В тени больших вишневых деревьев

Когда полк не был в рейде, разведчики не несли караульную службу, и не ходили в наряды по столовой, а как правило сидели где-нибудь в засаде, или готовились к ней. Только тогда, когда полк уходил в поход, и в расположении оставалось мало личного состава, 1-й разведвзвод вынужденно тянул наряды по столовой, но 3-я разведрота так и держала табу на дежурства и караулы. Именно у разведки, где казалось бы, как нигде, должно было быть боевое братство, когда они чуть ли не еженедельно вступали в столкновение духами, где плечо товарища в бою стоит очень многого, была самая жесткая дедовщина, хотя землячество отсутствовало напрочь.

Землячество – еще один пазл в картине «Война», где его присутствие кажется немыслимым, но он прекрасно в нее вписался, и ни где-нибудь, в полутонах, на втором плане, а в центре, в качестве жирных и четких линий. Он делил на группы, независимо от срока службы и звания: узбеки держались с узбеками, туркмены с туркменами и т.д., но еще, все они, объединялись в одну общую, большую касту – азиаты, аналогично народы Кавказа, а русские, украинцы и белорусы, хоть и были все славяне, но почему-то руководствовались присказкой: «Моя хата с краю – ничего не знаю». Вернее, земляки еще держались вместе, но если ты, к примеру, из Астрахани, а он с Твери, то, как говориться: «Судьбы у нас разные».

В разведке слово «землячество» не существовало в принципе, чижей били всех, не взирая на касту, но ситуация ухудшалась все больше и больше. Дело в том, что некоторые молодые солдаты, особенно кавказцы, давали серьезный отпор старослужащим, и часто конфликт заканчивался госпиталем для взбунтовавшегося чижика. Было понятно, что так долго продолжаться не может, и чтоб далее не искушать судьбу, командование полка приняло решение брать в разведку только славян. Но и в этом случае произошел инцидент, повлекший за собой расформирование 1-го разведвзвода. Как то так вышло, что на место «отлетавших» чижей, по праву перешедших в черпаки, не пришла замена. Молодые солдаты считали, что они свое «отшуршали», а деды с дембелями не собирались, ни с того ни с сего, делать грязную работу. Старые дембеля 1-го разведвзвода, улетели в Союз, и численно, силы стали примерно равны, и начались массовые драки – стенка на стенку. Эти баталии длились примерно с месяц, никто не хотел уступать, и комполка не видел другого выхода кроме как расформировать его по точкам.* Вот так закончил свое существование 1-й разведвзвод, но это произойдет только через полгода, ну а пока, чижи-разведчики, на «законных основаниях», когда полк был в рейде, ходили в наряд по столовой…

Но рейды вносили сумятицу не только в ряды разведчиков, они устраивали бардак и в поварской среде. Когда полк, пребывал в вместе постоянной дислокации, то на кухне работали повара от всех подразделений. Уходя же в рейд, танкисты забирали своих поваров, саперы своих и так далее, но всегда, кто-то из них, оставлял 3—4 повара, чтоб готовить пищу для оставшихся бойцов. Неизвестно, с чем это было связано, толи с тем, что все повара стали жить в одной палатке, хотя были приписаны к разным подразделениям, толи, как всегда, армейское головотяпство, вот только в расположении, после убытия полка в поход, остался один повар-чижик – Сергей Пожидаев. Не имея толком опыта работы на кухне, всего пару недель, он был вынужден готовить один, на триста человек. Это были не простые два месяца, когда ему приходилось спать в сутки максимум 4—5 часов. Он забыл дорогу на прачку напрочь, и жил прямо в столовой, в подсобке, так сказать не отходя от производства.

За эти два месяца, Сергей сдружился с чижами из 1-го разведвзвода, которые тоже стали жертвой общевойскового рейда, и были вынуждены ходить через день, в наряд по столовой, предваряя в жизнь, крылатую фразу из военной песни: «За себя, и за того парня». Несмотря на тяжелый ежедневный труд, все они, все же, были мальчишками, и им хотелось забыться от этого безумия которое творилось вокруг них в полку: от этой пахоты, от дедов и дембелей, от шакалов, от войны, которая короткими очередями на постах, и уханьем САУшек, почти каждую ночь напоминала о себе. Им хотелось, на короткое время одеть «розовые очки», и разведчики, часто, после того как заканчивали уборку в столовой, сидели у Сергея у в подсобке, тем самым сокращая драгоценные минуты своего и так короткого сна.

Там они все вместе, оградившись стенами подсобки, прятались от внешнего мира, отключив свой разум дымом чарса или градусами браги, и слушали музыку, убегая в мир мелодий, и хоть что-то светлое освещало их души загнанные в темноту войны. Быть может, с тех пор, Пожидаев так любит слушать музыку, наверное она, на подсознании, в его разуме вызывает какие-то положительные эмоции, как когда-то, в далеком 1986 году. В отличии от Сергея, который полгода пробыл в поварской учебке, и только почитай как месяц в 12-ом Гвардейском, разведчики были из трехмесячных учебок, и как следствие, на три месяца раньше прибыли в часть. За это время пацаны уже не раз побывали в засадах, и их рассказы изумляли Пожидаева. Во многое, о чем рассказывали разведчики, Сергей не верил, хотя не подавал и виду, думая, что брешут, ради красного словца, пуху на себя накидывают, но по прошествии времени, он понял – они где-то, даже сглаживали углы.

* * *

Чарс, из последней засады, когда разведчики, по ошибке, размолотили мирный караван, закончился, и им приходилось, после отбоя, делать вылазки за ним на точку к сарбосам*. Их застава была в двух километрах от расположения полка, нужно только было пройти два поста, и перелезть через колючку*. Посты не были особой проблемой, достаточно было, по возвращении, немного поделиться чарсом, или дать бойцу банку тушенки, или вообще, иногда катило «Спасибо братан», а в колючей проволоке был проделан лаз. Главное надо было успеть до смены караула, чтоб сменившийся постовой, не принял их за духов, и не начал поливать по ним короткими очередями.

Через месяц, таких «походов», они совсем расслабились, и ходили к сарбосам как к себе домой, даже не брали с собой автоматы. За это время они познакомились с некоторыми из них, и знали по именам, но только вот, все они забыли, сказалась молодость и детская наивность, известную в тех местах присказку: «Афганец днем дехканин*, а ночью – дух».

В часов двенадцать ночи, к Сергею, с радостными криками, в овощной цех, влетел Игорь Алехин и Гера Сарычев, по кличке «Героин». Пожидаев в это время чистил лук, готовясь к завтрашнему дню.

– Игорек урвал десять осветительных ракет, пятидесятки*, теперь у сарбосов можно нормуль ганджибасом* разжиться! – прямо с порога выпалил Героин. – Да бросай ты этот лук нахрен Серый, бери банку сгухи или тушняка, и пошли к духам, – добавил он, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. – Теперь, как минимум, пару недель не надо будет эти рожи видеть, зуб даю, я за эти ракеты плюху размером с твою шапку у них выцыганю. Гера знал о чем говорил, осветительные ракеты, впрочем как и сигнальные, пользовались повышенным спросом у Афганцев, и неважно кто он, сарбос, дехканин или дуканщик.

– Вот в цвет, у меня как раз бражка поспела, я сегодня пробовал, – как то сразу забыв за гору нечищеного лука, ответил Сергей, и тут-же стал вытирать руки об фартук. Забежав в подсобку они кинули ракеты в мешок из под сахара, Пожидаев сунул в карман банку сгухи и выйдя с ангара они трусцой, втроем, побежали в сторону сарбоской точки. Именно побежали, потому, что надо было успеть накуриться, напиться бражки, послушать музыку, и еще успеть немного поспать, ведь до подъема уже оставалось меньше шести часов.

Сарбоская застава представляла из себя одноэтажное, небольшое глинобитное здание, вокруг которого были вырыты окопы, оно даже не было обнесено дувалом*, как это было обычно принято в Афганистане. Не доходя до него, метров тридцать, ребята увидели охраняющего ее сарбоса, и начали кричать из темноты:

– Шурави*! Як дуст*! Бача*! Чарс! – озвучили они свои скудные знания местного наречия, и в запасе у них оставалось еще пару-тройку слов, не больше.

Сарбос особо никак не отреагировал, и это они приняли на счет того, что паломничество на точку, совершал практически весь полк, превратив ее в своеобразную зону натурального обмена товаром, хотя обычно постовой оживлялся, и проявлял признаки радости, приветливо махая руками. Подойдя к нему, они узнали его, это был их знакомый по имени Анзур. Первый с ним за руку поздоровался Сергей, но Игорь, вместо руки, протянул ему осветительную ракету, которую успел достать из мешка, желая этим обрадовать сарбоса, и вместо «привет», улыбаясь произнес:

– Чарс аст*? – тратя последние резервы своего словарного запаса местного наречия.

Но Анзур вовсе не обрадовался и равнодушно ответил:

– Нест*.

Если б неожиданно, нарушая все законы мироздания, взошло солнце посреди ночи, то это бы меньше удивило Игоря, и он, все еще не веря услышанному повторил:

– Чарс аст? – продолжая улыбаться.

– Нест, – твердо ответил афганец

Улыбка стерлась с лица Алехина, и уже настойчиво Игорь произнес:

– Аст?

– Нест, – также настойчиво ответил Анзур.

Тогда разведчик посмотрел на своих товарищей, в его глазах было недоумение, которое говорило: «Это только я слышу, или все же это происходит?».

– Да брешет эта грязная обезьяна, – поняв его взгляд ответил Героин, – пойдем к ним в избу, что там скажут, – и добавил, уже обращаясь к духу, практически срываясь на крик:

– Где командор?! – как будто бы от силы звука, и искажения слова «командир», зависело понимание его вопроса.

– Командор? – переспросил Анзур.

– Да, командор, обезьяна безмозглая, – уже на тон ниже ответил Гера, и в его голосе слышалось нетерпение.

– Нест командор, – окончательно испортив всем настроение, ответил сарбос.

Считая разговор законченным, Героин шагнул в сторону глиняной хибары, вслед за ним двинулись Сергей с Игорем. Не ожидавший такой прыти, афганец, на повышенных тонах, запричитал:

– Нест командор, нест командор,… бад*, хэроуп,* – при этом схватив уходящего Игоря за рукав. Алехин остановился, резко отдернул свою руку, и высвободившись, процедил сквозь зубы:

– Еще раз схватишь меня своими корячками, обезьяна, я из этой ракетницей тебе в рожу выстрелю. Не знал Игорек, что гневаясь, он произнес пророческие слова, которые сбудутся быстрее чем через пол часа…

И снова зашагав в сторону развалюхи, они, с растворяющимися очертаниями Анзура, слышали позади себя затихающее: «Нест командор, хэроуп, хэроуп,…», – как будто ночь, вместе с исчезающим силуэтом сарбоса, также растворяла и его слова.

Ранее ребята никогда не были в этой лачуге, обмен всегда совершался на «нейтральной полосе», и теперь, подойдя к ее дверям, они немного замешкались, не зная, сразу открыть или постучатся. Но знакомый вид двери, она было сколоченная с ящиков из под советских снарядов, придал им уверенности, и толкнув ее, ребята ввалились во внутрь. Перед ними предстала, совсем небольшая, закопчённая комната, освещаемая керосиновой лампой, которая сильно чадила, т.к. вместо керосина, очевидно, в ней горела солярка; в стене ее черным цветом зияло прямоугольное пятно – вход коридор. Посредине комнаты, из глины, было сделано небольшое, квадратное возвышение, покрытое циновками, на нем сидели два духа; между ними было расстелено что-то вроде платка, на котором стояли медные чашки, наполненные какой-то пищей, в самом центре, стоял закопченный солдатский, дюралюминиевый чайник, принадлежащий когда-то ОКСВА*…

В воздухе повисла пауза. Афганцы пялили из полумрака удивленные глаза на пацанов, в их лицах запечатлелось изумление, что подчеркивала рука одного из них, которая так и застыла с куском лепешки возле открытого рта. В свою очередь, разведчики вместе с Пожидаевым, тоже опешили, вытянули лица и разинули рты, они никак не ожидали увидеть здесь, ночью, вместо сарбосов, гражданских. Духи были облачены в национальные белые шарваль-камизы*, белые широченные штаны, и на головах у них были читрали*, и при плохом освещении, их загорелые, почти черные лица сливались с темнотой, создавая впечатление сидящих приведений, с удивленными глазами. Первым молчание нарушил бесшабашный сибиряк Героин:

– Где командор!? Хайрулла где!? Чарс аст!? – опять, чуть ли не криком выпалил он, как будто знал, что афганцы туги на ухо. Духи продолжали сверлить глазами из темноты не двигаясь, только рука с куском лаваша опустилась вниз, так и не попав в рот.

– Ракета, чарс, аст? – продолжил допрос Гера, – и выхватил осветительную ракету у Игоря, начал ею описывать замысловатые кренделя в воздухе, перед удивленными глазами «приведений». Афганцы оживились, зашевелились, с лиц исчезло изумление, и они стали негромко о чем то переговариваться между собой, не сводя глаз с пацанов.

– Вот обезьяны тупорылые, – уже негромко продолжил Героин, обращаясь к ребятам, хотя внимательно смотреть на духов, – интересно, где сарбосы, и где Хайрулла? – скорее размышляя вслух, чем спрашивая у кого-то, задумчиво добавил он.

– Аст, аст чарс, – неожиданно, дребезжащим голосом, заговорил один из афганцев. Он поднялся на ноги, и направился к зияющей, черной, прямоугольной дыре, махая рукой ребятам, и приглашая их следовать за ним. Что-то недоброе, тревожное, где-то на задворках сознания, неприятно коснулось души Пожидаева. Толи это было отсутствие знакомых сарбосов, толи то, что афганцы были гражданские, или то, что в их приватном разговоре, между собой, он, интуитивно, услышал какие-то злые нотки. Но видя, как уверенно, вслед за «дребезжащим духом» последовали разведчики, Сергей выбросил из своей головы эту «тихую тревогу», и пошел вслед за ними.

Они тут же пополи в совершенно темный, узкий, длинною не больше трех метров коридор, в конце которого ели теплился свет, и было понятно, что он идет откуда-то снизу. В конце коридора были ступеньки, ведущие вниз, и когда по ним начал спускаться дух, ребята замешкались, и Гера спросил:

– Ты куда обезьяна нас ведешь? – думая, что афганец не понял его, и ведет что то показать, – чарс, дебил, чарс! – добавил он.

– Чарс, чарс, – ответил афганец, и опять поманил рукой.

Опять, эта «тихая тревога», которую Серый казалось прогнал, появилась все там же, на задворках сознания, и опять видя, как Героин стал опускаться вниз, он попытался прогнать ее из своей головы. Но на этот раз она не уходила, а опустилась куда-то вниз, в душу, и не смотря на это предчувствие, Пожидаев пошел вслед за Сарычевым.

Спустившись вниз, они попали в довольно большую комнату, с сильно низким потолком, которая также ели освещалась керосиновой лампой, скорей всего это было бомбоубежище, или просто комната, где спали сарбосы, прячась от жары. По периметру, возле стен, прямо на глиняном полу, на тюфяках, лежали семь духов, и о чем то разговаривали – все они были гражданские. Афганцы тут же вылупились на ребят, и в этих черных глазах было не только удивление – в них явно блестела ненависть. «Дребезжащий», тут же что-то стал им говорить, своим странным голосом, и пока он говорил, трое из них поднялись со своих тюфяков и сели на корточки. «Тихая тревога» начала разгонять кровь по венам Сергея, которая пульсирующе стала стучаться в его сознание, задавая один единственный вопрос: «Какого хрена мы не взяли автоматы?». Тут в разговор афганца опять вмешался Гера:

– Ракета, – показывая ее духам, – чарс, – но уже он не кричал, и в его голосе не было столько уверенности и наглости, как в начале, в нем чувствовались нотки страха, который вместе с ненавистью, блестящей в черных глазах, проник и к нему в душу. Эти ноты хоть и были ели уловимыми, но они, тут же, холодком, пробежали по спине Пожидаева, и слившись с «тихой тревогой», защемили в сердце, превращаясь в страх.

Краем глаза, Пожидаев увидел, как из полумрака, где были ступеньки, выплывает вороненный ствол – это был дух, который остался на верху. Через секунду показался и он, «вороненый ствол» оказался буром*, который тот сжимал в своих руках. Моджахед улыбался, оголяя желто-коричневые зубы, подобно хищнику, который радуется тому, что его жертва уже никуда не денется. С этим подобием улыбки он произнес:

– Дасти*, шурави, – при этом он махал стволом вверх и вниз, показывая, чтоб они подняли руки вверх. Эта «улыбка», наполненная злостью, и еще чем-то демоническим, тут же дала обильную пищу страху, и он, приобретя невероятную силу, сковал все члены у Сергея, а в сердце он воткнул свое жало, наполнив его щемящим холодом. Время остановилось…

Пацаны стояли в цепочку, как и вошли: первым стоял Гера, за ним Сергей, и справа от него, рядом с выходом, Игорь, а вороненный ствол, в нескольких сантиметрах, смотрел ему в висок. В руке Сарычев держал ракету, Алехин держал мешок с ними, а у Пожидаева была только банка сгухи в кармане.

Эта «улыбка» мгновенно заразила других духов, и они тоже «заулыбались», и тоже оголили свои зубы на черных лицах; в комнате началось движение, афганцы как то медленно стали вставать с тюфяков, наверно думая, что пацаны никуда уже не денутся, а может это просто так казалось Сергею. Несмотря на требование моджахеда, никто из пацанов не поднял руки, Сергей может быть и поднял бы их, но они налились свинцом и были не подъемными. Но душман особо и не требовал этого, он лишь только продолжал «улыбаться»…