Каменные сердца

Каменные сердца
Михаил Кузнецов

В мае 2023 года чахлый провинциальный городок сотрясла новость о ритуальном убийстве. Спустя полгода молодой полицейский Платон Сенцов берется раскрыть дело, расследуя которое погиб его наставник – лучший оперуполномоченный города. Все следы давно остыли, наработки по делу уничтожены, и Платон вынужден по крупицам восстанавливать хронику событий. Время начинает поджимать, ведь близится сдача годовых отчетов, а, казалось бы, глухое дело обрастает жуткими деталями: город опутала сеть таинственных символов, стали пропадать домашние животные, поползли слухи о секте и ее «чудовищном боге». Жителей мучают странные кошмары. У Платона осталось лишь две недели, прежде чем метель укроет все загадки. Но стоит разгадывать их или лучше похоронить правду под толщей ноябрьских сугробов? Содержит нецензурную брань.

Михаил Кузнецов

Каменные сердца

Глава I

***

Ему снилась вьюга, лихорадочно крутившая жесткую ледяную крошку. Кутала мир, словно в большим покрывалом. Истошно выл ветер. Он увидел бредущую сквозь стужу вереницу фигур: измотанных, несчастных, проваливавшихся по колено в крытый коркой снег людей. С каждым шагом они дышали все тяжелее. Объиневшие шарфы плотно и влажно прилипали ко ртам. От обжигающего нутро холода не спасали ни шубы из шкур, ни шапки.

Люди шли практически наугад, и каждый верил в скорый конец пути. Еще чуть-чуть, последние усилие и заветная цель вырастет необозримой громадой. Перед глазами мелькали образы недавних грез – непроницаемая тьма ждала их. Такая знакомая, но и такая ужасная. Благая тьмы…

***

Платон вдохнул мокрый и нездоровый воздух. Полутемную залу пронизал свет лампы, нависавшей над одним из многочисленных столов. По чистым шашечным стенам бегали тени. А кругом: каталки, подносы с хирургическими инструментами, умывальники.

Скользнув взглядом по возившемуся с бумагами патологоанатому, Платон уставился на труп. Одряхлевшее от возраста тело мужчины на столе перед ним будто бы еще не до конца потеряло живой цвет. То тут, то там неумолимой заразой начинали расползаться трупные пятна. Лоб рассекала глубокая рана, через правую бровь доползшая до переносицы. Лицо выражало спокойствие, но уголки губ, обрамленные аккуратной седой бородкой, застыли в нерешительности: радоваться им чему-то, или озадачиться от непонимания. Звали покойного Игорем Аркадьевичем Додукаевым, навсегда оставшимся в памяти лучшим розыскником города. Поразительно, сколько энергии могло скрываться в человеке его возраста. Насколько живой ум таился в его поседевшей голове. И сколь неожиданно и до тупости просто все закончилось – инсульт. Лежал теперь Игорь Аркадьевич в городском морге, и неважно, что выражало его лицо в последний момент…

– Так он? – спросил патологоанатом, прервав мысли Платона.

– Он, – пробурчал тот в ответ, помолчал и добавил: – Будто сам не знаешь.

– Да мне только роспись…

Платон, не отрывая взгляда от покойника, чиркнул по бумаге. Тридцать восемь лет в УгРо, три раза женат, детей с десяток, а на опознание вызвали его – бывшего протеже, хорошего друга.

– Соболезную, – патологоанатом похлопал Платона по плечу и вышел из прозекторской.

Скрип закрывающейся двери еще долго дребезжал в склепном воздухе морга. Теперь остались только он и Игорь Аркадьевич. В звенящей тишине Платон услышал стук собственного сердца. Погладив пульсирующие виски, он прикрыл глаза. Запах мертвечины еще никогда так сильно не раздражал.

Болела голова, откуда-то из живота начинал подниматься спазм. Давно пора уходить, и Платон было дернулся, но решил в последний раз взглянуть на старого друга. На доселе спокойное лицо Додукаева будто легла какая-то тень. Проступило некое напряжение, будто он что-то не успел в последний момент. Платон вгляделся в лицо, желая поймать этот ускользающий секрет и… Нет, вздор. Он накрыл тело марлей и зашагал к выходу. Каждый раз, когда смотришь на очередного мертвеца, кажется, что он скрывает в себе загадку. Только вглядись в воск лица и все поймешь. Но это лишь предсмертная судорога, не больше. В смерти нет загадки – это Платон понял уже давно. Загадки бывают у живых.

Здание городского морга, приписанное к областному больничному комплексу, не ремонтировали годов с восьмидесятых, оставив в наследство новому поколению патологоанатомов кафель шашечками, бетонные умывальники, громоздкие кушетки-каталки. И все равно просторные коридоры казалось только-только построенными. Несмотря на тяжелую мокрую вонь, пропитавшую здание до фундамента, кругом не было ничего лишнего, все чисто, аккуратно. Стерильно. Редкий случай, когда вновь прибывшего мертвеца оставляли в коридоре на кушетке, да и то ненадолго. Улыбающиеся и жизнерадостные служители этого прекрасного заведения внушали одновременно и оптимизм, и какую-то жуть. Трупы словно свиней режут, а с лиц не сходит довольная улыбка.

Именно из таких мест, где царит неприкосновенная белизна, где тебя провожают оценивающими улыбками, хочется сбежать больше всего. Платон всегда считал, что переборол подобные страхи, а вот, оказывается, нет. Он вышел на холодный и свежий воздух осени. Тучи темной брусчаткой нависали над кромками крыш. Ранние посетители областной клинической больницы расползлись по исчерченной тропинками площади: вяло передвигали ногами сонные практиканты; ковыляли бабушки, таща вспухшие сумки; перебегали от корпуса к корпусу врачи и санитары. Больные ютились под козырьками – курили. После каждого похода в морг вид живых, горячих людей придавал сил. Но не сейчас. Внутри нарастало неудобное чувство тревоги и чего-то липко-твердого.

Подняв воротник куртки, Платон почти побежал к воротам. Постепенно усилилась тошнота, легкая отрыжка ударила в нос. У самой ограды живот скрутило до головокружения. Он еле успел выскочить за ворота, и его вывернуло прямо на придорожный газон. Рвало даже не завтраком, а желчью, горькой и едкой, сразу отдающей в нос. Несколько прохожих брезгливо отшатнулись от стоявшего в раскоряку мужчины. Тот сплюнул и побрел к своему «форду». В голове плескалось расплавленное олово, а в висках стучали отбойные молотки. Кряхтя и охая, Платон залез внутрь, не с первого раза закрыв дверь. Только тут, в атмосфере родного салона, он позволил себе расслабиться. Через полминуты приступа как не бывало. Зато нестерпимо хотелось пить. Платон потянулся на заднее сиденье, где всегда держал бутылку минералки, почти зацепил горлышко, когда бутылка выскользнула. Платон потянулся еще, но от его неловких манипуляций пальцами минералка свалилась на пол.

– Да епт…

Пришлось выгнуться в кресле, чтобы достать. Сплюнув на улицу остатки желчи, он присосался к бутылке. Вода смыла с пищевода всю муть, всю дрянь пережитого потрясения. Платон задышал ровнее, поглядел по сторонам. Мимо спешили прохожие, по узенькой дороге иной раз катила какая-нибудь иномарка, а он все сидел не двигаясь. Пусть муть ушла, но чувство тревоги никуда не делось. Вдруг показалось, что за ним следят. Огляделся… Пусто. Откуда-то извне начала наваливаться тоска.

Платон завел «форд» и отжал сцепление.

Ехать до УМВД было недалеко, всего несколько улиц, пусть и довольно длинных. Однако Платону путь показался чуть ли не в два раза дольше. Со всех сторон рвались окрики, просачивавшиеся сквозь поднятые окна, а машины стартовали на перекрестках резче обычного. Пиком явился выезд на косую Петрошевскую – буквально в метре перед машиной на бешеной скорости проскочил какой-то идиот на внедорожнике. Внутри у Платона все съежилось, а потом будто прорвалось душной слепящей усталостью. В какой-то момент руки начали неметь, глаза слипаться, и он тут же прижал «форд» к обочине.

Дыхание вдруг сбилось, будто после долгой пробежки. Тут же дали о себе знать жажда, сухость во рту. Разминая онемевшие пальцы, Платон отпил из бутылки, но вода кирпичом провалилась по пищеводу. А вместе с ней, разошелся в кресле по швам и Платон. Разошелся, расплылся по водной глади разноцветным тряпьем и пошел ко дну, будто бы кирпич к его ноге привязан. Онемели глаза, уши, язык, руки, ноги, само его естество онемело, лишь пальцы вцепились в руль, как за спасительный борт лодки. Разожми их и совсем пропадешь в бездне, в след за учителем.

Сзади пиликнул сигнал, вернувший рассудок в этот мир. Разверзшаяся перед глазами бездна отступила, и Платон разлепил глаза. В зеркале заднего вида показался сине-красный пересвет. Платон выпрямился, достал корочку, следя в зеркало за движениями осторожного «дпсника».

– Лейтенант дорожно-постовой службы Самсонов. Ваши документы, – отчеканил дорожник в открывшееся окно. Платон раскрыл удостоверение.

«Дпснику» хватило несколько раз пробежаться глазами, чтобы понять, кто перед ним.

– Что же вы, товарищ майор, в неположенном месте остановились? – спросил Самсонов.

– Успокоиться хотел.

– Серьезное что-то?

– Друг погиб.

– Соболезную. Может помочь как?

– Нет, все нормально, – Платон поднял на Самсонова взгляд. – Доеду, лейтенант.

– Ладно. Всего доброго, товарищ майор, – козырнул «дпсник» и засеменил обратно к машине.

Перемигивание прекратилось и постовая машина рванула мимо. Платон глянул ей вслед, потом ополоснул платок из бутылки, протер им лицо, скидывая последнее онемение, взялся за ключ зажигания и тут краем глаза заметил нечто. Участок дороги, где он остановился, представлял собой противоречивую несуразицу, свойственную только провинциальным городам. Находившаяся практически в центре города улица проходила по некогда частному сектору, ныне превратившемуся в один огромный могильник, где в ветхих позорных домишках доживали свой век немногочисленные старики. В той части улицы вдоль правой полосы тянулся бетонный забор парковки. А за левой, на склоне овражка, раскинулись пики голых кустов да маленькие поникшие топольки. Там же на склоне ютились еле заметные покосившиеся заборчики и несколько жестяных проржавевших крыш за ними. Но внимание Платона привлек проход, темневший между двумя такими заборчиками. Он спускался куда-то вниз, в темноту. Платону вдруг захотелось зайти, словно там показалась часть чего-то давно знакомого, никогда не виданного, но страстно желаемого… Мимо пронеслась машина, унося с визгом и наваждение. Платон встряхнул головой:

– Тьфу, твою мать, приеду, коньяку выпью.

Голова окончательно прояснилась только к перекрестку Петрошевской и Первого дивизиона. Стоя на светофоре, Платон нет-нет да возвращался мыслями к Игорю Аркадьевичу. Старик олицетворял собой пример того крепкого и сильного пожилого человека, какие смотрят на мир с рекламных билбордов, предлагающих сделать банковское вложение под н-процент. Счастливый, здоровый, красивый. Остался в органах после выслуги лет, решил обучать молодняк, отказавшись от звания полковника и начальника райотдела МВД. И на этом фоне совершенно неожиданным выглядел его инсульт. Да не просто инсульт – Игорь Аркадьевич переходил дорогу, когда его вдруг подкосило, от чего он запнулся и раскроил себе череп о бордюр. Может быть, об этом он и говорил, когда в полоумном угаре звонил Платону позавчера ночью, долго повторяя, что с делом кончено, и с ним тоже. Может, почуял надвигающуюся смерть. Опер все же. Имел нюх на неприятности. И именно такой же нюх подсказывал Платону – нет, не о том старик распинался в трубку.

Случилось это почти полгода назад. Тогда, в стылые майские сумерки Платон ехал в составе опергруппы от УМВД на место и буквально носом чуял кислятину напряжения. Ехали Артем Алешин, второй протеже Игоря Аркадьевича; старший следователь Саша Крахмалов со своим помощником, а фактически следователем Витей Лемановым. Рядом сидел и сам Додукаев. Только он не выражал ту безнадегу, которую нацепили все находящиеся в газели. Наверное, и сам Платон нацепил. А выглядел Додукаев отстраненно и сосредоточенно – настоящий древний языческий идол: из-под прикрытых век вознес очи к небу, усы опустил, спрятав в них рот, крылья носа яростно вздул, будто готовился пыхнуть пламенем. Такое лицо у него делалось каждый раз, как маячило сложное дело.

Часу в одиннадцатом въехали в глухой двор мало-Литейного района, когда ночь укутала дома, но те еще отбивались внутренним светом окон. Еще час, и гореть останутся только редкие фонари-сиротки. Как остановились, первым вылез Додукаев, за ним оба следователя и Платон. Вокруг простирался широкий двор для шести панельных пятиэтажек, выстроенных длинным каре. Дома серые и скучные, каких в советское время наштамповали целые города. У одной из ближайших панелек сгрудились полицейские машины, и оба следака побрели в их сторону. Игорь Аркадьевич отошел, да так и замер – думал, или ждал кого-то. Вылез и Артем.

Как-то раз Платон слышал историю: в семидесятых годах, когда Тяжелый Литейный Завод имени Тихонова модернизировали, с инспекцией приехал генерал, и его кортеж специально прокатили по одному из недавно выстроенных микрорайонов. Тогда еще только построенный микрогородок, позже влившийся в Большой Литейный район, располагался в чистом поле, где кроме панелек да улиц ничего не было. Генерал смотрел, смотрел и сказал: «как доты стоят». Вот именно дотами и вперлись эти длинные типичные дома, защищавшие живое нутро двора.

В тот майский вечер, пусть и прохладный, двор оказался людным. Бабки-полуночницы стайками толпились около оцепления и с живым интересом обсуждали понаехавшие полицейские машины. Какие-то алкаши терлись возле одного из постовых бобиков и горланили.

– Я те гварю, епт, я те атвчаю – я здесь живу, мля! – орал один из них на дежурного «пэпса», по петушиному вытянув шею.

– Ну, Ко-ля… Ну, ус-покой-ся… – держал его за руку другой пьяница. На ногах не стоит толком, а все туда же, лезет.

– Мужик, погодь час, ща там проверят, и пропустим, – примирительно выставлял перед собой руку «пэпс», в то время как его товарищи гнули в руках дубинки.

– Да я те, мля, атвчаю…

Рядом с Платоном, внимательно наблюдавшим сцену, встал долговязый Артем. Одетый в кожаную куртку и джинсы, в темноте он был неотличим от местной шпаны.

– И че ты? В отделе не насмотрелся?

– Да все равно весело.