Труды и дни

– Один царский полковник, который при этом был в ЦеКа левых эсеров и возглавлял их военную организацию. Сейчас работает у Молотова.

– Неужели такое бывало, чтобы царский полковник…, – удивился Федя.

– Отчего нет, вот Ленин же был сыном действительного статского советника, то есть штатского генерала.

– Как ты?

– Ну да, только я по Министерству внутренних дел, а он по народному просвещению. Чего только не бывало тогда. Так вот, в феврале 17-го русская армия готовилась к наступлению на нескольких фронтах, а в казармах в Питере были резервисты, в госпиталях долечивались легко раненные, полным-полно было дезертиров. Никто не хотел воевать, даже казаки. Тут слухи пошли, что всех сейчас отправят в мясорубку на фронт. Вот и вспыхнуло восстание, причём совершенно неожиданно, сначала Волынский полк, потом другие полки, матросы в Кронштадте, присоединились рабочие и прочая публика, и пришёл конец Российской империи.

– Но потом был Октябрь, и большевики взяли власть, – Федя пристально смотрел на деда.

– Да, но это уже другая история, я сейчас не об этом. Вот представь себе, что в году пятнадцатом рухнул бы фронт: немцы подошли бы к Петрограду, взяли бы Минск и Смоленск, а австрийцы бы захватили Одессу и пошли на Киев и Севастополь. Вот тут бы начался совсем другой подъём, война бы сразу стала народной, и закончили бы мы её в Берлине и Вене. Думаю, что сейчас именно это и случится.

– Так ты думаешь, что эти поражения нам на пользу? – Федя удивлялся всё больше и больше.

– Я практически в этом уверен. Немцы растягивают свои войска, они занимают территорию, которую не могут контролировать, так было с ними в восемнадцатом году. Наше сопротивление всё усиливается и усиливается, а они всё слабеют, а в тылу у них партизаны и подпольщики. Их ждут сюрпризы.

Уже через месяц в конце ноября на карте стояли другие флажки.

– Немцы обходят Москву с Севера, они в Крюково и Дмитрове. Неужели возьмут Москву сходу, – Федя с ужасом думал о том, что в Москве мама и бабушка. Да и вообще, это же Москва, как её можно сдавать.

– Сходу не возьмут, будут бои за каждый дом или улицу. Я тоже думаю о наших там, о Соне и Ане. Мы так решили, если бои на севере начнутся, пусть уходят пешком, на попутках, как угодно в сторону Востока, но не к нам сюда, здесь немцы будут брать аэродром, и нам тоже придётся уходить, наверное, – дедушка Вася покачал головой. – Вот только куда, не ясно. Общее направление на Восток, а там как получится. Может, уедем с госпиталем, с Дусей.

В Москве военной

Настал декабрь. Немцы было уже вошли в подмосковные Химки, но иссякли, и началось наступление наших войск. Москву не сдали! И вот пришёл Новый 1942 год. Родичевы пили выданные москвичам к Новому году шампанское и водку с соседями, сидя в шубах и свитерах в дачном доме, настроение было приподнятым. Утром пошли гулять, был выходной, на улицах было много народу, люди радостно поздравляли друг друга. А ночью в Москве Соня и прибежавшая к ним ещё до комендантского часа Анна Владимировна радостно чокались шампанским с незнакомыми людьми на станции метро «Площадь Революции» прямо у ног бронзовой колхозницы.

Седьмого января 1942 года в Москве и области отменили осадное положение, и Родичевы, наконец-то перебрались в город. На даче выдерживать лютый холод стало трудно, дрова достать было проблемой, да и это было незачем. Но Дуся продолжала там жить и работать, так что дом остался под присмотром.

Школы в Москве в ту зиму так и не заработали, большая часть детей была эвакуирована на Восток. Не стало в Москве ни Лиды Иорданской, ни Андрея Сомова, ни Аллы. В здании их школы временно разместили призывной пункт, но с января там же находился и учебно-консультационный отдел для старших классов. Дети учились дома самостоятельно, а в такие пункты приходили только сдавать зачёты, получать задания и консультации. Федя решил начать заниматься и пройти за полгода всю программу восьмого класса. Это было совсем несложно, требования к ученикам предъявляли минимальные. В конце апреля он сдал все предметы и получил справку о готовности к учёбе в девятом классе.

Многие его сверстники работали на фронт, он тоже не хотел жить в безделье летом на даче и искал работу по душе. Тут Феде помог случай: к Анне Владимировне, которая оставалась дежурить в конторе эвакуированного театра, зашёл «на огонёк» знаменитый хирург Сергей Юдин, руководивший Институтом скорой помощи имени Склифосовского, который продолжал лечить москвичей. Не хватало младшего персонала, и тогда Федя вызвался поработать весной и летом санитаром в детском отделении.

И вот три дня в неделю, через день, Федя спускался в метро, доезжал до станции «Красные ворота», потом недолго шёл пешком до Института. Вместе с ним в метро спускалась Соня и ехала до той станции, где находилась в этот день передвижная библиотека. Федино дежурство в приёмном отделении начиналось в пять часов дня и длилось до пяти утра, это считалось двумя рабочими днями подростка. До полуночи было спокойно. Привозили детей с бытовыми травмами – ушибами, переломами, небольшими ожогами, у кого-то было сотрясение мозга, у кого-то острый аппендицит. Обычные будни «скорой помощи». Налёты авиации стали редкими уже в марте, но по ночам весь 1942 год поднимали аэростаты, ждали бомбёжку. С полуночи до четырёх утра действовал комендантский час, в это тёмное время иногда начинала звучать сирена, стреляли зенитки.

Впервые Федя, который раньше при объявлении воздушной тревоги уходил в убежище по приказу врача, остался дежурить в приёмном покое в ночь на седьмое июля. Вскоре где-то ухнули выстрелы пушек, потом всё стихло, но в два часа ночи привезли трёх искалеченных детей, у одной девочки была почти оторвана нога, она умерла на операционном столе. Ещё один мальчик умер, другого удалось спасти. Федя смотрел на их страдания, и что-то внутри сжималось. Медицинские сёстры рассказали, что это лишь малая доля того, что бывало осенью 1941, когда детей привозили десятками. Федя не спал в ту ночь: ненавидел вражеских лётчиков.

В свободные дни Федя добирался на дачу к дедушке и бабушке и помогал им с огородом. Татьяна Ивановна и Дуся развернули на их участке целую овощную плантацию. Когда он однажды появился на даче в конце августа перед началом учёбы, то на станции встретил отца Кости, подполковника-лётчика, который сперва на МиГ-3, потом на переделанном в ночной истребитель Пе-2 сбил три Юнкерса. Дядя Витя был настоящий герой.

* * *

В сентябре 1942 года школа, наконец, заработала в три смены, хотя занятия были не каждый день. Выходили на работы: то собирали металлолом, то дежурили в госпиталях, то помогали на расчистке завалов, разборке баррикад и снятии маскировки с домов. Начались занятия по военной подготовке, изучали уставы, боевые отравляющие вещества, планы и карты, современную военную технику и военную терминологию, сельское хозяйство, ездили на стрельбы, учились метать гранаты, перевязывать раненых. Это время как-то потом почти стёрлось в Фединой памяти – его заслонили впечатления следующих лет, наполненных яркими событиями.

Осенью 42 года день за днём вновь нарастала тревога, немцы прорвались к Волге и на Кавказ. Василий Дмитриевич и Татьяна Ивановна были мрачны как тучи: они безвылазно жили на даче, и такое существование вдали от города делало своё дело. Федя на ноябрьские праздники приехал в Ильинское их навестить. Пятого он с друзьями пошёл на прогулку до Кратова, они шли быстро, на обратном пути, разгоряченный, он напился у колонки ледяной воды и впервые за много лет подхватил ангину. К нему пришла врач, прописала стрептоцид и аспирин и ещё велела есть квашеную капусту, чеснок, редьку, лук «от семи недуг» и тёртую морковку, если дома есть, то с подсолнечным маслом или с мёдом. Все эти овощи было в запасах со своего огорода у Татьяны Ивановны, масло и мёд тоже имелись в достаточном количестве, а ещё были яблоки сорта «антоновка» и малиновое варенье. Федя не лежал, а сидел с дедушкой Васей у него в комнате и рассматривал дедушкину карту боевых действий, густо утыканную красными и чёрными флажками: враг был в Сталинграде, уже у самой Волги.

Сообщили, что англичане в Северной Африке успешно сражаются с германским экспедиционным корпусом фельдмаршала Роммеля, что весьма обрадовало деда Васю.

– Подумаешь, корпус Роммеля, всего сто тысяч военных и пять сотен танков. Это совсем мало, у нас тут миллионы сражаются с обеих сторон. Почему союзники нам помогают тушенкой и яичным порошком и совсем мало оружием и техникой, ведь мы же и за них тут сражаемся? – спросил Федя.

– Ну, не так уж и мало: в Раменском и Быково появились самолёты, бомбардировщики «Ланкастер» и американские истребители «Аэрокобра», наши летчики их прозвали «змеюками». Говорят, что английские танки и американские грузовики «Студебеккер» у нас появились. Для снабжения фронта грузовики очень важны, – сказал Василий Дмитриевич со знанием дела, ведь он в прошлую Германскую войну тесно сотрудничал с Союзом земств и городов именно по снабжению тыла армии.

– А где их военные, где их второй фронт?

– Они с Роммелем в Африке воюют, с немецкой авиацией над Ла-Маншем, с немецким флотом в Северном море. А ты бы хотел, чтобы несколько тысяч самолётов и весь корпус Роммеля у нас под Сталинградом сейчас оказались? Силы союзников отвлечены на войну с Японией, японцы их там сильно бьют. Зато Япония на нас теперь точно не нападёт, тоже хорошо. Думаю, что следующим летом союзники второй фронт откроют где-нибудь на Балканах, – задумчиво сказал Василий Дмитриевич.

– Мне говорили, что они нам старые самолёты и танки присылают, – продолжал Федя, который много всего наслушался, работая в госпитале.

– Насчёт танков ничего не могу сказать, не знаю, а самолёты они нам присылают те же, на которых сами летают. Особенно хвалят наши опытные пилоты «Аэрокобру», говорят, отличный самолёт, но не для новичка, «змеюке» нужна опытная рука.

– Наши Яки и МИГи всё равно лучше, – Федя пустил в ход последний аргумент.

– А ты на каких из них летал?.. Ах, не летал, вот и не сравнивай. И вообще, никогда не надо нашу и иностранную технику между собой сравнивать, особенно при посторонних, это скользкая тема, она может далеко завести, – Василий Дмитриевич строго посмотрел на Федю.

– Сколько можно всего бояться и себя дёргать за язык? Почему я не могу какие-то темы с друзьями обсуждать? – раздражённо спросил Федя, у которого болели голова и горло.

– Ты, видимо, забыл, что ты внук действительного статского советника по отцу и урождённой княжны по материнской линии. Тебя приняли в комсомол потому, что ты сын советского инженера, орденоносца и члена партии. Но если что-то случится, то тебе вспомнят твоё непролетарское происхождение. И всем твоим близким тоже, потому как рабочих и крестьян у нас в роду нет.

– Хорошо, я тебя понял, – мрачно отвечал Федя.

Настроение у них обоих сразу улучшилось, когда они узнали о нашем наступлении на Волге, и Федя уезжал с дачи с лёгким сердцем. Дедушка Вася бегал на станцию, потом возвращался, передвигал флажки, что-то напевал и даже выпил немного где-то купленного из-под полы хорошего самогона «из настоящей сахарной свеклы», к вящему неудовольствию бабушки Тани. Федя уже после битвы за Москву был совершенно уверен в конечном разгроме немцев и в те осенние дни 1942 года, в отличие от Василия Дмитриевича, спокойно ждал вестей о нашей неизбежной победе под Сталинградом.

* * *

Тем временем в Москве жизнь шла своим чередом: Анна Владимировна ждала возвращения из эвакуации любимого театра, Софья Адамовна продолжала до конца сентября трудиться в подземной библиотеке в метро, потом вернулась назад к себе в библиотеку искусств, полная впечатлений и новых мыслей. «Теперь конец Германии, это просто дело времени», – так решила обрадованная новостями семья Родичевых. Это всех радовало и успокаивало, но Федя тревожился – он должен был принять участие в войне, обязательно успеть. Это убеждение в нём укрепилось и совершенно захватило его после того, как он поработал в приёмном покое скорой помощи. Но он был пока ещё непризывным, ему только-только исполнилось 16 лет.

Весной 1943 года стали возвращаться из эвакуации театры, вернулся и МХАТ. Это возвращение было омрачено для Анны Владимировны смертью в апреле Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Во главе театра встали Иван Москвин и Николай Хмелёв, которые не очень хорошо знали Анну Владимировну. Но кто-то шепнул Москвину, что Худебник в девичестве – княжна Шацкая, и её определили в администрацию только что открытого учебного заведения при театре, которое назвали «Школа-студия МХАТ». Будущие актёры, набираемые из рядов советской молодёжи, должны были иметь перед глазами образцы культуры и хороших манер. Так считали «старики» – старшее поколение актёров МХАТа.

Вернулся из эвакуации и Андрей Сомов, сразу забежал к Родичевым. Он, оказывается, экстерном в Челябинске сдал все предметы за десятый класс, получил аттестат и теперь по списку был зачислен на математический факультет МГУ. Перед этим у Андрея было очень сложное обсуждение со своими родителями выбора будущей профессии.

Отец и мать Андрея, Константин Маркович и Анна Сергеевна, были учёными-физиками. Они уже со студенческой скамьи занимались экспериментальной физикой, источниками ионизирующих излучений, расщепляющимися и радиоактивными материалами. У Анны Сергеевны были следы радиационных ожогов на руках, а Константин Маркович перенёс лучевую болезнь. Это был союз двух единомышленников, двух соратников и, как говорил Константин Маркович, «двух испанских сирот». Их отцы были инженерами, оба были призваны из запаса и оба погибли в Империалистическую войну, а их матери умерли от «испанки» в 1919 году. Они познакомились в 1921 году в старшем классе школы и вместе поступили на следующий год в университет, учились у Игоря Евгеньевича Тамма. Начиная с 1938 года, их работа была засекречена, сейчас же у них обоих был наивысший уровень секретности.

Константин Маркович видел в сыне прямое продолжение себя, хотел, чтобы после университета Андрей работал рядом с ним. Однако Андрей при поступлении в МГУ выбрал специальностью не физику, а астрономию, точнее, астрофизику, и ещё, как он говорил не при посторонних, космогонию. Отец возражал, но мать поддержала выбор сына, и, конечно, всё утряслось. Остался один вопрос: как быть, если Андрея призовут в армию. Отец и мать были категорически против того, чтобы Андрей пошёл на войну.

– Я понимаю твоих родителей, Андрюша, очень хорошо понимаю, ты же единственный сын, какое будет горе, если ты погибнешь, – Соня вздохнула.

– Софья Адамовна, дело не только в риске моей смерти или увечья, а в принципиальной позиции отца. Он считает, что учёные, деятели культуры и искусства не должны служить в армии. Армия служит для защиты в первую очередь «цвета нации», а потом уже всех прочих. Россия без её культуры, науки и искусства – просто «никчемное скопище людей», так он выразился однажды. Правда, мама его не поддержала, хотя и спорить не стала.

– Твои родители росли сиротами, у них особо неприязненное отношение к войне. Но я тоже считаю, что война заканчивается, и тебе незачем туда идти, ты больше принесешь пользы в науке, чем бегая по полю с пулеметом. Скоро в войну по-настоящему вступят союзники.

– Отец хочет, чтобы у меня была «бронь», он считал, что астрономия, как специальность, её не гарантирует, в отличие от физики.

– В следующем году студентов уже призывать, скорее всего, вообще не будут. Надо сохранить образованных и талантливых людей, – до Татьяны Ивановна уже дошли слухи из Моссовета. – Так считает руководство.

– Это очень правильно, но как это решение объяснить людям, верящим в равенство всех при социализме? – спросил Федя. – «Свобода, равенство и братство» – лозунг прямо на плакате напротив Моссовета.

– Это, дружок, лозунг буржуазных революций, говорят, что сейчас его надо понимать как-то не так, иначе, диалектически, я не уточнял как, – Василий Дмитриевич поглядел с усмешкой на Федю.

– Отец вообще считает, что государство должно быть устроено как у Платона – во главе философы и учёные, дальше военные, а внизу народ. Он против равенства, говорит, что не может быть равенства между академиком Вернадским и потомственным алкоголиком Васюткой, – сказал Андрей.