Между молотом и наковальней. Из хроник времен XIV века

За стеной раздался не хриплый, как в первый раз, а звонкий, заливистый крик прочистившего горло петуха.

– Мне пора, – опять расхохоталась дева и исчезла за дверью, лязгнув засовом.

Интуитивно бросился к дверному проему, дернул за ручку – заперто. Странная, непонятная тоска объяла душу, хотя ничего особенного не произошло. Таких девиц везде полным-полно.

Вернулся в горницу, растолкал рынду, который был не намного старше его, хотя в юности несколько лет – немалый срок. Шишка, открыл глаза и уставился на Василия.

Человек часто не может поступать так, как желает. Не являлся исключением и Шишка. Всю короткую, но сумбурную жизнь его окутывал холод одиночества. Он не помнил ни своих родителей, ни имени, которым его нарекли когда-то, но дешевый оловянный крестик на кожаном ремешке говорил о том, что он православный. В ту пору прозвища нередко заменяли имена, вот его и нарекли такие же как от без роду и племени людишки Шишкой. Был он неказист: конопат и имел к тому же бельмо на правом глазу, которое не украсило его. Не красавец, но и не урод все же. Так, на любительницу… Когда-то его подобрал на дороге Спасский архимандрит Митяй-Михаил, а потом после ухода из Москвы Тохтамыша взял к себе великий князь Дмитрий Иванович. Смышленый паренек умел читать и кое-как изъяснялся по-гречески, то есть считался по тем временам почти ученым. Когда в Орду отправляли княжича Василия, то тот упросил отца отпустить с ним кота Веню с Шишкой.

Разбуженный княжичем рында присел на лавку, и когда окончательно он пришел в себя, Василий рассказал о встрече с незнакомкой. Тот лишь тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и спросил:

– Ведьма, что ли? Так здесь их много… Тут чуть не каждая жинка приятельство с нечистым водит и на Лысую гору летает, где всякая нечисть устраивает бесовские игрища в ночь на Ивана Купалу…

– Фу ты, ну ты! Я тебе об одном толкую, а ты мне о другом!

В то же утро, только позже, дочь князя Витовта заглянула к отцу и полюбопытствовала:

– Вышла утром во двор и встретила там молодца, который назвался московским княжичем. Не слукавил ли?

– Нет, возвращается к себе из Орды через Волынь, как будто правое ухо удобней чесать левой рукой. Ну да это его забота…

– Как знать, как знать, батюшка… – заметила уклончиво Софья.

Князь внимательно посмотрел на нее и погрозил перстом:

– Смотри у меня, плутовка! Оставь свои глупости!

Как обычно в подобных случаях, он сделал вид, что не уразумел намека дочери, ибо не желал сего понимать. Так проще и дешевле. К тому же Витовт прекрасно знал двойственный характер Софьи, состоящий из причудливого смешения добродетелей и пороков: живого ума, пылкого темперамента и любви к сомнительным развлечениям.

2

Не вполне осознавая, зачем это делает, княжич каждое утро выходил во двор затемно, надеясь встретить ту чертовку, которую видел в первое утро его прибытия в Луцк и пробудившую в нем сладостное, пьянящее чувство. Смотрел на заснеженные шатры замковых строений, прислушиваясь, не скрипнет ли дверь, но всё тщетно. Возвращаясь в тепло горницы, недоумевал: «Пригрезилась она мне тогда, что ли?»

– Ну что, не прилетела ведьмочка? – смеясь, встречал Василия Шишка. – Видно, метлу потеряла или лукавый ей больше приглянулся, нежели ты.

Настала пора возвращаться в Москву, но последние деньги иссякли. «Не пристало княжичу плестись в компании убогих калик», – размышлял Василий, поглаживая кота, которого считал домашним, хотя тот по манерам и характеру, принадлежал к дикому лесному братству.

«Такую двуногую тварь легче загрызть, чем приручить, но лапа на него не поднимается, – в свою очередь, размышлял кот Веня, развалясь у печи и щурясь на огонь. – Кошачья жизнь длинна, запутана и полна превратностей, недаром людской год приравнивают к семи кошачьим…»

В конце концов, судьба вознаградила Василия за упорство. Однажды опять скрипнула дверь, и мурашки пробежали по спине. Неужели? Да, та самая красотка, назвавшаяся Оксаной, но на сей раз в другой накидке без капюшона с рассыпанными по плечам волосами цвета светлого пива, показалась во дворе замка.

– Здрав будь, молодец. Опять не спится? Уж не захворал ли? Перед кончиной многие, говорят, маются, на звезды смотрят, с жизнью прощаются…

Василий неопределенно пожал плечами и подошел поближе, дабы получше разглядеть чаровницу. Та не отшатнулась – взглянула в глаза прямо и дерзко, будто в грудь по самую рукоять всадила безжалостный трехгранный стилет. Обомлел на миг: глаза у красотки большущие колдовского зеленого цвета. Что-то загадочное, манящее притягивало его к ней, и от этого становилось не по себе.

– Что молчишь? Нравлюсь?

Поежился и выдохнул из себя, словно в безумии:

– Очень! Очень!

– Смотри у меня, не влюбись, а то погибнешь, – предостерегла со смехом.

Какой-то туман обволок сознание княжича, хотя ни сном, ни духом не ведал последствий случившееся, но еще не осознанное. В душе свершилось что-то невообразимое, от чего учащенно забилось сердце, готовое выскочить из груди…

Меж тем чаровница ударила одним сафьяновым сапожком о другой, сбивая налипший снег, и опять скрылась.

«Ведьма, да и только! Лишь исчадье ада может быть так очаровательно и плутовато», – подумалось Василию, и он непроизвольно осенил себя крестом.

Задрал голову, и ему показалось, что из трубы вылетела тень и с сатанинским хохотом пронеслась над зубчатой стеной. Тьфу ты, наваждение какое-то, наслушался Шишки, теперь мерещится невесть что. Тряхнул головой, и все исчезло.

На следующий день по случаю Крещения Господня в реке Иордан Витовт давал пир. Пригласил на него и московского гостя. Религия являлась основой мировоззрения, и церковные праздники отмечали неукоснительно с благочестием и благоговением.

Луцкий князь воспитывался совсем по-иному, чем его православные подданные. Сперва его опекали языческие жрецы – креве, как называли их балтийские народы, а потом учил православный духовник жены. Во время бегства в Орден Витовта наставляли в вере католические капелланы. Тогда он недурно освоил нижненемецкий диалект и иногда примешивал к речи латинские фразы, чем поражал гостей с Запада. Внешне луцкий князь так же отличался от своих подданных: стриг голову на западноевропейский манер и брил лицо, хотя в Великом Литовском княжестве все – от высшей знати до простых холопов – носили бороды. Еще одна странность: он не любил ни охот, ни хмельных пиров, а в обращении с людьми держался довольно сдержанно, если не сказать холодно. С возрастом Витовт смирил свой нрав до неузнаваемости. Стал осторожен, скрытен и жесток. Ему мерещилось, что все стараются обмануть и провести его.

Пир проходил на втором этаже Владычной башни, названной так потому, что деньги на нее дал епископ Арсений. Стены залы украшали оружие, щиты и доспехи, как литовские, так и трофейные: орденские, русские, польские, татарские. Василия усадили недалеко от хозяина замка. Рассматривая собравшихся за столом приближенных, княжич неожиданно узрел среди прочих свое «привидение», но на сей раз в темно-зеленом платье, вытканном желтыми узорами. От ее вида сердце княжича затрепетало и стало трудно дышать. Рядом с ней сидела княгиня Анна Святославовна, жена Витовта.

Наконец, Василий, указав на незнакомку, спросил у услужливого ласкового холопа, подносившего крепкое забористое пиво: – Кто такая?

– Княжна Софья Витовтовна, – понизив голос, молвил тот с поклоном.

Его слова отдались в душе княжича сладким перезвоном, словно кто-то опять тряхнул невидимый серебряный бубенчик: «Со-фья, Со-фья». Динь-динь-динь…

«Хороша!» – подумал, украдкой разглядывая дочь Витовта: пухлые губы, светлые пшеничные волосы, заплетенные в толстую косу, и правильный овал лица. Один только недостаток – прямой длинный нос мог не всем прийтись по вкусу, однако княжичу он казался в самый раз, более того – восхитительным.

Заметив его взгляд, Софья заговорщицки подмигнула ему – или это только показалось? – опустила глаза и выплыла из залы. Неодолимый соблазн охватил Василия. Залпом осушил кубок и последовал за ней какой-то нервозной подпрыгивающей походкой, словно щенок, бегущий за матерью-сукой. Думал, что никто не обратил на него внимания, но ошибся: некоторые сидящие за столом проследили за ним взглядом и понимающе опустили глаза.

На узкой винтовой лестнице удобной для защиты башни от противника, а не о для любовных свиданий, Василий догнал княжну и бесцеремонно схватил за руку:

– Постой…

– Ну что тебе еще, изверг?

Не ответил, развернул ее к себе за плечи и неумело, по-мальчишески впился в сочные девичьи губы, будто печать поставил «моё!» Ее рот показался ему слаще клеверного меда, от чего голова пошла кругом и он привалился к стене.

– Ошалел, что ли?! – вытирая широким рукавом платья рот, сказала без злобы, будто ожидала нечто подобного.

– Иди за меня замуж!

– Еще чего?! Полоумный! – ответила, но глаза у нее вспыхнули и засияли странным блеском. Тем не менее, ответила совсем не так, как он втайне ожидал. – Твоя наглость граничит с дерзостью безумца. Да и с какой стати ты мне предлагаешь такое?!

– Все равно добьюсь твоей руки во что бы то ни стало.

– Ну-ну… Посмотрим, хватит ли у тебя настойчивости и смелости для этого или ты лишь со мной так боек, а с батюшкой, думаю, поостережешься чепуху молоть, – молвила Софья, усмехаясь.

– Вот увидишь…

– Ну-ну, – повернулась, ненароком коснувшись ухажера широким рукавом платья, вернулась в залу.