Зона Комфорта

Гвардии финансист Скворцов, проявляя врождённую деликатность, схоронился за детской горкой.

…Я до хруста стискиваю зубы. Вспоминать дальше ночные похождения невозможно без риска сойти с ума от стыда. Я хочу одного – найти глубокую нору под корягой и забиться в неё. Никого не видеть… никогда… Или – на необитаемый остров… Только чтоб безо всяких там Пятниц.

На какой-то (короткий или напротив, долгий отрезок времени) я забываюсь остатками пьяного сна. В нём меня грызет за ногу, за левую, злобная грязная дворняга. Я вырываюсь из страшного полубреда-полугаллюционации с выскакивающим сердцем и пересохшей, как пустыня Гоби, глоткой…

Над собой я вижу склоненные ветки, пробивающийся сквозь них рассеянный солнечный свет. Неподалёку невидимая высвистывает пичуга – двумя коленами, неразнообразно.

Ч-черт, так я окуклился на улице? В центре города, прямо в «железном садике»? Сколько времени сейчас? Белый день?

Я сел рывком. Трусливо вжав в плечи голову, стал озираться по сторонам. Такого конфуза со мной еще не случалось. Похоже, я переместился на новую ступеньку своего падения.

Кто встал на наклонную плоскость, тот будет катиться.

Какой мудрец придумал сие непреложное правило?

Но это был вовсе никакой не «железный садик». И вообще я находился за городом. Сзади меня сплошной стеной стоял лес, а впереди, сколько видно, до горизонта – поле со стелющейся под ветром рожью. Или пшеницей. Разница в данном случае абсолютно непринципиальна.

Место незнакомое. Куда меня с кривых глаз занесло?

Я сосредоточился, вернее, тупо напрягся. И ничего не вспомнил. Наверное, ночью я поймал тачку. Чтобы закатиться с барышней к себе в общагу. Не мог же я любить её на улице? Хотя, почему не мог? Дело-то молодое. А может, вместо общаги укатил невесть куда? К корешку университетскому Коле в Иваново велел водиле мчаться? По местам былых сражений… Такое случалось раньше.

Не помню. Хоть убей, не помню как было.

Левую ногу, покусанную дворнягой, оказывается, я отлежал во сне. Онемела ноженька моя бедная, сотни быстрых колких иголочек по ней забегали.

Я встал и, прихрамывая, отошел на пару шагов от своего лежбища. Нетерпеливо рассупонился, вырывая пуговицы из тугих проранок.

Облегчение пришло бесконечное и упоительное. Я даже порычал от блаженства.

Вообще, конструкция жизни собрана из больших запланированных проблем и нежданных маленьких радостей. Сейчас меня как раз подкараулила одна такая мини-приятность. В виде бутылки «Балтики» в мятом красочном пакете без ручек, валявшемся в ногах моего прокрустова ложа.

Пробку я сковырнул ключом. Одним мановением, несмотря на тремор конечностей. Сказалась многолетняя практика.

В утробно-булькающий глоток поместилось больше половины бутылки. Оторвался я титаническим напряжением воли. Та же «девятка», голимый забористый «ёрш».

Я уселся в высокой траве поудобней, похлопал по карманам куртки. В правом нагрудном захрустела слюда, оповещая об ещё одной лилипутской удаче. Почти целая пачка краснодарского «Bond»!

Как говорил отрицательный герой Косоротов в популярном советском телесериале «Вечный зов»: «Не обделяет Бог радостью и нашего брата надзирателя!».

Я закурил под легко начинающееся похмельное опьянение. Глубокими затяжками усиливал действие пива. Зажмурился на солнце.

Лето почти прошло вот, а я даже не купался толком.

Я понуждал себя не думать о старых, новых и новейших бедах, воздвигнутых исключительно собственной дурью.

Деньги… Неужели я три пайка вчера дунул?!

Снова я устраиваю себе лихорадочный шмон, наизнанку выворачиваю карманы. Выкидываю на пакет, на счастливую длинноногую загорелую тёлку, облокотившуюся на капот вишнёвой «девяносто девятой», мятые зелёные десятки, одинокий полтинник, высыпаю мелочь. Начинаю считать и сразу сбиваюсь. Пересчитываю вслух, надеясь на чудо.

Девяносто три рубля и ещё копейки… В глазах у меня темнеет. Я лихорадочно присасываюсь к горлышку бутылки. Допиваю остатки, роняю бутылку в траву и снова закуриваю. Безуспешно пытаюсь пускать дым кольцами, но напряженные губы не сооружают нужных конфигураций.

Я упал в траву, к бутылке. Такой же пустой, но более ненужный. И то – бутылку тёмного стекла в ларьке принимают за рубль.

А за меня кто отжалеет целковый? Неужели вовсе я никчемен?

Я сорю пеплом себе на грудь. Я уже под лёгким наркозом. Могу безошибочно прогнозировать своё поведение безо всяких гороскопов.

Я точно знаю, что сегодня напьюсь. Закуплю на оставшиеся тугрики «маленькую» водки и три литра разливного пива. Сварю пельменей. Запрусь в комнате и буду крутить Александра Новикова. Одну и ту же ненадоевшую покамест кассету с альбомом под символическим названием «Стенка».

Пьянство есть удел неудачников.

Всей своей жизнью я упорно доказываю эту старую аксиому. Хотя аксиомы не нуждаются в доказательствах.

Я – неудачник, потому что пью. Но может, пью оттого, что неудачник.

Последние семь лет я расту наоборот – в землю. Когда карьера моя сломалась, когда я был изгнан из прокуратуры, где спринтерскими темпами достиг вершины своей служебной лестницы – полуноменклатурной должности заместителя межрайпрокурора, я был уверен, что восстану из пепла. На ниве ментовского следствия, куда меня легко взяли из-за полного почти отсутствия кадров с высшим юридическим образованием.

Выше планки старшего следователя, однако, я не прыгнул. Хотя барахтался, как та лягушка в крынке с молоком. Лучшие в области показатели, систематические переработки без отгулов и выходных в ущерб семье и здоровью, готовность безропотно катить в любую командировку, иммунитет против групповщины и интриганства сводились на «нет» неизбежными загулами. Длительность которых из раза в раз увеличивалась, а трезвые интервалы между ними наоборот, сокращались.

Два с половиной года отбарабанил я, тем не менее, в следственном отделе УВД. За это время записал в свой «актив» факт утраты служебного удостоверения. А ещё разодрался с пэпээсниками[3 - «Пэпээсники» – сотрудники патрульно-постовой службы милиции (проф. сленг).] на День милиции. Точнее, вздумал права качать совершенно не по делу, а они, парни тренированные, меня играючи отбуцкали. Приохотился ночевать в кабинете на составленных в рядок стульях. Понятно, что руководству это надоело.

Но верные друзья, ходившие уже в начальниках средней руки, меня не оставили без куска хлеба. Устроили перевод в уголовный розыск, где опять началась сага про белого бычка.

Я, безусловно, был единственным в мире о/у[4 - О/у – оперуполномоченный (принятое сокращение).] с прокурорским прошлым. Своего рода ископаемым. Звероящером.

По работе ко мне опять не имелось претензий. Талант, как известно, не пропьешь. Опять же, я неплохо разбираюсь в человеческой психологии и не трус. Некоторые так думают, по крайней мере.

Наверное, из-за того, что в розыске не работают идейные трезвенники и меньше писанины, я продержался там четыре года с гаком.

На женский день супруга со своей мамой, пользуясь моим беспомощным состоянием, сделали себе подарок – сдали меня в вытрезвитель. Изъяв предварительно ксиву. А экипаж по вызову прибыл молодой, в личность меня ребята не знали. Да я и сам бы себя не угадал тогда… никакого. Проспавшись в палате, я заблажил под утро, что прав у них нет таких – капитана милиции, орденоносца, мягкими вязками к топчану прикручивать. Грозил «продвижением» по службе, знакомствами в органах суда и прокуратуры. И всё бы оно ничего, дело сугубо внутреннее, почти семейное, но некстати нагрянул из области комендантский патруль, возглавляемый чересчур правильным старлеем. Который изначально не проникся уважением к старшему по специальному званию, пренебрёг оступившимся. Из вытрезвителя я в одно касание перенёсся посредством комфортабельного комендантского «форда» на офицерскую гауптвахту дивизионного учебного центра. По утру рапорт принципиального комендача с пришпиленным степлером компрматериалом лёг на стол генералу.

И уже вечером про меня написали в приказе: «За совершение проступка, порочащего честь сотрудника органов внутренних дел уволить…»

Потом – всё одно к одному. Чёрная полоса сделалась безнадежно бесконечной. Развод, разъезд. Причем, я рубил концы сам, с суетливым мазохизмом.

Оставшись без работы, я с ужасом обнаружил, что, несмотря на достаточно богатый жизненный опыт и университетский диплом, я абсолютно ничего не умею. Естественно, кроме того, чем занимался последние одиннадцать с половиной лет. К чему меня теперь – палёного – на пушечный выстрел не подпустят. На частного детектива, оказывается, надо полгода учиться. Причем, платно и в Москве. Юрисконсульты без стажа практической работы и рекомендаций не котировались. К коммерции у меня категорически отсутствовали способности.

Рабочей специальности тоже не было. Второй разряд токаря, полученный до срочной службы в армии, в расчёт брать несерьезно. Воровать, что ли, остаётся? Тоже не с руки, а ну как зацепят? На первом же этапе с учетом прокурорских и ментовских моих заслуг жулики задницу на фашистский знак порвут.

Короче, устроился я по блату ночным сторожем в парк культуры и отдыха ордена Ленина экскаваторного завода, где у меня оставались оперативные позиции. Лафа – ночь дежуришь, двое суток отдыхаешь. Зарплата, правда, смешная – четыре с половиной сотни. Зато пустых бутылок вполне реально за месяц на такую же сумму собрать. На необлагаемую подоходным налогом, обращаю внимание, сумму. К тому же открылись неограниченные возможности для самообразования.

В армию меня буквально за шиворот притащил Лёвка Скворцов. Одноклассник мой одолел после школы высшее военное финансовое училище. Вернувшись в родные края из богом забытого Забайкалья, он служил ныне в непыльной должности начфина артполка. Как вскоре выяснилось, не только непыльной, но и авторитетной. В один день я получил принципиальное «добро» командира части, прошёл медкомиссию и был зачислен в списки полка военным дознавателем.

– Условия у меня два, капитан! – командир полка Смирнов сильно затягивался термоядерной кубинской сигаретой и щурил правый глаз. – Не уходить в запои и не выёживаться!

Судя по-всему, полковник навёл обо мне справки. А может, и нет, поскольку упомянутые им качества присущи значительному числу мужского населения России.

Так я достиг дна своей юридической карьеры. Из всей тридцать третьей главы УК РФ «Преступления против военной службы» в армии работала лишь пара статей. Нарушение уставных правил между военнослужащими при отсутствии отношений подчиненности и самовольное оставление части. Текущей работы было много, а выхода – ноль. Уголовные дела возбуждались в самых безысходных случаях. Или в сугубо воспитательных. Задачи дознания заключались в сведении на «нет» совершаемых вояками правонарушений, заметанию сора по углам казармы, а также лепке всеми правдами и неправдами конфеток из фекалий. Хорошо хоть хавать эту «кондитерку» пока не заставляли.