Эффект присутствия

– Еще у него, у участкового, вся квартира заставлена банками с томатной пастой, а в ванной – молочная фляга… Зачем ему, Львович, столько томатной пасты?

– Самогонку он из нее гонит на продажу, – нейтрально ответил Птицын, провожая взглядом резко сорвавшуюся с места рубоповскую «шестёрку». – Ах, Дениска, ах, гонщик! Полетел куда-то. Будем надеяться, что за результатом…

4

30 декабря 1999 года. Четверг.

22.45 час. – 23.30 час.

Тревожно было на душе уважаемого в определенных кругах человека, Калачёва Владимира Дементьевича. Молодая жена давно уложила ребенка, сама удалилась в спальную, а Клыч не находил себе места. Настроение совсем не походило на предпраздничное, хотя этот Новый год, в отличие от двух предыдущих и многих прошлых, ему подфартило встречать на свободе. Вроде, и нет достаточных причин для беспокойства, проблемы, обозначившиеся в последние месяцы, успешно решены. Причём так, что комар жала не подточит. Но всё равно неопределенность корёжила. Правильно мудрость народная говорит: хуже нет ждать и догонять.

Клыч достал из холодильника бутылку водки. За ужином он причастился, но уже одиннадцать вечера скоро, действие снадобья закончилось, требовалось ещё. Клыч взвесил в руке матовую литровку «Абсолюта», прикидывая, а стоит ли: завтра – долгий хлопотный день, праздничный вечер, новогодняя ночь.

«Рюмаху махну, а то не усну», – определился.

Понимал, впрочем, что не сможет заснуть и после рюмахи. Когда на таком нерве, литр надо засосать, чтобы отрубиться.

Из своих сорока трех лет Калачев, если все ходки[16 - Ходка – судимость (жарг.).] сплюсовать, отмантулил восемнадцать с половиной. Первый срок два года тянул по малолетке за «хулиганство», по «двести шестой», второй части. Потом сажали за грабеж, статья «сто сорок пятая», тоже часть вторая. Четыре года граждане судьи преподнесли. Был по жизни Клыч парнем правильным и дерзким, потому ходил в зоне в уважухе. Когда откинулся, немало уже людей с ним считалось, особенно на родимом «Текстильщике». Но столкнулись они лбами с Чесноком, тот никого не хотел праздновать. В ту пору еще не водилось слова «авторитет», говорили – «блатной» или «жулик». Конфликт случился на одной веселой хавире. Чеснок по беспределу наехал на Клыча, фуфелом обозвал. Оба были хорошо на кочерге, но Чеснок – кривее. В хате, кроме них, еще люди присутствовали. Если бы смолчал Клыч и утёрся, опарафинился[17 - Опарафиниться – опозориться (жарг.).] бы по полной. В общем, припорол он Чеснока. Приняли Клыча наутро, похмельного, ни хрена не соображавшего. Люди в хате, перед которыми Клыч парафиниться не пожелал, с лёгким сердцем ввалили его мусорам, не задумались. За убийство по «сто третьей» статье навесили Клычу восемь лет как рецидивисту. Чалился он на «шестерке», откуда вышел по сроку. По тогдашним понятиям в падлу было идти «козлиной тропой» на УДО[18 - УДО – условно-досрочное освобождение из мест лишения свободы.].

Когда освободился в начале девяносто второго, не узнал страны и родного города Острога. Советская власть вдруг в одночасье кончилась, восторжествовала демократия. Работать отныне стало необязательно, даже сто раз судимому. Не надо париться, что тебя за тунеядство упекут, статью такую умные головы отменили. Принудительный труд запрещенным стал и на воле, и в зоне. Вышел Клыч, правда, с административным надзором[19 - Административный надзор – наблюдение со стороны органа внутренних дел за лицом, освобожденным из мест лишения свободы, не вставшим на путь исправления. Систематическое несоблюдение установленных ограничений влекло ответственность по ст. 198-2 УК РСФСР.], как полагается честному каторжанину, но и тут сюрприз приятный правители припасли. Постановили головастики, что уголовная статья за злостное нарушение правил надзора – неконституционная, и заморозили её, а потом и вовсе из кодекса вымарали. Повсюду во множестве расплодились частные собственники, кооператоры. Три шкуры эти мелкие капиталисты, торговавшие всякой разноцветной дрянью, драли с трудящихся. Жирели на глазах, забыв, что еще Христос велел делиться. Напомнила им про это братва, начала с кооператоров процент снимать. И себе на прожитье, и на общее, чтобы в зонах корешки не замерзали. Клычу, благодаря уму своему, волчьему чутью и авторитету, удалось удачно вписаться в бригаду спортсменов. Сил у боксеров имелось немеряно, а вот масла в голове дефицит был. В руках Клыча бригада стала управляемой, обзавелась оружием. Конкуренцию им составляли только судимые, но они были разобщены и хорошо известны ментам. Когда Клыч парился за Чеснока, в городе работала еще одна бригада, тоже из спортсменов, только из борцов. В восемьдесят девятом их всех пересажали. С некоторыми Клыч пересекался на зоне. Заценил – перспективные ребята, далеко пойдут, только сперва каждому по отмерянной десятке оттянуть надо.

В девяносто втором было настоящее раздолье для творчества. Задорные годы. Какая жизнь открылась! При Лёне Брежневе спиртным торговали строго с одиннадцати до семи вечера, а при Горбачеве (сам не видел, пыхтел), вообще – с двух до семи. Народ насмерть давил друг друга в очередях за водярой. А теперь, куда ни глянь, круглосуточный ларек, импортным бухлом набитый. Кабаков частных наоткрывали, в которых телки паслись охренительные. Братва поголовно тачками обзавелась, и Клыч тоже «мерина» взял в приличном состоянии, права купил. Как с неба манна свалилась.

При коммунистах чем он промышлял? На мелькомбинате с пацанами муку тырили, цыганам ее толкали по дешевке. С навару в деповской столовой портвейн пили. По «Текстильщику» Клыч гонял на трескучем мопеде. И западло это не считалось. Адмнадзор над ним висел, после девяти вечера без риска из дома не высунешься, в кабаки и на вокзал вообще ему ход был закрыт, как нигеру в белый квартал. Каждое утро к семи надо было на завод переться, за высокий забор с колючей проволокой. А там – драчёвый напильник в руки и арбайтейн, майн либен. Попробуй только прогулять или с угару прийти, тут же участковому в опорник настучат.

Как страшный сон все это вспоминается. То ли дело при новой власти: коммерсы отстегивали, братва гуляла – не жизнь, а сказка. Но некстати менты раскачались, образовали у себя «шестые отделы»[20 - «Шестой отдел» – устоявшееся в правоохранительной и уголовной средах название подразделений по борьбе с организованной преступностью.], чтобы бороться с организованной преступностью, к которой Клыча и его ребят-боксеров причислили. Во главе острожского «шестого отдела» поставили Вадика Птицына. Ох, и залютовал Вадик. Чего, спрашивается, парню не лабалось в привокзальном кабаке? Денег ему, что ли, мало в оркестр засылали? Пацанов тупо принялись приземлять. Кого – за ствол, кого – за кулак, кого – за рэкет.

Придумал Птицын и Клычу статью на ровном месте. Вписался Клыч по просьбе не последних в городе людей подсобить рабочему классу на механическом заводе. Крендель один, Калистратов, взял у профсоюза деньги, собранные с работяг на сахарный песок, который тогда в большом дефиците был. Взял бабосы Калькулятор и включил динамо, завтраками всех кормит, пропадает надолго. А пролетарии шумят: «Где наш сахар-песок? Где копейки наши трудовые?». Ну вот мужики и попросили Клыча провести с Калькулятором беседу, пусть наконец-то сахар на завод привезет. Пригласил Клыч фармазонщика[21 - Фармазонщик – жулик, мошенник (жарг.).] на бережок Клязьмы. Калькулятору, кстати, собственное погоняло не нравилось, хотел, чтобы Графом его звали. Не понимал фуфлыжник[22 - Фуфлыжник – человек, не выполняющий обещанного (жарг.).], что такую кликуху заработать надо. Интеллигентно беседовал с ним Клыч, пальцем не тронул. Поинтересовался только, хорошо ли плавает Калькулятор, а то в Клязьме течение быстрое, сплошь ямы да водовороты, можно нырнуть и не вынырнуть. Калькулятор на удивление прытким оказался, адреснулся к ивановской братве с жалобой на беспредел. Приехал из Иванова положенец[23 - Положенец – один из руководителей воровской общины (жарг.).], забил Клычу стрелу. Пришлось ехать, объясняться. Положенец выслушал и рассудил, что Клыч понятий не нарушал, а иуда Калькулятор упорол косяк, за который надо платить неустойку обеим сторонам. Калькулятор перед гостем рассчитался, а Клычу заявил, будто нет у него больше бабла. Как нет, удивился Клыч, а «Волга», «ГАЗ-24-10», движок девяносто восемь лошадей, черная, как у прокурора? Предложил Калькулятору не медля двигать к нотариусу, чтобы «Волгу» переписать на нового владельца, Калачева В. Д. Поехали к нотариусу, документы там оформили, а на выходе Клыча повязал «шестой» отдел. У них уже и следаки свои имелись, на братву натасканные. Один из таких и вёл дело, по фамилии Самандаров, чурбан бессердечный. Внаглую предъявил он Клычу вымогательство с угрозой убийством и причинением крупного ущерба. Статья сто сорок восьмая, часть четвертая, за которую корячилось от пяти до двенадцати лишака. Больше чем за мокруху, ёхарный бабай!

Прошлые разы, когда Клыча сажали за дело, он был в признанке. А теперь уперся. Не себе «ГАЗ-24-10» брал, продать тачку хотел, чтобы рабочим деньги за сахар-песок вернуть. Угроз никаких не высказывал, тихо-мирно все было, наоборот – потерпевший так называемый на него наслал кого-то чертилу из города Иванова.

Хорошо хоть с адвокатом ему в тот раз повезло. Раньше адвокат для проформы был, только и мог что клянчить: дайте, товарищи судьи, моему подзащитному поменьше, чем обвинение просит. А тут умные люди посоветовали Клычу нанять Панкратову Римму Устиновну. Он послушался и не прогадал. Бесстрашная баба! Как она со следаком, а потом в суде с прокурором рубилась! Клычу порой даже жутковато становилось. Думал: а ну как разозлит она прокурора, запросит тот по верхней планке, а судья его и поддержит, – они же, суки, в одной упряжке.

Всю подноготную вытащила Римма Устиновна на суде. В подробностях пришлось судье выслушивать историю про афериста Калькулятора, который через корягу работяг кинул. Несколько дней терпилу[24 - Терпила – потерпевший от преступления (жарг.)] допрашивали с пристрастием, семь потов с него сошло. В суд его менты сопровождали и из зала тоже увозили, берегли как родного. Очень Вадику Птицыну хотелось Клыча упечь надолго. Прокурором на суде выступал такой Маштаков, молодой да ранний. Задницу рвал на фашистский крест. Ничего, бог – не фраер, правду видит. Потом рассказывали: спился этот Маштаков, из прокуратуры выгнали его с позором, как ссаного кота. Сейчас он в ментовке нухрит… участковым, что ли. Римма Устиновна так всё складно гражданам судьям объясняла, так прелестно. Виноватыми у неё получались жулик потерпевший, провокатор-начальник «шестого» отдела и фальсификатор следователь. А он, Клыч, выходил как защитник бедных, вроде Робина Гуда или Гриши Котовского. Больше месяца процесс шел, Клыч, глядя на ломившего напролом адвоката, и впрямь поверил, что его оправдают. Однако облом получился, засудили, падлы. Но не напрасно Римма Устиновна боролась, заронила она сомнения в душе судьи. И дала та по нижнему порогу всего четыре года, хотя прокурор, сучара, просил девять. Самого бы, алкаша, закрыть на пару лет – на стенку бы полез, дрищ.

Заехав в зону, Клыч задумал выйти условно-досрочно. Блатные понятия в девяностых поменялись, и это было разумно. Зачем проламывать лбом стену, тубик в ШИЗО[25 - ШИЗО – штрафной изолятор для осужденных, нарушающих режим содержания в исправительной колонии.] зарабатывать, если можно без косяков откинуться раньше звонка. Он не надевал повязку и в актив не вступал, а просто не лез, как раньше, в бутылку. Статус позволял самому не чертить. Молодежи много в лагере борзой, пусть молодежь авторитет себе зарабатывает. Во времена рыночных отношений администрация колонии не чуралась принимать спонсорскую помощь. Сделали дружбаны острожские конкретный подгон[26 - Подгон – подарок (жарг.).] на отряд: телевизор «Филипс», видик «Элджи», холодильник – хозяин и подобрел.

Удалось Клычу откинуться в девяносто седьмом по УДО. Полтора года он хозяину оставил и зарекся крепко: аллес, больше не сяду. Сороковник на носу, а что он видел, кроме жилзоны, локалки[27 - Локалка – отгороженная территория нескольких отрядов в исправительной колонии (жарг.).] и промки[28 - Промка – промышленная зона в исправительной колонии, в которой работают осужденные (жарг.).]? Бригада его боксерская за два с половиной года отсутствия Клыча порастрепалась. Кто сидел, кого в разборках грохнули, кто спился, кто сторчался. А какие крутые парни были! Но пять рыл Клыч к себе подтянул. Золотая пора к тому времени отошла. Нельзя стало, как раньше, без опаски трясти барыг. Менты совсем гайки закрутили, сделали из Острога красный город. Клыч качнулся в бизнес, стали с парнями металл продавать, на Эстакаде станцию техобслуживания купили, на Малеевке – магазин продуктовый. Ну и старый промысел – рэкет – не забывали. Только собирали теперь со всех и понемногу, чтобы не плодить обиженных. Брали с точки на рынке по стольнику в месяц. Кто за несчастную стошку потащится в ментовскую кипеж поднимать? Не обходилось без стрелок и разборок, – не одни, чай, в городе, – но забиваться они стали гораздо реже, чем раньше, и разрешались без стрельбы. Жизнь потекла размеренная, против чего Клыч не возражал.

Через полгода после освобождения он женился. Препятствий к тому не имелось, он же не законник[29 - Законник – вор в законе, верхняя ступень в криминальной иерархии (жарг.).], он просто авторитет. Да и законные воры нынче женятся только в путь. В жены Клыч взял офигенно красивую деваху на двадцать лет его младше, на полголовы выше, парикмахершу из салона «Локон». Девчонки, как галки – ведутся на все яркое, броское, на тачки иностранные, на дорогие кабаки, на модные шмотки да на букеты нарядные. В советские времена такая красотуля как Ленка на Клыча и не глянула бы. Кто бы ему позволил рассекать по городу на серебристой «Тойоте Лэнд Крузер-100»? Гонял бы Володя и дальше по «Текстильщику» вокруг «Кремля» на мопеде, на него права не нужны и шлем к нему не полагается.

Ленка на пятом месяце ходила, когда снова на него власти окрысились. В этот раз «шестой» отдел сам справиться не мог, «фээсбэшники» им подсобляли. Этим-то он где дорогу перешел? Шпионов бы лучше ловили. По ходу дела, жаба всех душила, что зажил Клыч хорошо и спокойно. Задумали менты и «фээсбэшники» слепить из него наркобарона. В передачке, которую он загнал братве на «шестерку», при досмотре обнаружили героин. Закрыли Клыча, стали шить ему «двести двадцать восьмую» статью уже по новому уголовному кодексу. Клыч ничего не признавал. Римма Устиновна, вновь его защищавшая, такие пламенные речуги задвигала, что братва в зале хлопать несколько раз принималась. Доказухи на него, кроме путаных показаний контролера, который под ментовскую дудку плясал, не было. К тому же, как адвокат раскопала, следачка кучу нарушений при расследовании допустила, хотя прав на это не имела. Прокурором был говорливый бородач Веткин, подполковник целый, или как там у них, у прокуроров – советчик или советник какой-то… Судила судья Белецкая, по виду стервозина; такая откусит голову и не икнет даже. Но потом Клыч разглядел, что она своей тропой идет, на поводке прокурорском не бежит, хвостом не виляет. Многие ходатайства адвоката судья удовлетворяла влёт, что бородатому Веткину не в нюх было. Ленка на суде ревела постоянно, хотя Клыч и семафорил ей из клетки: тебе же, дура, нервничать нельзя. Прокурор снова девять лет запросил. Как будто других цифр они не знают. Римма Устиновна просила полностью оправдать своего подзащитного, а фальсификаторов «правоохренителей» самих на скамью подсудимых посадить. Это, конечно, она лишканула, кто ж их посадит, но звучало красиво, братва щерилась. Неделю томился Клыч в надежде, неужто никогда в России не будет справедливости? Приговор удивил многих: по наркотной статье, при опасном рецидиве дали ему ниже низшего, всего три года. Римма Устиновна бушевала, как на баррикаде, про произвол кричала, грозилась до Европейского суда дойти, тридцать седьмой год вспоминала. Клыч ее увещевал: не принимайте, Римма Устиновна, так близко к сердцу, что с этих козлов возьмешь. Три года всё-таки это не девять. Но и не пятнадцать суток!

Тяжко ему дался последний срок, сердечко барахлить стало, тоска смертная заедала. Откинулся Клыч по амнистии, на следующий день после того, как про неё в газете пропечатали. Спасибо кентам, поспособствовали. Дело его на самом верху стопки оказалось, чтобы сразу тюремный прокурор в нужном месте закорючку свою поставил. Год ему государство подарило с барского плеча, а два счавкало. Вовка родился, когда Клыч сидел. Ко многим безвозвратно утраченным простым человеческим радостям прибавились новые потери. Жену в роддом увезли без мужа, встречали в фойе больницы с завернутым в одеяло младенцем тоже без него. Первый раз Клыч увидел сына в годовалом возрасте, на долгосрочной свиданке.

Выйдя в мае девяносто девятого на свободу, Клыч ринулся наверстывать упущенное. С жадностью занялся бытом. В рекордные сроки довел до ума затухший в его отсутствие ремонт в новой квартире, купленной за месяц до посадки. Вникал во все мелочи, даже вроде и не мужские. Ходили с Ленкой вместе по магазинам занавесочки подбирали, белье постельное, мебель по фэн-шую расставляли. Больше всего хотелось домашнего уюта и спокойствия. Выкупил для любимой жены, которой в декрете сидеть надоело, салон красоты «Локон». Теперь Ленка полная хозяйка в том самом «Локоне», в котором раньше за копейки горбатилась. Все эти дела требовали больших бабок. Без Клыча бизнес не лопнул, но и развиваться перестал. Дербанить его деньги пацаны стремались, знали, что скоро выйдет. И не крысили вроде, а доходов желаемых не было. С «Первомайского» рынка тридцать штук в месяц капало, двадцатник станция техобслуживания приносила, столько же – аренда площадей в малеевском магазине, пятнашку собирали с таксистов, десятку один почтенный человек в память о прошлых услугах кидал. Итого получалось девяносто пять штук. Расходуй Клыч все на семью, можно было бы концы с концами сводить. Но жил-то он не в барокамере – куда ни кинь, издержки. Десять косарей на общак[30 - Общак – касса воровского, криминального сообщества (жарг.).] смотрящему[31 - Смотрящий – один из руководителей воровской общины, держатель общака (жарг.).] за городом заслать – святое дело. Пацанам – по десятке на бензин, остальное сами заработают, не маленькие. Римма Устиновна, домашний адвокат – на постоянном абонементе, ей пятерочку в месяц, не считая целевых гонораров, отдай и не греши. Да, полно статей расходов, все перебирать – только лишний раз расстраиваться. Как умудряются работяги на три тысячи деревянных в месяц существовать, в голове не укладывается. Ну это их головняки!

Беспокоило Клыча то, что на острожской делянке становилось тесновато. Незадолго до него освободились ребятишки Ромы Зябликова, которых менты приземлили в конце восьмидесятых. Вышли парни, ан все занято в песочнице, надо локтями толкаться, не вставать же нормальным пацанам к станку.

Отрадно, что удалось сохранить паритет с Катаевым Серёжей. Этот перец стручковый уверенно себя чувствовал, возглавлял крупную фирму «Наяда ЛТД». Впрочем, он всегда был коммерсом, в начале девяностых только косил под приблатненного, отдавая дань тогдашней моде. Судимость имел единственную и ту условную, за хранение огнестрельного оружия. Чтобы прикрыться от братвы, Катаев, воспользовавшись частной размолвкой, переманил к себе одного из близких Клыча – Олежку Рожнова, сделал его своим вице-президентом по безопасности. Жаль Рога, перспективный он парняга. А может и к лучшему, что их пути разошлись, в последнее время борзеть Олежа начал, зубы показывать. Вот пускай на Катаева клыки свои точит. С Катаевым у Клыча получалось расходиться краями еще и потому, что их интересы лежали в разных орбитах. Приходилось с сожалением соглашаться, что уровни на сегодняшний день у них разные. Катаев достиг более высокого, он занимался строительством, у него также имелось свое, достаточно серьезное производство, деревопереработка. Крышевал Катаева столичный славянский вор Гашёный, известный по России законник. Гашёному Катаев отстегивал регулярно и неслабо.

Если Клыч сожалел порой, что от него откололся Рог, то уходу из группировки Борьки и Костяна Молотковых только порадовался. Эти махновцы[32 - Махновец – уголовник, не считающийся с воровскими понятиями (жарг.).] на раз могли подвести под цугундер. Все боксеры отмороженные, но Молотковым, видно, последние мозги на ринге отбили. Борька собрал вокруг себя таких же чертей и на Малевском рынке принялся беспредельничать. Клыч, узнав, махнул рукой: «нехай». Там на окраине и полсотни торговых мест не наберется, на ханку[33 - Ханка – наркотики (жарг.).] себе да на шалашовок дешёвых пусть стригут, лишь бы не вылезали из своей дыры. Вскоре молотковская кодла спалилась на квартирном разбое, троих менты приземлили[34 - Приземлить – привлечь к уголовной ответственности, арестовать (жарг.).], сам Борька загасился где-то.

К середине лета Клыч изобрел простую схему, которая сулила приносить ему стабильный и серьезный доход. План заработал, освободившееся от малоприбыльной мелочевки время Клыч посвятил развитию нескольких других интересных тем, обещавших хорошие деньги. Но в октябре как будто кто-то сглазил: грянула беда. Стержень, на который он намеревался нанизывать другие проекты, вдруг чужие захапущие руки выдернули с корнем и уволокли на свою территорию со словами: «Ты, брателло, себе еще нарисуешь».

Несмотря на то, что загребущие руки принадлежали публике серьезной, столичной, Клыч не собираясь сдаваться просто так, кинулся искать справедливости. В первую очередь у людей с понятиями. Он кентовался с нижегородским вором Бароном. Тот внимательно выслушал кентуху, согласился, что творится беспредел[35 - Беспредел – несоблюдение воровских понятий (жарг.).], и обещал разрулить ситуацию.

Параллельно Клыч адреснулся по красной линии, сделав через Катаева заплыв к межрайонному прокурору Трелю. Когда Клыча в семьдесят третьем году по малолетке сажали за бакланку[36 - Бакланка – злостное хулиганство (жарг.).], в Остроге прокурорил Николай Сергеевич Базанов, фронтовик, с протезом вместо правой руки. Годами ходил Николай Сергеевич в одном люстриновом костюме, ездил на инвалидском «Запорожце» и никто в городе не помышлял предложить ему не то что взятку, а самый пустячный подарок. Современный прокурор был дорого и модно одет, модельно подстрижен, рассекал на «Рено» стоимостью тридцать тысяч «бакинских», жил в просторной квартире в элитном доме. Если бы раньше Клычу кто сказал, что будет он с прокурором сидеть за одним столом и за его здоровье тосты поднимать, сказавший не позавидовал бы покойному Чесноку, который не уследил за своим базаром. В прошлые времена и прокурор, узнав, что в компанию к нему занесло бродягу, пять раз судимого, шарахнулся бы, как черт от ладана. Но сейчас все по-другому, сейчас все предпочитают быть людьми деловыми. Трель выслушал историю нового знакомого, которого Катаев отрекомендовал предпринимателем, и сказал, что попробует подключить свои связи в МВД и Генпрокуратуре. Презент за свои хлопоты прокурор принял легко, без жеманства, что было воспринято Клычем позитивно, как признак налаживающегося сотрудничества.

Кое-какие меры по разруливанию ситуации Клыч и сам принял, полагая, что лишними они не будут. Зайдя с трёх сторон, надеялся выйти из кризиса без потерь, а возможно даже и с наваром. Партнёр, который легко отказался работать с ним и лёг под москвичей, заслуживал серьезного штрафа.

Клыч взял со стола мобильный телефон, нажал на клавишу. На дисплее высветилось 23:23. Чуть больше суток оставалось до Нового года. Удобная штука мобильник, немногие в Остроге ещё обзавелись, стоит недешево. Но умному человеку не жалко денег, потраченных на полезную вещь. С мобильником он всегда на связи – в машине, в бане, на природе, на толчке даже. Отовсюду можно проблемы решать. И чего только не придумают чёртовы капиталисты.

Неожиданно раздавшаяся нежная мелодия звонка показалась оглушительной. Клыч вздрогнул, непроизвольно втянул голову в плечи и выронил мобильник, тот глухо стукнул по столу. Звонили в дверь, причем настойчиво. Рулады как залились, так и не прекращались. Не ждавший гостей Клыч запахнул халат, скинул тапки и, неслышно ступая, прокрался в прихожую. На экране видеомонитора, повешенного слева от входной двери, виднелось черно-белое изображение двоих мужчин, стоявших по ту сторону. Один, в камуфлированной куртке, смотрел прямо в глазок видеокамеры. Это был начальник уголовного розыска Борзов, которого Клыч терпеть не мог за бесцеремонность.

«Шапку спецом снял, чтобы я его узнал».

Второй мент находился позади Борзова, ближе к лестничному маршу, разглядеть его лицо было невозможно. Впрочем, это значения не имело.

Начальник розыска продолжал с маниакальным упорством насиловать кнопку звонка, напевы которого уже не казались хозяину приятными, как при покупке, а напротив – противными, раздражающими.

«Ребенка разбудит», – не успел подумать Клыч, как услышал сонное хныканье из детской.

Сзади послышались шаги, мягко щелкнул выключатель светильника в коридоре. Клыч отчаянно махнул вышедшей из спальни, прикрывавшей ладошкой зевоту, жене.

– Иди к Вовке, – прошипел.

Взбесившийся звонок не умолкал, булькал серебряно.

Клыч снял трубку видеодомофона и спросил глухо:

– Кто?

– Майор милиции Борзов, уголовный розыск, – обрадовано отозвался незваный гость, отпустив кнопку звонка. – Открой, Володя, поговорить надо.

– Зачем? Что случилось? – Клыч задавал вопросы машинально.

Понимая, что этот камуфлированный клещ объяснять ему ничего не будет.

– На минуточку только, – заверял Борзов, – не кричать же на весь подъезд. Пара вопросов.

Клыч выбрал линию поведения.

– Ночь сейчас. Не открою.

– Боишься, что ли, Володя? – начальник уголовного розыска пытался подначить его, как пацана.

– Может, ты снова пьяный, – этими словами Клыч отрезал себе путь к отступлению.