Эффект присутствия

8

31 декабря 1999 года. Пятница.

08.00 час. – 09.00 час.

Миха Маштаков, единственный в областном управлении, а может, и во всём МВД России опер с прокурорским прошлым, утром тридцать первого декабря заступил на суточное дежурство.

Новогодняя следственно-оперативная группа была сформирована по принципу штрафного подразделения. В неё угодили сотрудники, имевшие проблемы с дисциплиной. В большинстве – на почве пристрастия к спиртному. Еще была парочка упертых правдоискателей, испортивших отношения с начальством. Концентрация в одном месте такого числа залётчиков выглядела рискованной. Поэтому ответственным от руководства был назначен заместитель начальника УВД по личному составу и кадрам полковник Коростылёв.

Инструктаж, проведенный им, сводился к доказыванию единственной формулы. Все ментовские беды – от водки! Медленно обводя немигающим взглядом разместившихся на двух первых рядах актового зала сотрудников, Коростылёв внушал из президиума вкрадчивым голосом:

– Новый год будем встречать вместе. По кабинетам прятаться не думайте. Чтобы каждый был на виду. Предупреждаю: ни рюмки сухого, ни глотка шампанского во время дежурства, будь оно хоть трижды праздничное, не разрешается. Ни-ко-му! Кто попадется, пощады не будет. Я что-то смешное сказал, Калёнов? Встаньте, когда к вам обращается старший по званию и должности.

Старший опер с «южной левой» зоны Рома Калёнов, спортивный парень с модной стрижкой, не торопясь поднялся и наклонился вперёд, опершись руками о спинку стула первого ряда.

– Над кем вы смеетесь, Калёнов? Надо мной? Что я вам, Петросян или Геннадий Хазанов?

– Берия! – кто-то шёпотом подсказал Калёнову правильный ответ.

Рома, не выдержав, раскололся, громко прыснул. Раздалось ещё несколько сдавленных смешков.

Коростылёв достал из замшевого футляра узенькие очёчки, надел их, добившись действительного сходства с Лаврентием Павловичем.

– Это кто у нас такой остроумный? Маштаков?

Миха вскочил, будто подброшенный сильной пружиной. Откидное деревянное сиденье стула, крутнувшись на петле, оглушительно грохнуло. Сидевший впереди лопоухий, разгильдяистой наружности следователь Озеров испуганно вздрогнул и произнес табуированное слово.

– Старший оперуполномоченный капитан милиции Маштаков! – отчеканил Миха.

Он стоял по стойке смирно, припечатав руки по швам, распрямив плечи, вскинув подбородок. Глодал глазами начальство.

Коростылёв обвел взглядом, источавшим сожаление, невысокую поджарую фигуру Маштакова и удрученно вздохнул:

– На такой вот малю-усенькой липочке висите, Маштаков, а всё клоунничаете. Вам ведь не двадцать семь лет, как Каленову. Повзрослеть пора, Михаил Николаевич.

Полковник при помощи большого и указательного пальцев наглядно продемонстрировал всем мизерность ниточки, на которой болтался опер.

Миха стоял, как истукан. Его впалые щеки, рассеченные расходящимися от крыльев носа складками, застыли, только у левого глаза чуть заметно подрагивала голубоватая жилка.

– Садитесь оба, – махнул рукой Коростылёв.

Своим экстерьером полковник являл образец российского милиционера. Грудь его новенького отутюженного кителя украшали памятные ведомственные знаки и колодочки медалей за выслугу лет. Твердый воротник парадной рубашки был кипенно бел, узел форменного галстука – безукоризненно выпукл. Здоровый цвет кожи свидетельствовал об отсутствии у Коростылёва вредных привычек. Он занимался оздоровительной физкультурой, трижды в неделю посещал бассейн, в выходные с сыном-подростком бегал на лыжах в пойме. Естественно, не курил. Полковник имел качественное дневное образование, превосходно знал действующее законодательство, многочисленные приказы министра и свои служебные обязанности. Был умен и ироничен, увлекался творчеством Окуджавы и Дольского. Имел железобетонный семейный тыл. Выпивал исключительно по праздникам, строго соблюдая при этом технику безопасности.

«Вот на кого мне надо равняться, – думал Маштаков, разглядывая высоколобое мужественное лицо Коростылёва. – Человек живет в гармонии с собой, окружающими и природой».

Только вот за двадцать лет безупречной службы Отечеству Коростылёв не раскрыл ни одного преступления. Преступники стороной обходили отдел кадров УВД по городу Острог.

«Наговариваю на человека, – поправил себя Миха. – Он же не родился кадровиком, он в дознании в начале восьмидесятых года полтора, что ли, прокорпел. Там он поднимал преступления века. Кражи белья с веревок, соседские драки в коммуналках, неуплату алиментов».

Наконец затянувшийся на полчаса инструктаж закончился.

Зам по личному составу, как и следовало ожидать, не забыл про смутьяна.

– Маштаков, – окликнул он устремившегося к выходу оперативника, – в девятнадцать часов зайдите ко мне с тетрадью индивидуальной подготовки.

Миха в ответ пробурчал невнятно. Запас сил, отведённый на щелканье каблуками, иссяк. Полковник вовремя напомнил ему, что он уже не мальчишка.

Тридцать пять – не за горами!

Вернувшись в свой кабинет, он первым делом закурил. Сыроватая «балканка» тянулась с усилием и отчаянно горчила. Наезду Коростылёва он не придал значения, новогоднее дежурство всегда выдавалось урожайным по части всевозможных происшествий, вряд ли у опера выдастся свободное время, чтобы предъявлять замполиту конспекты. Маштаков продолжал переваривать новость дня: убийство Калинина и Зябликова на Васнецова. Из зачитанной на приеме-сдаче дежурства сводки следовало, что парней уделали из огнестрельного оружия, причем из автоматического, калибра 5,45. Миха прикидывал, кто в городе выиграл от мокрухи, кто мог провернуть такое рискованное предприятие, при помощи каких сил и средств.

Убийства и тем более организованная преступность были не его линиями, но он знал, что в стороне от работы по преступлению не останется. Не в привычках Маштакова было бегать сугубо по своей дорожке, с шорами на глазах. Он уже прикидывал, с кем из блатных стоит встретиться в надежде на доверительный разговор. У каждого только одна голова на плечах, запаски Создатель не предусмотрел. А посему братва тоже не жаждет кровопролития. Гангстерская война одним боем не закончится, непременно прогремят новые, будут ещё жертвы.

Миха не противился тому, что Борзов подсуропил ему с новогодним дежурством. Де юре дисциплинарные взыскания были сняты с него ещё на День розыска. В зачёт пошли раскрытые убийства плечевой проститутки в Соломино и мальчика в коттеджах. С тех пор Маштаков не успел прожечь кафтана, но из числа сотрудников, входящих в группу риска, его никто исключать не собирался, он был причислен к ней навечно.

Последний срыв, накрывший Миху в середине октября, прошёл практически незаметно для службы. После крутого двухдневного загула он умудрился вовремя выйти на работу в понедельник, правда, в полуразобранном виде. Реабилитировался трое суток, в течение которых отсиживался в кабинете, через силу писал бумажки, в обеденный перерыв запирался изнутри на ключ и растягивался на составленных в рядок стульях. В итоге к четвергу ожил. Начальство сделало вид, что не заметило его болезненного состояния.

Куда хуже обстояли дела семейные.

Татьяна, уезжавшая на выходные к матери, вернулась в воскресенье вечером суровая. С порога узрела плоды поведения непутевого супруга в её отсутствие. Скомканные куртка и брюки валялись посредине прихожей, на истоптанном линолеуме. Из ванной истошно орал помещенный туда до установления данных о личности оголодавший кот. Миха сидел на кухне, в одетом наизнанку полосатом свитере и в семейных трусах, с всклокоченными волосами, небритый и опухший, словно утопленник. Стол был завален рыбьей чешуей, склизкими фиолетовыми потрохами, головами и хвостами. Среди этих воняющих останков возвышалась окаменелая, обгрызенная сбоку буханка черного хлеба. Перед Маштаковым стоял захватанный жирными руками стакан, наполовину заполненный пивом, с размазанной по стенкам белесой пеной. Неподдающееся подсчёту количество пустых бутылок из-под «Ярпива», «Балтики № 3» и «Премьера» было составлено в каре в углу. Ещё несколько, как сбитые городки, валялось у холодильника. Взгляд Михин блуждал, улыбка его была идиотской.

С подоконника маленькая магнитола Sony корейской сборки, врубленная на полную мощь, величаво гремела великим поэтом Есениным, пытавшимся в исполнении Александра Новикова постичь загадку русской души.

– Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники жёлтую грусть!

Рядом с магнитофончиком валялось несколько аудиокассет с вытащенной наружу жеваной блестящей пленкой.

Старшая дочь Даша, раздув ноздри, смотрела на отца испепеляюще. Магнитофон был подарен ей на день рождения. Младшая Маришка испуганно хлопала глазищами, в пять лет она не всё понимала.

Татьяна, не разуваясь, чеканя шаг каблуками, прошла в кухню, выдернула вилку из розетки. Затем взяла стоявшую напротив мужа пустую чашку и пристукнула ее дном по загаженной столешнице.

– Это что такое?! – Ее указующий перст был направлен на яркую сиреневую полоску, повторявшую изгиб верхнего края чашки.

– Сервиз генеральши Поповой, – захохотал Миха, шутка показалась ему удачной.

– А это?! – Татьяна встряхнула закопчённую жестянку из-под консервированной ветчины, с перестроечных времён служившую мужу пепельницей.

В густом замесе окурков виднелось немало с фильтрами, густо испачканными в помаде.

– Кого ты снова приводил, сволочь?! – Татьянин голос зазвенел от праведного гнева.

Она в очередной раз пренебрегла основополагающим принципом, согласно которому нельзя учинять разбирательства с пьяным и тем более ругать его.

Маштаков зарычал в ответ, забыв о присутствии детей:

– Нечего уезжать каждые две недели! Как будто дома у неё нет! Лягушка-путешественница!

Вспыхнула ссора. Татьяна закричала на высокой ноте, метнула Михе в голову чашку, отмеченную помадой, коротким бабьим умом не понимая, что уничтожает основной вещдок по делу. Маштаков непроизвольно мотнулся, метательный снаряд пронесся мимо, врезался в стенку. Брызнул звон осколков на счастье.