Избранное. Мудрость Пушкина

Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;

и т. д.

И все же поэзия Пушкина, как и «Гамлет, и «Фауст», несомненно оригинальна. Очевидно здесь требуется пояснение; все дело в том, что признавать в поэзии носителем оригинальности.

Отнюдь не задаваясь целью рассмотреть этот вопрос в полном объеме, я хочу сообщить здесь лишь несколько частичных наблюдений, могущих послужить материалом для его решения. Наблюдения эти касаются как раз отношения поэзии Пушкина к поэзии Батюшкова, его ближайшего предшественника, оказавшего на него заведомо наибольшее влияние[90 - Пушкин познакомился с Батюшковым в начале февраля 1815 г., когда Батюшков посетил Пушкина в Царском Селе. В 1813–1817 гг. Пушкин испытал сильное воздействие эпикурейской, элегической и батальной лирики, а также сатиры Батюшкова, и в лицейские годы посвятил ему два послания – «К Батюшкову» («Философ резвый и пиит») (1814) и «Батюшкову» («В пещерах Геликона») (1815). Батюшков и Пушкин встречаются в «Арзамасе», на «субботах» В. А. Жуковского. Батюшков внимательно следит за поэтическим развитием Пушкина и в 1818 г. дает высокую оценку первым песням «Руслана и Людмилы». В 1824–1828 гг. в разговорах и набросках критических статей Пушкин постоянно возвращается к оценке творчества и исторического значения Батюшкова, которого (наряду с Жуковским) считает основателем в русской поэзии «школы гармонической точности». Наиболее развернутый разбор и недостатков лирики Батюшкова содержится в заметках Пушкина на полях «Опытов в стихах» Батюшкова. Как верно отмечено Гершензоном, в «Медном всаднике» у Пушкина есть следы чтения прозы Батюшкова. Последняя их встреча состоялась 3 апреля 1830 г., когда Пушкин навестил душевнобольного Батюшкова в Грузинах под Москвой (Черейский-2. С. 29–30).].

В «Гольфстреме» я обнаружил у Пушкина наличность своеобразной теории, по которой жизнь есть горение, душа – огонь, горящий то сильнее, то слабее; отсюда вся психологическая терминология Пушкина: высшее напряжение жизненности в человеке он определяет словами «пламенная душа», всякое сильное чувство, всякую страсть называет пламенем и, напротив, бесчувствие – остылостью, холодом. Стоит на любой странице раскрыть стихотворения Батюшкова – перед нами та же термодинамическая психология во всех подробностях; все ее основные речения Пушкин готовыми нашел у Батюшкова. Если Пушкин множество раз говорит:

«Воскреснув пламенной душой», «Впервые пламенной душой – Она любила», «И гаснет пламенной душой» и т. п., то Батюшков уже до него писал:

И в пламенной душе на веки начерталась

    (Посл. к И. М. Муравьеву-Апостолу),
Вас пламенны сердца приветствуют стократ

    (Таврида),
Любимец нежной музы
И пламенных сердец

    (Ответ А. И. Тургеневу).
Привычное Пушкину употребление слов «пламень», «огонь», «жар» в психологическом смысле встречаем уже у Батюшкова. У Пушкина:

Он создал нас, он воспитал наш пламень…

Но в нем пылает пламень скрытый…

– у Батюшкова:

И в осень дней твоих не погасает пламень,
Текущий с жизнию в крови

    (К престарелой красавице);
У Пушкина:

Твоим огнем душа палима, —

У Батюшкова:

Еще он любит голос лирный,
Еще в душе его огонь…

    <С.С. Уварову>;
у Пушкина много раз – «сердца жар»: «неизъяснимый сердца жар», «священный сердца жар», «сердца жар неосторожный», и т. п., – у Батюшкова раньше:

Но слезы умиленья,
Но сердца тихий жар…

    (Мои пенаты)
И весь арсенал речений, определяющих любовную страсть, как огонь, жар, пламень, – речений, с такой изумительной виртуозностью разработанных Пушкиным (Гольфстрем. С. 236–244), – полностью представлен уже у Батюшкова, по крайней мере в основных, типических формах. Уже Батюшков писал: «И в буре пламенных страстей» (Надежда), «от пламенных страстей» (К другу), «Восторги пылкие» (из Павла Силенциария), «В восторге пламенном» (Истинный патриот), «И первый жар в крови» (Мечта), «пламенный Эрот» (дважды: Из Гедила и Привидение).

Любовь еще горит во пламенных мечтах
Любовницы Фаона.

    (Мечта);
О, пламенный восторг, о, страсти упоенье,
О, сладострастие…

    (Мщение);
Где любовник воскресает
С новым пламенем в крови.

    (Отрывок из элегии);
Вдохни огонь любви в холодные слова.

    (Послание к гр. М. Ю. Велеурскому[27 - Т. е. Виельгорскому [Ред.].]);
Полмертвый, но сгораю.
Я вяну, но еще так пламенно люблю и т. д.

    (Из греч. антологии, XII).
Это – терминология и часто стилистика Пушкина. Точно так же и определение поэзии и поэтического вдохновения, как огня, Пушкин нашел готовым у Батюшкова: достаточно сравнить выдержки (#litres_trial_promo) из Пушкина, собранные в «Гольфстреме», со следующими стихами Батюшкова:

И огнь поэзии…
Наш Пиндар чувствовал сей пламень потаенный,
Сей огнь зиждительный…

    (Послание к И. М. Муравьеву-Апостолу);
там же —

Пламенный оратор иль пиит, —

как в другом месте (К портрету Жуковского) – «пламенный Тиртей»;

Я чувствую, мой дар в поэзии погас,
И муза пламенник небесный потушила

    (Воспоминание);
Там скальды пели брань, и персты их летали
По пламенным струнам

    (На развалинах замка в Швеции).
Все это – Пушкинские речения: «огнь поэзии», «огнь поэзии чудесный», «пламенный поэт» и т. д., – вплоть до «пламенника»: «Твой (поэта) светоч, грозно пламенея» (А. Шенье).

Уже Батюшков употреблял глагол «кипеть» в психологическом смысле. Он говорит: «кипяща брань» (На развалинах замка в Швеции), «Тебя, младый Ринальд, «кипящий как Ахилл» (Умирающий Тасс), как позднее Пушкин: «кипящий Ленский» или «Но юноше, кипящему безумно». У Батюшкова: «О, други, как сердце у смелых кипело» (Песнь Гаральда Смелого), – у Пушкина:

Моя душа
В то время радостно кипела