Осударева дорога (сборник)

– Землю потерял, – ответил Дешевый.

И опять мелькнуло у него в глазах, как у сокола.

– Можно рассказать?

– Расскажите.

– Пошел я свою землю искать и попал в большое собрание. Выходит человек от партии эсеров и говорит нам, делегатам: «Смотрите, мужики, крепко, спаянно держитесь, чтобы земля у вас не проскочила между пальцами». Я это хорошо запомнил и крепко-накрепко сжал пальцы. После того выходит другой оратор и говорит: «Ежели первый оратор сказал вам „а“, то я сейчас скажу вам „б“».

– Кончай скорей, – потребовала Улавнова. – К чему ты ведешь?

– К чему я веду?

– Ну да, к чему, скорей?

– Вот я и забыл.

– Ты дурака валяешь?

– Нет, нет, я вспомнил: как это он сказал нам, что ежели вышло «а», то сейчас у нас будет «б», я задумался, и как только я крепко задумался, то, может быть, и заснул, и тут во сне мои пальцы разжались, а земля проскочила между пальцами.

Кругом все засмеялись, и Уланова тоже не могла удержаться от улыбки.

– Что ты можешь? – спросила Уланова.

– Способен на всякую вещь, и в особенности на дела отчаянные.

«В подрывные бригады», – заметила себе Уланова.

– А вы кто, дедушка? – спросила Уланова.

Вышел Куприяныч, лесной бродяга, до того заросший по лицу волосами, что один только носик виднелся, как у перепелки. А глазки из-под этих перышков глядели устойчиво и ясно. До того устойчивы были глаза у Куприяныча, что делалось, будто их нет и нет ничего, а это виднеется сзади сквозь его щелки выкрашенная синькой стена.

– Милок! – сказал он Улановой, принимая ее за юношу. – Ты не записывай меня, я бродяга лесной и все равно убегу.

– Ну да, убежишь! – поддразнила Уланова.

– Милок, не смейся – улыбнулся ей Куприяныч.

И от улыбки с раздутыми щеками в волосах стал очень похож на ежа, и носик его из-под иголок торчал совсем как у ежа.

– Какие люди бывают! – вслух удивленно сказала Уланова.

– Всякие, милок, бывают, – ответил спокойно Куприяныч. – А я тебе просто скажу, вьюнош: буду работать и всякую работу могу, особенно лесную. Буду хорошо работать, ежели мне будет самому хорошо. А когда не захочется, все равно убегу. Только одного прошу у тебя, молодой человек, и давай с тобой сговоримся: буду работать и тебе самому услужу и удружу, только не записывай ты меня в книгу. Не будешь?

– Конечно, не буду, – ответила Уланова.

Проходили какие-то духовные лица с длинными волосами, и разноглазая монашка, и другая, красноглазая, вечно мигающая и какая-то страшная девка Анютка Вырви Глаз, какой-то китаец в косе; какой-то старый каторжник заявил, не мигнув глазом, что он на арбузной корке с Сахалина по Тихому океану вокруг света приплыл.

Их были тысячи разных людей, разных народностей, и каждый, на мгновение мелькнув, выпадал из памяти, как будто его вовсе и не было, и в то же время, мелькнув, закрывал надежду на появление какого-нибудь смысла в этом потоке людском.

И на улице так постоянно бывает со всеми нами, пока особенное лицо не покажется и не осветит человека.

Вышел пожилой, но крепкий живой человек с лицом смуглым, иссеченным морщинами, как ударами сабли.

– Волков я, – сказал он, – бывший торговец кожевенными товарами.

И охотно рассказал, что у него было несколько миллионов в банке, два каменных дома в Москве и два земельных владения под Саратовом и что он, обороняя свое имущество, поставил на крыше своего дома пулемет и в последний миг успел скрыться, но после через несколько лет его нашли. А теперь он переменил свои убеждения.

– Я не богатство свое защищал, а вечность. Я тогда думал, что все на свете меняется, все мишура, а в рубле заключена вечность.

– В рубле вечность? – удивилась Уланова.

– А как же, мы все купцы про себя в уме это держали. Русские купцы, конечно. Как из мужиков вышли, так в простоте и держали.

– В рубле вечность! – повторила удивленно Уланова.

– На этом вся моя жизнь прошла. А теперь, – продолжал Волков, – я круто переменил убеждения и понимаю: в рубле вечности нет.

Уланова положила перо.

– А разве, – спросила она, – есть на земле что-нибудь вечное?

– А как же? – ответил Волков. – Есть вечная мысля.

– Мысли тоже постоянно меняются.

– Мысли меняются, но одна мысля у человека всегда остается.

– Какая же это мысль?

– А такая мысля, чтобы на каждом месте и во всякое время как бы нам лучше.

Уланова как будто дожидалась чего-то долго, искала и вдруг нашла и вспыхнула, и глаза ее загорелись.

Зуек с восторгом глядел на нее, узнавая в ней прежнюю свою Марью Моревну.

– Если мысль эта, – сказала она, – на каждом месте, то, значит, и сейчас тут у нас в заключении, и тут тоже, как бы нам лучше?

– Ни минуты нет времени, ни вершка на земле, – ответил Волков, где бы не было этой мысли: делай лучше другим, и через это себе.

– Так это служба, – сказала Уланова с большими блестящими глазами. – Понимаю вас.

И вопреки запрету начальника называть заключенных товарищами, пожала Волкову руку и сказала:

– Понимаю, товарищ.

Так было теперь, будто сквозь хаос и гул людского падуна Уланова услышала мерный шаг человека, идущего все вперед и вперед.