Маяк

Маяк
Михаил Орлов

Сплав по таежной реке в компании приятелей – отличный способ сбежать от проблем. И это не простой поход, а настоящая экспедиция по поиску упавшего метеорита.Но заказчик не тот, за кого себя выдает. Когда выясняется, что он слышит голоса, уже слишком поздно поворачивать обратно. Это безумие, или на дне лесного озера действительно скрывается нечто, передающее сигналы?Иногда разум идет вразрез с совестью. И решившись на поступок, следует быть готовым принять его последствия.

Маяк

Михаил Орлов

© Михаил Орлов, 2018

ISBN 978-5-4493-1853-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я увидел его сквозь стекло, когда он еще только собирался войти. Когда же его крупная фигура заполнила собой тесное пространство павильона, я даже испытал что-то вроде гордости за себя. Всё-таки я – образцовый неудачник. Таких поискать. Идеальный собиратель негативной статистики. А я-то был уверен, что всё предусмотрел, и вероятность попасться стремится к нулю. Но случай распорядился иначе.

Он оказался там почти случайно – я тоже. Он заехал после работы за банкой лака – буквально на пять минут. Меня вызвали с производства подменить продавца – не больше, чем на пару часов. Он спутал дверь, и открыл не ту, за которой скрывались «Лаки, краски, политура», а соседнюю, под вывеской «Двери и окна, производство и продажа». Он уставился на меня, я на него. От него пахло парфюмерией и той штукой, которой мама сбрызгивает рубашки, прежде чем пустить их под утюг. Было странно ощущать этот запах здесь, на строительном рынке, как если бы летом на рыбалке вдруг запахло мандаринами.

– Что ты здесь делаешь? – спросил отец, оглядывая ярко освещённый узкий бокс, заставленный дверными полотнами.

– Работаю, – с неожиданным облегчением честно ответил я.

Он медленно исследовал меня взглядом, с головы до ног, пока не сосредоточился на тряпичных кедах, пожелтевших от древесной пыли. Кеды выглядели вызывающе поношенными.

– А университет?

– Бросил, – ответил я, чувствуя, что на лицо так и просится улыбка.

– Давно?

Я только кивнул.

Это случилось два года назад, и это был мой первый настоящий, осознанный поступок. Казалось, я предусмотрел всё: у меня был разработан чёткий план, согласно которому я рассчитывал прожить ещё год, до того дня, когда мне полагалось бы получить диплом. Вместо диплома я намеревался выложить перед отцом его деньги, выделенные на моё образование; деньги хранились на депозитном счете в надёжном банке. Вместе с деньгами предполагалось выложить правду: с университетом я распрощался, и сделал это без сожаления. Учиться было не интересно. Вписаться в студенческое сообщество у меня не получилось. За два года учёбы на дневном отделении я так ни с кем и не сдружился. Дружить было не принято, сама среда университета, не дружеская, но конкурентная, не способствовала возникновению тесных контактов. Сокурсники, по большей части дети состоявшихся и состоятельных родителей, только и делали, что выясняли, кто из них круче; я не мажор, в эти игры не играю. Хотя, теоретически, мог бы. Мне повезло родиться сыном владельца сети строительных магазинов. Наверное, слово «повезло» следует взять в кавычки: моя жизнь никогда не казалась мне простой. Настоящей нужды я никогда не знал, мать могла себе позволить не работать, полностью посвящая своё время моему воспитанию. Это всерьёз тяготило меня: до самого выпуска она лично отвозила меня в школу и забирала после уроков, сопровождая на занятия иностранными языками, которые мне плохо давались в силу моей плохой памяти, или в спортивных секциях, где я тоже не делал успехов из-за несколько замедленной реакции. Отцовское разочарование я ощущал буквально кожей. Всё, что я мог, это как можно реже попадаться ему на глаза. К выпускному классу, когда пришла пора определиться с институтом, обстановка в доме сделалась невыносимой. Когда я осторожно заводил речь о своем будущем, отец заводился: разговоры пресекались его резкими высказываниями насчет того, что я слишком посредственен, чтобы самому решать свою судьбу. Куда мне поступать после школы, выбора не стояло: отец рассчитывал, что я войду в его бизнес, с перспективой впоследствии принять его на себя. Когда я объявил, что не испытываю желания становиться менеджером, в семье разразился скандал. Меня осудили за безответственность, обвинили в отсутствии совести; дело закончилось вызовом неотложки. В результате мне вменили в вину доведение матери до предынфарктного состояния. Вероятно, так оно и было, так что мне пришлось покорно принять свою судьбу, и постараться хорошо учиться там, где мне не хотелось даже появляться.

Усилия были вознаграждены: на восемнадцатый день рождения я получил в подарок не только военный билет, но и небольшую квартиру по соседству с родительской. Предполагалось, что это научит меня ответственности.

Так и вышло. Едва вырвавшись из-под родительского контроля, я бросил университет, и устроился на работу. Внешне всё шло как обычно, я уходил по утрам, и проводил вечера за книгами. Я всё же собирался получить высшее образование, пусть даже лишь для того, чтобы не слишком разочаровать свою семью. Поступил на заочное, и через пару лет должен был получить диплом технолога деревообработки.

Наверное, это генетическое. Я не перенял у родителя ни воли, ни остроты ума, ни скорости реакции, ничего, необходимого хорошему управленцу, но в полном объёме унаследовал отцовскую страсть к ручной работе, в особенности, с деревом. Свой редкий досуг он проводил в пригороде, где за высоким глухим забором в охраняемом посёлке он своими руками строил дом. Дом не был целью, отец получал удовольствие от самого процесса возведения, он создал проект, нашёл участок, залил фундамент; сам придирчиво выбирал материалы, сам пилил, сколачивал, тесал и полировал. Это был его способ отдыхать, то занятие, которое доставляло ему наибольшее удовольствие. Разумеется, в нашем доме имелся инструмент: пилы и рубанки, перфоратор, шлифовальная машина и даже ручной фрезер. Благодаря отцу я с детства умел им пользоваться, и делал это с таким же удовольствием, как и он. Но он и слышать не хотел о том, что это увлечение могло бы стать моей профессией.

Я же пошёл ему наперекор, и со страхом ждал дня, когда мне придётся в этом признаться. Я знал, что отец придёт в ярость. Знал, что он обвинит меня в неблагодарности. Будет упрекать лёгкой жизнью. Станет в сотый раз пересказывать, как тяжело жил он сам, как ему, уже взрослому человеку, пришлось заново учиться, и как трудно было заработать на первую квартиру. Чего стоило открыть свой первый магазин. Как отдавал долги. Как гробил здоровье, зимуя в железных боксах на строительном рынке, как в двадцать пять лет приобрёл ревматизм. Он непременно напомнит, что делал всё это лишь ради того, чтобы моя жизнь была легче, чем его.

Я надеялся, что за оставшееся время смогу найти, чем ему возразить и как оправдаться. Но высшие силы вмешались, и повернули дело худшим образом – отец застукал меня именно в узком боксе строительного рынка, пятничным вечером в разгар бабьего лета, когда безоблачное небо уже начало темнеть. Теперь он стоял прямо передо мной, глядя куда-то вбок от моих коленей. Я ждал, что он начнёт задавать вопросы, и я буду на них отвечать. Главное, не позволить ему убедить себя, что я поступил неправильно. Но он не удостоил меня беседы.

– Совести у тебя нет, – произнёс он и вышел, плотно затворив за собой дверь.

К моему лицу прилила кровь. Я выскочил вслед за ним на уже остывающую улицу. Воздух пах свежестью. Отец уже погружался в свой джип. Я придержал дверь:

– Папа…

Он, не глядя на меня, показал жестом – отойди, и я подчинился.

Он уехал, я остался стоять на улице, глядя в сиренивеющее небо над подсвеченными вывесками торговых точек. Небо, почему ты меня не слышишь? Что тебе стоит расставить звёзды так, как я тебя умоляю? Ты же всё можешь, небо. Почему же ты никогда не прислушиваешься ко мне? Не исполняешь моих желаний? Я слишком многого прошу, или просто – недостоин? Наверное, у меня и вправду нет совести, раз я пытаюсь вмешать небо в свои земные дела.

К девяти часам рынок окончательно опустел. Теперь я со стаканом разбавленного пива сидел в блинной возле метро. В тесном заведении людно, молодёжь стайками теснится за столами, народу больше, чем стульев, многие девушки сидят у парней на коленях. Блинов они не едят, перед ними только напитки, стаканов меньше, чем человек за столом. Темноликая уборщица возит сырость вокруг их ярких кроссовок. Я с завистью прислушивался к взрывам хохота. За те пару часов, что прошли с нашей встречи с отцом, шок прошёл, и облегчение от досрочно состоявшегося признания сменилось предчувствием тяжёлого объяснения дома. Я слишком хорошо знал отцовскую манеру брать паузу: пока я метался от растерянности к отчаянию, он, попутно заводясь, обдумывал каждое слово, которое собирался произнести, формулируя фразы и выстраивая речь так, что я не имел ни возможности, ни желания возражать. Подготовленная отцовская речь действовала гипнотически, я боялся поддаться и снова угодить в вязкую бытность непутёвого студента: слишком привык жить самостоятельно, и как ни давил на меня груз вины за обман, моя новая жизнь мне нравилась. Я знал, что из словесного поединка с отцом я, скорее всего, выйду проигравшим. Но я собирался дать себе шанс, и решил использовать его же оружие – перерыв.

Новый план уже созрел: какое-то время просто не буду попадаться ему на глаза. Вот только как это сделать, живя с ним в одном подъезде? Ночевать на работе? Ему ничего не будет стоить разыскать меня там, если он того захочет. А если он захочет, то тогда, найдя, он обрушит на меня свой гнев. Нет, не вариант. Остаётся обратиться к друзьям. Я вытащил телефон – ни одного пропущенного вызова. Открыл список контактов, прокрутил его раз, другой. И сам себе не поверил. Разве может такое быть, чтобы у человека совсем не было друзей?! В моём списке семь десятков контактов! Десяток бывших одноклассников, десяток бывших сокурсников, пяток нынешних, репетиторы, преподаватели. Несколько контактов по работе. Родня. Отец – рабочий один, рабочий два, два мобильных, домашний. Поликлиника, справка в бассейн. Наталья – училась параллельно, телефон списал из их классного журнала, год собирался позвонить, так и не собрался. Теперь уже не хочу. Маша – этой звонил, много, и она звонила. Дело прошлое. Телефон можно удалить, да и номер она наверняка уже поменяла. Пара приятелей со двора. Несколько голых номеров, без имён, теперь уже не вспомнить, кому они принадлежат. И никого, к кому можно напроситься на ночь. С горьким чувством я опрокинул в себя остатки пива, и в лёгком хмелю принялся вновь просматривать записную книжку, пока не уставился на номер, по которому вдруг захотелось позвонить.

Его звали Васей, и это был мой единственный приятель, которого одобрял отец. Сын его бывшего сокурсника, а впоследствии и бывшего партнёра. Кажется, двадцать лет назад они вместе наживали ревматизм на строительном рынке. Кроме того, по молодости лет их объединяла общая страсть к туризму, и, пока ревматизм не внёс свои коррективы, они ежегодно ходили в туристические походы, бывало, что дальние. Со временем их вылазки случались всё реже, и к моменту, как я достаточно вырос, они почти прекратились. Но случилось так, что друг отца ушёл из семьи, и ушёл по-плохому, так, что почти лишился возможности видеть своего ребёнка; их трагедия обернулась удачей для меня: ради того, чтобы отец имел предлог забрать сына из дома на целых две недели, походы были возобновлены. В качестве компании для Васи брали и меня.

Он был старше меня на год или два, но отличался взрослой рассудительностью, всегда имел при себе книгу, всё свободное время читал, или приставал к взрослым с просьбой поиграть с ним в шашки, компактный набор которых постоянно находился в его кармане. Он был тем сыном, о котором мечтал мой отец. Васиного же отца я почти не помнил, зато помнил его гитару и то, как он пытался научить нас брать простые аккорды: у меня почти ничего не получалось, у Васи же были гибкие пальцы, но не было интереса к музицированию. Искусствам он предпочитал науки.

Впоследствии именно благодаря Васиной безупречной репутации меня отпустили в первый «взрослый» поход, без родителей, с ночёвкой. Отец лично вверил ему мой рюкзак и ответственность за мою сохранность. Это было довольно унизительно, но Вася и не думал смеяться, за что я до сих пор ему благодарен. Поход организовывал Васин давний приятель, цепкий, колючий тип по фамилии Драгин, которого друзья за глаза называли Вождём. Он был старше настолько, что казался мне совсем взрослым, да и характерами мы не сошлись – слишком уж он напоминал мне отца своей манерой решать всё и за всех. Однако та поездка стала для меня таким глотком свежего воздуха, что из чувства благодарности я, стараясь ничем не раздражать Вождя, вёл себя послушно и угодливо. Очевидно, Вождь оценил мою покорность, так что на следующий год меня снова пригласили в компанию. И ещё через год тоже. Несмотря на тяготы туристической жизни, вроде отсутствия маминой стряпни и вечных расчёсов от комариных укусов, эти поездки были для меня настоящим удовольствием. Вероятно, это тоже генетическое, и отец, в общем, понимал меня, хотя и считал, что я не заслуживаю развлечений. Но его доброе отношение к Васе, и тот факт, что мне уже исполнилось восемнадцать, сделали своё дело, так что я получил исключительную поблажку.

И теперь выходило так, что Вася оказался, пожалуй, единственным человеком, к которому я мог обратиться, если не за ночёвкой, то хотя бы просто поговорить. К тому же, он жил всего в двух станциях от блинной, в которой я окопался. Только бы он оказался дома.

Он оказался, однако сразу признался, что говорить ему сейчас неудобно – занят. Спросил, скорее для приличия, не случилось ли чего. Я не стал ничего выдумывать, сказал как есть:

– С отцом проблемы. Мне бы смыться из дому. Хотел напроситься, но раз ты занят – не буду.

– Надолго? – после некоторой паузы уточнил Вася.

– Напроситься?

– Смыться из дому.

– Чем дольше, тем лучше, – усмехнулся я в трубку.

– Слушай, дуй-ка ты сейчас ко мне, – с неожиданным энтузиазмом предложил Вася, – Адрес помнишь?

Конечно, я помнил. Пообещав позвонить от подъезда, я счастливо направился к метро. Неужели, небо меня всё-таки услышало? Или, это простое совпадение?

Я помешал – это было ясно с порога, по Васиному озабоченному лицу, по ударившему в нос знакомому запаху дыма и резины, по выставленным в углу прихожей вёслам. А еще по тому, что в прихожей меня встретил Драгин. Вот уж, кого не ожидал, подумал я с уколом ревности – очевидно, они только из похода. А меня в этот раз не звали.

– Лаперуза! – звучно воскликнул он, оттесняя Васю, чтобы поздороваться. – Вовремя чёрт тебя принёс! Судьба! Значит, договоримся.

– Привет Вождю, – отозвался я, оглядываясь, – а вы откуда?

– Пока ниоткуда, – ответил Вася, подталкивая меня за плечо в сторону комнаты, – мы только собираемся.

Неподготовленного зрителя вид Васиного жилища мог и шокировать. На первый взгляд, в комнате царил бардак: все свободное пространство было завалено источающим запахи барахлом. На диване разложены выкорчеванные из чехлов новые, пахнущие магазином спальные мешки; них сверху навалено свежевыстиранное бельё и мохнатые шерстяные свитеры, ни разу не бывавшие в стирке. Сложена стопкой одежда, старая вперемешку с новой: торчат джинсовые лохмотья, свисают на тонкой леске бирки. На столе – не отмытые от сажи котлы, от них пахнет костром, и ряды консервных банок, от них пахнет дачей. Но самый сильный запах источало расчлененное зелёное тело катамарана, раскинувшееся посреди комнаты: пахло болотом, резиной, пластмассой и землёй после дождя. А ещё пахло куревом: Драгин, не стесняясь, смолил прямо в квартире.

– Вы что, на воду идёте? – не поверил я. – Сезон, вроде, уже того.

– Того, – согласился Драгин, выдыхая табачный дым в сторону окна, – только тут такая история… Помнишь, я думал делать бизнес, туристов за деньги выгуливать?

Я помнил. Никогда бы не подумал, что из этого может что-то получиться.

– Ну вот, – продолжил Драгин, – У меня клиент нарисовался.