Мгновение вечности

– А что ты принёс с собой?

Голос звучал не со стороны, а то ли в затылок, то ли со всех сторон сразу. Тёмная пустота обволакивала, как непрозрачная вакуумная упаковка. Хотелось открыть глаза и увидеть хотя бы свои руки. Но не было ничего. Прошлое за спиной захлопнулось с тяжелым, звенящим эхо. Теперь он почти стихло. Почти – потому что оно ещё продолжало звучать слабым отголоском в памяти, как контузия, а лицо уперлось в тупик темной пустоты и беспомощности.

– Я в раю?

– Да.

Голос прекрасно держал паузы, как невидимый шахматист, играющий против меня. Только в отличие от него я не мог сделать ни одного осмысленного хода. Чем ходить? Куда? Голос, однако, и не раздражал. Таким голосом, наверное, каждый разговаривает внутри себя, когда хочется поговорить с самим собой, повторить понравившуюся фразу.

– А почему так темно?

– А что ты принёс с собой? – опять повторился вопрос.

– Не знаю. Я не знаю, что я есть теперь сам.

Я попытался почувствовать, нащупать хоть что-то, что может иметь принадлежность ко мне, чтобы сгрести это в комок и обозначить его своим «я», но не нашел ничего ощутимого, как и ничего подходящего на роль определения своему текущему состоянию, потому что мне просто нечем было это оценить.

– Ты – память, ты – мысль. И это единственное, что ты есть. Включи мысль!

– Мысль озаряет! – вырвалось откуда-то из отдалённого уголка моего сознания. Этот робкий спасательный круг пролетел мимо тусклым метеором и тоже погас. Что же дальше?

– Верно. Здесь всё логично.

Но голос не продолжил объяснений. Ход был за мной. Но какой?

Я подумал о свете. Этот свет, слабый, как от спички, смог бы озарить мои руки, если бы они у меня были, но их тоже не было, и эта искра так же угасла навсегда. Это угасание вырвалось из меня неожиданным вопросом, как воспоминание, как взгляд назад:

– Как я… Как закончилась моя… Как я умер?

– Это не сохраняется. – мягко и безапелляционно отрезал голос. – И умер не ты, а только часть тебя. И вряд ли самая ценная. Это ещё предстоит понять.

– Спасибо. Значит и не умер. Так это здесь называется. Умеешь успокоить и ободрить.

– Тогда продолжай думать. Все этим занимались в жизни, но почему-то считали жизнью возможность двигать ногами, руками, спать, есть, пить, болеть и всё такое прочее. Что-нибудь серьёзно изменилось? Да. Снят ряд ограничений и осложнений. Если всё ещё считаешь, что умер, то замри и не думай, не двигайся, придурок!

Последнее слово просто обожгло сознание. Это было уже совсем ново. Голос, как строгий родитель, давал понять, кто тут кто, а кто на правах новорожденного. Ладно…

Я снова попробовал сгустить мысль до чего-то ощутимого.

– Ты думаешь слабо и бесцельно. Подумать и захотеть – не одно и то же. – подсказал голос, но подсказка не показалась похожей на ясную инструкцию. Значит, надо подумать об источнике света и ощутить свет… Но снова ничего не изменилось. Я хочу, чтобы был свет! – сказал я себе уже уверенно и почти грозно. Темнота. В мыслях начались отчаянные попытки выделить, выжать, сгустить из темноты искру света, хотя бы белую точку, но сначала получился только слабый серый туман, дымка. Может надо что-то изменить не вокруг, а в самом сознании?

– Пусть будет свет!

Новым усилием воли я сжал серый туман своей неуверенности, от чего тот стал ярче и в следующее мгновение слабо озаренное Ничто разделилось на свет и тьму, пустую тьму, пожиравшую созданный свет с ненасытной жадностью. Свет уходил в темноту, не встречая препятствий и растворялся в ней. Но теперь свет был рядом со мной, маленькая, белая, холодная звезда в черном беззвёздном космосе. Слабые очертания моих рук протянулись к ней. Какое безумие поглотило меня? Когда закончится этот сон? Хотелось уже схватить эту белую звёздочку, обжечься и проснуться с огромными, стекающими по лицу каплями ночного пота, обругаться на себя и свою затекшую до омерзительной колкости руку или ногу, побороть головокружение, умыться и всё забыть.

Звезда казалась очень близкой, на расстоянии вытянутой руки, но когда я попытался двинуться навстречу ей, то оказалось, что долететь и дотянуться до неё не просто. Прежние представления о скорости и расстояниях здесь не работали. Не было ни точек отсчета, ни масштаба. Можно было двигаться с бесконечной скоростью, но при этом оставаться на месте. Я и белая звезда. Мы висели, плавали в черной бесконечной темноте. Я представил себе движение вперёд.

Белая звёздочка неохотно, медленно двинулась мне навстречу, постепенно вырастая до размера виноградины, грецкого ореха, потом яблока, но всё ещё оставаясь далёкой, не давая никаких представлений о своих свойствах и настоящих размерах. Мне показалось, что вечность не намного лучше бесконечности. Вечность – это отсутствие времени. И нет разницы, век или мгновение. Бессмертие доисторической рыбы, оставившей свой скелет в толще меловых отложений.

Мы долго и плавно сближались, а она беззвучно росла и росла, оставаясь холодной. Но, несмотря на её холодность, я всё ещё опасался сгореть в лучах созданного мной света. Мысль вернулась к началу, в котором я был в темноте и пустоте. Что мне терять? Я – ничто, и вокруг ничего. Будь что будет. Завораживающее изменение пропорций пространства и масштаба продолжалось. Звезда увеличилась. Её белая поверхность уже была как белая светящаяся стена передо мной. Ещё немного, и соприкосновение произошло. Стена медленно поглотила меня. Но ни тепла, ни холода я не почувствовал. Я очутился внутри света.

Всё изменилось с точностью до наоборот. Теперь свет был бесконечен и настолько же пуст, как ранее темнота. Точно так же, когда закрываешь глаза и поворачиваешь лицо к солнцу, взгляд закрытых глаз заполнен красным светом сквозь веки, но больше ничего невозможно увидеть в этом красном свете.

Что дальше? Теперь мне придётся создавать крупицу тьмы в этой белой бесконечности, или что? Не знаю!!! Но белый свет тоже не ответил мне ни эхом, ни колыханием, ни дуновением.

– Здесь есть вообще что-нибудь? Или кто-нибудь? – спросил я.

Голос с готовностью снова ответил мне.

– Рай – это то, что ты принёс с собой. Это первое. – сухо проинформировал он. Его звучание, надо заметить, немного изменилось, но явно не в лучшую сторону: слишком уж официально. Нисколько не обидно, но сказал он это как-то автоматически, юридически безжизненно, как говорят сонные нотариусы. Так же бубнят свои лекции по математике старые усталые профессора, борясь с собственной немощью и молчанием аудитории, занятой своими делами, или механический голос, объявляющий остановки.

– Второе: рай – это не социум. Ты здесь один, так задумано и этого достаточно. Третье – обращайся со своими мыслями разумно. Число предупреждений ограничено.

– Чёрт! – полыхнуло что-то во мне теперь даже совсем не белым светом. Клянусь, если бы у меня были зубы, я бы услышал их скрежет! – А колючей проволоки нет? Еда два раза в день? Сколько у меня предупреждений, и кто Ты?

– А есть ли смысл ВСЁ это знать?

Голос негромко, но очень отчетливо проставил акцент на слово "всё", и одно это ударение говорило о большем, чем целая объяснительная речь. Однако, он продолжил.

– Здесь нет ни еды, ни дня, ни ночи, ни сна. Здесь нет и не будет никого, кроме тебя. Тебе выдаётся одна Вечность и одна Бесконечность.

Далее… Если бы предупреждений было три, и ты бы знал об этом (здесь голос сделал очень короткую паузу, но такую, что можно было почти увидеть подобие бесплотной издевательской улыбки), тем скорее ты бы израсходовал два из них. Если бы их было 9 – тем скорее бы осталось неизрасходованным одно, последнее… Теперь принцип тебе понятен. И уж конечно, предупреждений не могло быть 27, 108, 90000.... Смысл теряется окончательно. В тебе читается досада, что ты не знал и не мог догадаться об этом заранее. Ты ощущаешь себя взрослым новорожденным, попавшим в незнакомое место. Ты не знаешь ничего о себе, не умеешь пользоваться тем, что имеешь, хотя ты на самом деле не совсем "ничто", и кое-что у тебя есть. Этого могло быть и больше, но теперь это уже поздно обсуждать.

– Кто Ты? – настойчиво повторил я, уже без всякой сдержанности, нажимая на каждое слово, как на карандаш, который и так уже рвал бумагу своим острым грифелем. Похоже, если рай обращается со мной, как с задержанным, то и я имею право хотя бы знать правила. Или свои права.

– Я – это ты. – неожиданно коротко прозвучал ответ. Карандаш моей мысли издал сухой треск и так и застыл сломанным в воображаемой руке.

– То есть?

– Я часть твоей памяти. И это вполне логично совпадает с моим предыдущим заявлением, что ты тут один. Иначе бы выходило, что я солгал.

– Те самые неиспользуемые девяносто с чем-то процентов мозга?

– Не совсем. И мозг тут тоже уже ни при чем. Я нечто вроде встроенного руководства пользователя к тебе самому.

– И много там в этом руководстве записано?

– Много. Много из того, что касается тебя. но не "вообще всё", конечно. Три первые правила ты принял. Это не все правила, но и не все ты можешь узнать единовременно, сразу.

– Встроенное руководство!… Иметь бы доступ раньше, может быть не потребовалось бы тратить полжизни на учёбу, ошибки и приобретение опыта, оплачивая его временем, а порой и суставами пальцев.

– Генетическое наследование знаний и жизненного опыта не доступно для цивилизаций вашего типа. Вы даже свои сны обычно не помните утром. Твои следующие два вопроса "Почему?" и "Кому доступно?". Так?

– Да.

– Есть вопросы, на которые я не могу ответить. Но сначала по поводу правил. Правила здесь – они и есть, и их, в общем-то, нет. Всё устроено так, что ты не можешь ничего нарушить, то есть если чего-то нельзя, то ты и не можешь это сделать. Логично? Удобно. Нет риска ничего серьёзно нарушить. Но лучше их знать. В бесконечности и вечности всё же есть неопределённость. Ты здесь не просто так. Ты не можешь изменить глобальные правила, но можешь выбрать не лучший путь. Это уже в твоих интересах. Это довольно действенная стимуляция исследователя. Что найдёшь – всё твоё. Ошибёшься – можешь и пожалеть. Тебе снова придётся добывать опыт. Правда, теперь без потерь времени. Его здесь нет. И бесплатно. Тебе больше почти нечего терять. Но это «почти» и есть всё то, что ты есть.

Теперь по поводу цивилизаций и "кому доступно". Пожалуйста!