ни родины, ни церкви, где меня назвали Жан Эме Уллисс Варфоломей.

Глава III

Из темноватой мастерской была видна часть противоположного дома с черепичной крышей и длинный каменный забор, единственный крашеный в нашем городе, мостовая, вывеска пекарни, рыжая собака, лежавшая у ворот, голубое небо, паутинки, летающие по воздуху. И все это без выбору принималось моими глазами не потому, чтобы мой ум был занят одной мыслью, но, напротив, вследствие странной пустоты в моей голове. Несмотря на первые числа сентября, было очень жарко, и, дожидаясь Онорэ, посланного к заказчикам, я дремал на скамейке, тщетно стараясь вспомнить, сколько кусков и каких взяли вчера для г-жи де Томбель, как вдруг чей-то голос меня заставил очнуться, проговоря: «Вы спите, дорогой господин Эме?» Передо мной стояла в дверях, освещенная солнцем, вся в розовом, с мушками на улыбающемся круглом лице, в пастушьей шляпе, приколотой сбоку высокой взбитой прически, сама госпожа Луиза де Томбель. Хотя она жила уже около трех недель в городе, я не видал госпожи Луизы близко в лицо, так как она не только не посещала церкви и прогулки, но и на улицу выходила очень редко, скрываясь, как носились слухи, не то от долгов, не то от ревности мужа, оставленного ею в Брюсселе. Она была среднего роста, несколько полна, круглолица, с веселыми карими глазами, маленьким ртом и прямым, несколько вздернутым носом. Я так смутился, что едва мог толково отвечать на ее вопросы, тем более что болонка, пришедшая с нею, все время на меня лаяла. Выйдя проводить посетительницу за дверь, я так и остался на улице, покуда не пришел Онорэ, ходивший к Бажо, у которого я спросил, что ответили Ларжильяки. Онорэ, усмехнувшись, поправил меня, я же, вспыхнув, стал бранить его, зачем он долго ходил, зачем в лавке пыль, образчики перепутаны и т. п. Всю жизнь думать о товаре, о покупателях, весь день, да еще такой жаркий, сидеть в темной лавке, ничего не видеть, никуда не ездить, поневоле расстроишься и обмолвишься грубым словом.

Онорэ молча принялся мести пол, со стуком отодвигая табуретки, я же, постояв за дверью, отвернувшись, засунув руки в карманы штанов, наконец заговорил как мог ласковее: «Послушай, Онорэ, тут приходила сама госпожа Луиза де Томбель, так нужно бы…» Онорэ стал слушать, опершись на щетку, и пыль, поднятая им, была видна на солнце.

Глава IV

Так как к хозяевам пришли в гости барышни Бажо, то перед ужином на лужайке, которая ведет к пруду, мы играли в жмурки: мадемуазель Бланш, гости, Онорэ и я. Были уже сумерки, и заря бледнела за липами, тогда как над прудом серебрился месяц, и гуси, еще не загнанные домой, громкими криками отвечали нашей резвости. Мадемуазель Бланш, единственная вся в белом, как Корригана, мелькала между кустами; девицы бегали с криками, и когда, поймав хозяйскую дочку, я стягивал ей глаза тонкой повязкой, она, оборачивая ко мне свое уже не видящее лицо с белокурыми кудрями, говорила, вздыхая: «Ах, Эме, как я люблю вас». Когда ловила Роза Бажо, из-за кустов вышел мальчик от пекаря и, подозвав меня знаком, вложил мне в руку сложенную бумажку, стараясь быть незамеченным Другими. Зайдя за частый кустарник, я развернул надушенный листок, но при неверном свете луны не мог разобрать слова небрежных тонких строк. «Попались, господин Эме! Вот где настигла вас, и то случайно, свалившись в эту канаву и выйдя, не видя, на другую сторону!» – кричала Роза, хватая меня за рукав так быстро, что я едва успел спрятать письмо в карман штанов, будучи во время игры по-домашнему, без жилета. Гости ушли при луне, долго хором прощаясь с улицы, провожаемые Онорэ, я же, сославшись на головную боль, поспешил наверх. Вероника долго не уходила, давая разные врачебные советы, наконец я остался один и, зажегши свечу, прочитал:

«Если вы обладаете отважным и чувствительным сердцем, без которого нельзя быть достойным любви женщины, если вы не связаны клятвой – вы придете в среду в половине восьмого к церкви св. Роха; из улицы „Сорока дев“ выйдет женщина с корзиной на правой руке; проходя мимо вас, она заденет вас локтем, что будет приглашением следовать за нею. Идите по другой стороне улицы, не теряя из виду вашей путешественницы, и вы увидите, какая награда ждет человека, который оправдает обещания своего привлекательного и честного лица. Как от благородного человека, ожидают полной скромности с вашей стороны».

Глава V

Дойдя до бокового флигеля дома г-жи де Томбель, женщина, остановившись, подозвала меня рукой, и я проскользнул за ее еле видным при звездах платьем в никогда мною раньше не предполагаемую калитку. Сделав несколько шагов по саду, мы вошли в уже отпертую дверь; вожатая взяла меня за руку и повела уверенно без свечи по ряду комнат, тускло освещенных одними звездами в окна.

Задев стул, мы остановились; было слышно мое бьющееся сердце, писк мышей и заглушё иная музыка будто далекого клавесина. Мы пошли дальше; дойдя до двери, за которой раздавались звуки, моя спутница постучалась два раза; музыка стихла, дверь отворилась, и мы вошли в небольшую комнату с легкими ширмами в глубине; свечи, только что погашенные на инструменте, еще дымились краснеющими фитилями, и комната освещалась ночником, горевшим в прозрачном розовом тазу. «Ждите», – сказала женщина, проходя в другую дверь. Постояв минут десять, я сел и стал осматривать комнату, удивляясь сам своему спокойствию. Часы где-то пробили восемь, им отвечали глухо вдали другие, тонко прозвенела восемь раз и бронзовая пастушка перед зеркалом. Мне кажется, я задремал и проснулся вместе от света свечи прямо в глаза, поцелуя и чувства боли от капнувшей на мою руку капли горячего воска. Передо мной стояла в прелестной небрежности туалета госпожа Луиза де Томбель, обнимая меня рукой, державшей в то же время фарфоровый голубой подсвечник со свечой.

Упавшая от моего быстрого движения свеча погасла, и г-жа де Томбель, прерываясь смехом и поцелуями, шептала: «Он спал, он спал в ожидании! О образец скромности!» Она казалась очевидно довольной мною, назначив свиданье через четыре дня и проводив за две комнаты, откуда меня вывела та же старая Маргарита. Было уже светло, и, торопясь мимо большой лужи, я все-таки остановился посмотреться, стараясь видеть свое лицо как чужое. Я увидел кругловатое лицо с прямым приподнятым носом, светло-серые глаза, большой рот и густые золотистые брови; щеки были персикового цвета, слегка покрытые пушком; маленькие уши, длинные ноги и высокий рост дополняли внешность счастливого смертного, удостоенного любви госпожи Луизы де Томбель.

Глава VI

Однажды, придя в обычное время, я застал Луизу в слезах, расстроенной; она объявила мне, что обстоятельства ее призывают в Париж, причем неизвестно, когда она вернется и вернется ли вообще. Я был как пораженный громом и плохо слышал дальнейшие подробности грядущего бедствия.

– Я еду с вами, – сказал я, вставая. Луиза посмотрела на меня с удивлением сквозь слезы. «Вы думаете?» – проговорила она и смолкла. «Я не могу жить без вас, это равнялось бы смерти», – и я долго и горячо говорил о своей любви и готовности следовать за моей любовницей куда угодно, ходя по комнате взад и вперед мимо уже не плачущей госпожи де Томбель. Наконец, когда я умолк, раздался ее голос, серьезный и почти сердитый:

– Это все прекрасно, но вы думаете только о себе, я же не могу являться в Париж с готовым любовником. – и, стараясь улыбкой загладить жестокость первых слов, она продолжала: – Был бы один выход, но не знаю, согласитесь ли вы на это.

– Я на все согласен, чтобы быть вместе с вами.

– Уезжайте со мной, но в качестве моего слуги.

– Слуги! – невольно воскликнул я.

– Только для других, ненужных нам людей, вы назоветесь слугою, для меня же вы будете, ты будешь моим Эме, любимым, желанным господином! – и, обвив мою шею руками, она покрывала мое лицо быстрыми и короткими поцелуями, от которых кружится голова. Мы условились, что за день до отъезда г-жи де Томбель я найду предлог куда-нибудь отправиться по делу, поеду в другую сторону, где на первой станции и дождусь Луизы.

Так все и вышло; в дождливые сумерки я выехал верхом по знакомой с детства грязной улице в развевающемся от холодного ветра плаще, думая о бледном лице мадемуазель Бланш, которая смотрела, прижав нос к оконному стеклу, на меня отъезжающего, и другом: кругловатом, с веселыми карими глазами, с прямым, несколько приподнятым носом, которое я увижу на маленькой станции далеко от родного города, покидаемого, может быть, навсегда, – и не только от дождя, моросившего мне в глаза, были мокры мои щеки.

Часть вторая

Глава I

О дороги, обсаженные березами, осенние, ясные дали, новые лица, встречи, приезд поздно вечером, отъезд светлым утром, веселый рожок возницы, деревни, кудрявые пестрые рощи, монастыри, целый день и вечер и ночь видеть и слышать того, кто всего дороже, – какое это могло бы быть счастье, какая радость, если бы я не ехал как слуга, хлопотал о лошадях, ужинал на кухне, спал в конюшне, не смел ни поцеловать, ни нежно поговорить с моей Луизой, которая к тому же жаловалась всю дорогу на головную боль. В Париже нас встретил у заставы старый человек с лошадьми и каретой, вероятно, уже раньше предупрежденный, так как, спросивши нас, не госпожу ли де Томбель он имеет честь видеть, и представив себя как посланного от графа, он отвез нас в небольшой отель, расположенный в густом саду. Мне отвели комнату в мансарде, из которой вела потайная лестница прямо в спальню госпожи. «Этот деревенский мальчуган совсем глуп, и притом я дверь запру, взяв ключ себе», – заметила Луиза на вопросительный взор старого слуги. «Эме был незаменим в дороге», – добавила она, давая нам знак выйти и зажигая свечи у большого зеркала. Мы очень часто находили случай бывать наедине с Луизой, но я был очень удивлен, когда в конце месяца старик дал мне деньги как жалованье, заметив ворчливо: «Не стоило бы графу и платить этому деревенскому лоботрясу, который день-деньской палец о палец не стукнет». Я промолчал, взяв деньги, но при первом же случае попросил объяснения всему этому у госпожи де Томбель. Она казалась несколько смущенной, но сказала: «Мы сами так условились, мой Эме, что тебе практичней всего считаться для людей моим слугою. Ведь это не препятствует нам видеться, не правда ли? А деньги никогда не мешают. Что же касается до воркотни дворецкого, стоит ли на это обращать внимание, хотя, конечно, для отвода глаз тебе надо бы что-нибудь делать». Отчего деньги идут от графа, я не догадался спросить и скоро сделался почти настоящим слугою, ссорясь и играя в карты с соседними лакеями, бегая с ними в кабачки, грубя дворецкому и не особенно тяготясь всем этим.

Глава II

Немногочисленные посетители госпожи де Томбель состояли из немолодых важных господ, приезжавших к этой молодой красавице пообедать, поболтать у камина, поиграть в карты. Разъезжались рано. Сама она выезжала только за покупками днем и изредка, раза три-четыре в месяц – в оперу. Чаще других бывал у нас старый граф де Шефревиль, единственный, который бывал один в разное время и которого допускали в спальню госпожи. Я заметил, что после его визитов Луиза делалась особенно нежна со мною, но не делился с ней этим наблюдением, боясь насмешек, а только втайне желал посещений графа более частыми. Однажды меня послали с письмами к графу и к герцогу де Сосье, у которого я никогда не был. Кажется, Луиза их приглашала внезапно к обеду. Старый слуга, взяв письма, оставил меня дожидаться ответа на деревянном ларе в большой темноватой передней; рядом со мной сидел, задумавшись, бледный молодой человек в потертом кафтане, белокурый, с длинным носом. Посидев минуты с две, он обернул ко мне свое лицо, будто заметив меня в первый раз. Тут я увидел яркие губы и глаза, пристальные и рассеянные, проницательные и невидящие в то же время; мне он показался пьяным или несколько не в своем уме.

Бегло и внимательно взглянув на меня, он спросил: «Вам предстоит, по-видимому, относить еще записки в этот дождь?»

– Так точно, к графу де Шефревиль.

– Да… ну как вы ладите с вашим патроном?

– А что мне с ним ладить? Да и почему вы графа называете моим патроном?

– Конечно, скромность делает вам честь, мой милый, но между хорошими знакомыми не должно быть секретов, и нам же отлично известно, что очаровательная госпожа де Томбель, находится, так сказать, под покровительством этого доброго графа.

Приход слуги с ответом прервал наш разговор, а дома я узнал от слуг, что молодой человек, говоривший со мною, был сыном герцога Франсуа де Сосье, которого отец за какие-то проделки и из скаредности держит вместе с челядью. Взволнованный своими открытиями, я не спал три ночи подряд, решив, не подавая виду, все разузнать самому.

Глава III

Я с утра участвовал в поисках всем домом ключа, спрятанного у меня в кармане. Так как на следующее утро предполагался быть позванным слесарь, то я принужден был привести в исполнение свой замысел в этот же вечер, в чем мне помог визит графа де Шефревиль. Когда по обыкновению они удалились в спальню госпожи де Томбель, я, обождав минут сорок, спустился из своей комнаты к известной потайной двери, в замочную скважину которой я и устремил свой любопытный взгляд. Хотя мое сердце обливалось кровью, в ушах звенело, когда я увидел Луизу и графа в нежной позе на диване, хотя я был весь исполнен негодования и горечи, которая усиливалась еще безобразием и старостью графа, я тем не менее молча следил за их движениями, и только найдя минуту удобной, тихонько повернул вложенный ключ, считаемый потерянным.

– Неверная! – воскликнул я, выступая вперед. Луиза так быстро отдалилась от графа, поправив платье, что только продолжительность моих наблюдений не позволяла мне считать себя обманувшимся. – Ни клятвы, ни обещания, ни любовь!.. – начал я.