Между молотом и наковальней. Из хроник времен XIV века

Принято считать, что в средневековье полагали, будто земля плоская и стоит на трех китах, слонах или черепахах, но это не верно. То, что она круглая, знали еще древние египтяне, а уж авторитет латинской церкви Аристотель и подавно. Впрочем, некоторые полагают, что земля плоска, как стол, до сих пор…

Василий поведал о своей задержке в Луцке из-за безденежья и обручении с дочерью Витовта. Последнее оказалось для великого владимирского князя неприятной неожиданностью. Лицо его потемнело и скривилось, будто он укусил кислое яблоко-дичок.

– Воистину в одуревшем, свихнувшемся мире проще уступить своим страстям и своей глупости, нежели здравому смыслу, а жаль… Честь смолоду береги, – посоветовал сыну Дмитрий Иванович, встал и принялся прохаживаться по горнице.

– Что? – не понял Василий.

– Зачем тебе эта литовка?! Ее соплеменники язычники, хотя теперь вроде и крестились, но только для виду, а бабы их похотливы, будто дворовые суки. Муж меж тем всегда разделяет бесчестье той, с кем связан узами брака. На кой ляд она тебе сдалась? Когда я отправился на битву с безбожным Мамаем, мать железные вериги[21 - Вериги – разного рода железные цепи, кольца, носившиеся аскетами на голом теле для усмирения плоти.] на себя возложила и до моего возвращения их носила. Сам снял, вернувшись. Думаешь, литовка станет за тебя молиться? Сомневаюсь…

Василий насупился. Не видать ему, видно, своей зеленоглазой Софьи как своих ушей. Не допустит батюшка этой женитьбы, но спорить с ним не решился, а лишь глянул исподлобья и тихо молвил:

– Люба она мне, и другой жены не желаю…

Воистину, дети плохо понимают своих отцов, они им кажутся несколько странными и отставшими от жизни, хотя все в ней менялось очень медленно.

– Тебе, кобелю, любая коза красавицей кажется. Воистину, первый блин комом, а первый сын – непутевый! – со злостью заметил князь, потер виски, чтобы успокоиться, и покинул горницу, оставив Василия в недоумении.

Больше Дмитрий Иванович с сыном о его свадьбе не заговаривал и государственными делами его не обременял, хотя следовало бы, все-таки наследник. В последние годы великий князь и себя не утруждал заботами, перепоручив хлопоты о княжестве своим советникам. Недаром ту эпоху назвали «золотым веком боярства».

В первый же день по прибытии в Москву ноги сами понесли Шишку на место, где прежде стоял двор его приятеля и покровителя Симеона, у которого он жил до нашествия Тохтамыша. К своему удивлению рында, узрел там новое строение за бревенчатой оградой. Подумал было, что кто-то прикупил бесхозную землю. Постучался, но ему открыл сам Симеон.

Пока Шишка находился в Сарай-Берке, его приятель, попал в полон к ордынцам, чудесным образом обрел свободу, а по возвращении в Москву встретил свою давно обожаемую Катюшу, женился на ней, а потом завел детей… Первенец темноглазый, удалой, шустрый, остальные синеглазые, совсем еще младенцы…

– Тохтамыш все спалил, откуда же у тебя взялись деньги на новый дом? – удивился, придя в себя, Шишка.

– Ты, право, словно младенец. Любой торговец часть своих средств всегда таит в земле на черный день, ибо надежней места нет. Вернулся, откопал спрятанное серебро и отстроился…

Симеон предложил Шишке стать его компаньоном. Тот явился к княжичу и попросил отпустить его.

Василия очень удивило, даже озадачило желание Шишки стать компаньоном некоего торгового человека и покинуть его. Княжич самонадеянно полагал, что рында счастлив, служа у него, и вдруг такая просьба.

О том, чтобы его покинул Шишка, Василий и слышать не хотел, а потому только замахал руками:

– Нет, уж не оставляй меня. Да и за Веней кто ходить будет? Он только тебя слушается.

– Никого он не слушается. Да котам пастухи и не нужны, – буркнул рында, но тем не менее остался при княжиче.

На некоторое время жизнь в Москве закрутила княжича. Позабыл даже о своей зеленоглазой суженой. Девок при дворе хватало, все пригожи и ласковы с наследником престола, но мать княгиня Евдокия Дмитриевна не одобряла распущенности сына, называя их похотью и непотребством. Однако забав у Василия хватало, закрутился в раздольной, хлебосольной Москве. Все зазывали его к себе, расспрашивали о том о сем, ловя каждое слово, приглашали на охоты, к скоморохам, на пиры… День за днем проходили в утомительном праздном веселье. «Неужто так и жизнь пролетит?» – думал иногда он.

К нему относились совсем иначе, чем прежде. Он уже не отрок, а наследник престола, будущий великий князь. Вон Андрей Иванович Одинец, сопровождавший его в Орду и позволявший себе прикрикнуть на мальчишку, теперь заискивает и лебезит перед ним…

Иногда, вспоминая Софью, княжич жаловался Шишке:

– Видно, женит меня батюшка на другой, но я же слово давал…

– Подожди, утро вечера мудреней, а твое обещание ничего не стоит… Ты разве этого не понимаешь? – утешал рында.

Нежданно-негаданно, когда начали распускаться листья на деревьях, великий князь Дмитрий Иванович занемог. Болезнь была не понятна лекарям, а потому не излечима. С каждым днем он все более слабел и наконец перестал вставать с постели.

Человек, словно некая странная планета, несется во времени и пространстве неведомо куда и зачем. По пути ему встречаются загадочные туманности и странные галактики. Так продолжается до тех пор, пока он не сгорит при встрече с очередной звездой. Зачем и почему происходит это таинственное движение небесных светил – неведомо… Тем не менее, все вокруг летит в неизвестность, в распахнутую пугающую бездну, которой нет конца. Маршрут всякого извилист и загадочен. Да сжалятся верховные силы и простят грехи вольные и невольные. Впрочем, погружение в себя тоже бывает очень опасно. Очень…

В конце концов Дмитрий Иванович позвал к себе наследника. День выдался пасмурный, и в горнице стоял полумрак, а воздух был тяжел и сперт. Батюшка повернул голову и велел:

– Подойди ко мне ближе…

Княжич исполнил просьбу отца, тот взял его за руку и чуть слышно молвил:

– Ты не знаешь, как не хочется умирать, но придется, мой час близится… Юрий более тебя пригоден восседать на московском столе, но по наследственному праву тебе достанется сей тяжкий крест. Сдюжишь ли только?

– Что ты, батюшка? Ты еще долго проживешь…

– Не говори глупостей. Каждый чувствует свой конец. Даже собака забивается в темное, укромное место, перед тем как испустить дух. Не говори глупостей, – оборвал его отец.

Приближение смерти, может статься, страшнее ее самой. Что-то внутри неподвижного, но еще живого тела свершается за чем-то. От этого рождается тягостное, гнетущее чувство бессилия…

Окончив свои сбивчивые наставления, Дмитрий Иванович позвал жену и остальных. За ними в опочивальню ступили ближние бояре и игумены Сергий с Севастьяном в черных рясах с серебряными крестами на цепях, чтобы заверить духовную.

Свое прежнее завещание великий князь написал восемнадцать лет назад перед первой поездкой за ярлыком на великое Владимирское княжение, не зная, вернется ли. Теперь составить окончательную духовную выпало дьяку Внуку.

Последняя воля государя начиналась словами: «Во имя Отца, и Сына, и святого Духа, я грешный раб Божий Дмитрий Иванович, пишу сею духовную грамоту в здравом уме…» Далее он благословил старшего сына Василия великим Владимирским столом как своей вотчиной – наследственным владением. На сей раз он уже не вымаливал ярлык в Орде.

Москву он прямо завещал всем четырем своим сыновьям в совместное владение. Старшему Василию – Кремль и Коломну, второму сыну, Юрию, – Звенигород, третьему, Андрею, – Можайск, четвертому, Петру, – Дмитров, а младшенькому, коли родится мальчик (княгиня была на сносях), удел великий князь должен был выделить позже.

Духовную скрепили серебряной с позолотой печатью, и на этом государственная деятельность великого князя Дмитрия Ивановича завершилась.

Через несколько дней Евдокия Дмитриевна разрешилась дитем мужеского полу, которого нарекла Константином. Младенца показали отцу, но тот пребывал в беспамятстве и вряд ли что-нибудь уразумел, а на следующий день, в среду, 19 мая 1389 года от рождества Господа нашего и Спасителя, великий князь преставился. Завершилась его недолгая и непростая жизнь.

Великая княгиня, не подпуская никого к телу супруга, обмыла его освященной водой и велела отнести в церковь архангела Михаила, где находились могилы прадеда, деда, дяди и отца усопшего.

Митрополит Великой Руси Пимен находился тогда в отъезде, потому похоронами, как старший по церковному званию, распоряжался митрополит Трапезундский Феогност, гостивший в Москве[22 - Проще говоря, собирал подношения, так называемую милостыню. За этим в средневековье на Русь часто ездили многие греческие архиереи.]. При отпевании присутствовали епископы Звенигородский Даниил и Сарайский Сава, игумены Сергий Радонежский с Севастьяном и прочие. Дмитрия Ивановича погребли с псалмами, молитвами, надгробными песнопениями, как то и положено. Когда меж живыми и мертвым легла вечная земля, братья-княжичи, бояре, чиновный и простой люд целовали крест новому государю Василию Дмитриевичу. Во Франции в таких случаях восклицали: «Король умер! Да здравствует король!» – но Москва не Париж…

Василий Дмитриевич меж тем не был убежден в законности своего поставления на великий Владимирский стол и отправил в Орду бояр, дабы ханский ярлык[23 - Специальная грамота, выдаваемая ханом, на право правления.] придал законность его власти.

8

Пограничные заставы Тимура Гурагана и Тохтамыша стояли друг против друга вдоль Сырдарьи, не предпринимая решительных действий. Внезапно воины великого эмира переправились через реку, напав на ордынскую стражу, а потом преследовали ее до Белака[24 - Ныне Белак – село в Северо-Казахстанской области Казахстана.], но вскоре расположение небесных светил изменилось. В завоеванном Железным Хромцом Хорасане началось восстание, которое заставило его повернуть вспять. Судьба единоборства двух повелителей должна была определится позже.

Бескрайние степные просторы заставляли великого эмира относиться к будущему походу более чем серьезно и откладывать его на неопределенное время, ибо неизбежность столкновения предопределялась геополитической необходимостью и от исхода его зависело очень многое.

Формальный повод для вражды тоже имелся: Тимур Гураган в «великую замятню» захватил Хорезм, называемый «среднеазиатским Египтом», который Чингисхан даровал потомкам Джучи, а значит, и их наследнику Тохтамышу. Будущие противники втайне готовились к схватке, но пока обменивались посольствами, которым ни одна из сторон не верила. Недаром на Востоке предостерегают: опасайся халвы, смешанной с ядом, и мухи, сидевшей на дохлой змее.

Хан сносился с вождями своих многочисленных племен, которые представляли собой пестрый конгломерат религий и культур, состоящий из кочевников-скотоводов, оседлых землепашцев, племен оленеводов и ремесленно-торговых городов.

Как подданные зависят от государя, так и тот – от них. Прежде всего Тохтамышу требовалось вселить в людей уверенность в победе, что от топота сотен тысяч коней закачаются и падут минареты «Жемчужины Востока» – Самарканда, где он некогда укрывался от Урус-хана. Тогда великий эмир принял Тохтамыша, как сына, но ныне, став ханом улуса Джучи, бывший беглец посчитал своего прежнего покровителя выскочкой, ибо тот происходил из монгольского рода Барлас, однако не принадлежал к ханскому роду, а значит, не мог претендовать на трон. Чтобы соблюсти видимость законности, Тимур Гураган держал при себе потомков Джагатая[25 - Второй из сыновей Чингисхана и Бортэ.]: хана Суюргатмыша[26 - С 1370-го по 1388 г.], а затем его сына Султана-Махмеда. Номинально улусом правил тот, но ни для кого не являлось секретом, в чьих руках находилась власть.

Узнав о смерти Дмитрия Ивановича Московского, Борис Константинович поспешил в Сарай-Берке, но не нашел там Тохтамыша. Тот находился у впадения Яика в Хвалынское море. Охрана хана сперва приняла русских за неприятеля, но быстро убедилась в своей ошибке.

Тохтамыш предложил гостю присоединиться к нему. От таких предложений не отказываются, но, кроме сотни всадников для охраны князя, никого с ним не имелось.