Половина класса жила на той стороне и пользовалась этой давно проложенной «улицей». Венька попадал сюда, только когда провожал кого-нибудь домой, как сегодня Позднякову. Он шёл рядом, чуть отставая и слегка размахивая её портфелем. Он подумал: «Как Филька из „Дикой собаки Динго“», но тот был влюблён в свою Катю… а Венька знал Нину уже три года и никогда не думал об этом. Она, конечно, больше всех нравилась ему из девчонок и в классе, и в школе… но эта первая парта, всегда выглаженный передник и гладкая, никогда не нарушавшаяся причёска… Он чувствовал себя рядом с ней всегда неловко в своих лыжных из «чёртовой кожи» шароварах с накладными карманами спереди, измазанными чернилами руками и противогазной сумкой вместо портфеля…
Разговор никак не получался, мысли Веньки перескакивали с Эсфири на Позднякову, а Нина выговаривала ему за плохое поведение на уроках…
– Так скучно же, – лениво возражал Венька.
– А на истории тебя не слыхать!
– Потому что интересно!
– Когда это ты успел полюбить историю? Раньше ни одной даты запомнить не мог.
– Раньше не мог, – согласился Венька. – А вообще, ты знаешь, история – великая наука. Если бы её не было… Это как память земли – она в любой науке – главная часть. Ведь если бы её не было, снова бы изобретали электричество или открывали Соломоновы острова, и шли бы по пути, который уже прошёл капитан Кук, как в первый раз – не знали бы ни карты, ни как живут там племена и народы…
– Да что ты говоришь? – Венька и Нина разом повернулись на голос сзади. Откуда могли так незаметно появиться ремесленники? Их было четверо, примерно того же возраста и роста.
– А жиды всегда такие умные, за это их и не любят, – поддержал другой.
– Чё молчишь, ты? Пожрать нечего?
– Ребята, мы после школы, – затараторила Позднякова. Это была ошибка – объяснять не следовало…
– Заступается! – заулыбался первый. – Ты его любишь, правда?
– И ты тоже? – ткнул Веньку в грудь другой.
– А давай их поженим! – захохотал первый.
– Это как? – спросил молчавший до сих пор.
– Вась, он не знает как, – зароготал первый. – Вот сейчас тебя этот жидок и поучит! Он же умный, а?
Венька краем глаза следил, как один заходит за спину Поздняковой, а другой пристраивается у него сбоку. Первый, заводила, свистнул пронзительно сквозь приоткрытые губы, и в тот же момент Нина свалилась на спину через наклонившегося сзади мальчишку, юбка её бесстыдно задралась… Двое схватили Веньку за руки, и первый, подойдя к нему вплотную, злобно спросил: «Ну, что, поучишь? Или женилка не выросла? Тогда мы поможем? Согласен? Ты же умный, а?». Венька молчал, стиснув зубы, чтобы не вырвалось ни одного слова. Он поднял глаза и уставился в ненавистное лицо, торчавшее перед ним, потом сделал ложную попытку вырваться, и, когда почувствовал, как стиснули его с двух сторон, повис на их руках, ударил головой в торчавший перед ним нос и коленкой со всего маха в пах. Стоявший перед ним с диким воплем повалился на землю и скорчился, двое от неожиданности выпустили Веньку, и он тихо сквозь зубы сказал: «Беги!», ударил портфелем по голове правого и кубарем полетел вниз с откоса…
Трое опомнившихся рванули за ним, расстёгивая на ходу пояса и наматывая их на руки. Последнее, что Венька помнил, был удар башмака в скулу и сиплый голос: «Готов!».
Нина вернулась за ним, как только ремесленники отступили. С ней было ещё трое ребят. Они подняли Веньку по склону, уложили на тачку с самолётными колёсами и повезли к Поздняковой. По дороге все молчали.
В милицию заявлять не стали. Прибежал рыжий запыхавшийся Фейгин, выгнал всех из комнаты, потребовал горячей воды, скинул пиджак, закатал рукава рубашки и склонился над Венькой, плавно двигая своими огромными в рыжих кудрях руками с толстенными пальцами, которыми, казалось, невозможно взять никакой инструмент. Потом он грузно опустился на табурет, сам глотнул какую-то пилюлю и, обведя взглядом наблюдавших за ним ребят, спросил: «Ну, кто что-нибудь видел?». Нина открыла было рот и хотела по обыкновению протараторить, ибо по-другому говорить она не умела. Но доктор Фейгин опередил её и досказал свою мысль тем же тоном: «Никто ничего не видел! Очь хорошо! Очень хо-ро-шо…» – и стал натягивать пиджак. «Пусть лежит здесь. Никуда его не таскайте… А за матерью пошлите кого-нибудь из взрослых. Он ведь, кажется, на той стороне живёт? Да? Ну, прощайте, драчуны… И не вздумайте!.. – сурово зашипел он на бабку, попытавшуюся что-то сунуть ему в карман. – Прощайте!».
Глава III. Измена
Когда Венька просыпался, крепко пахло мятой, потом утренний запах сменялся сладковато-приторным ароматом парного молока, потом пахло чем-то сальным и горьким – это баба Дуся садилась за спицы, так пахла шерсть. Свет просачивался сквозь двойную преграду: сначала ситцевых и затем толстых кружевных занавесок. Поэтому рассвет запаздывал в комнату, а темнело всё раньше и раньше.
Фейгин навещал два раза в неделю, накладывал свои огромные рыжеволосые руки на щуплое Венькино тело, на голову, трогал пальцами и что-то бормотал для самого себя по-еврейски. Вставать разрешил только «до ведра», а на улицу – «ни боже мой». Это очень стесняло и мучало Веньку. Но самое обидное, что читать ему тоже не разрешалось ни строчки – столько свободного времени пропадало даром…
Мама хотела после нескольких дней перевезти его домой. Она страшно переживала, что он стесняет чужих людей, пыталась заговорить, что и кормить его накладно, но баба Дуся всё решила очень просто: «Ты не переживай, дочка, кто знает ещё, кого ты в жизни выходишь… а если б не парень твой, совсем бы худо было. Пусть лежит – тебе же спокойней!».
Она делала ударение на последнем слоге, и от этого, непонятно почему, Веньке становилось как-то особенно тепло и близко всё, что тут происходило.
А происходило удивительно много, чего не замечаешь в однообразном течении собственной жизни. Во-первых, приходили ребята из класса – навестить. Их, правда, бабка пустила ненадолго и ворчливо заставляла вытирать ноги, зато потом угостила пирожками. Из разговора с ними Венька выяснил, что двое из ремеслухи пострадали не меньше его. Но друзья просили не выдавать их, что принесли новости: ему запретили волноваться.
– Да что я, больной, что ли! – возмущался Венька. – Сбегу!..
Правда, на следующее утро он обнаружил, что его штаны и рубашка, висевшие на стуле, исчезли, и догадался, что бабка Дуся – настоящий разведчик – подслушала его обещание.
Мама в те вечера, когда могла освободиться пораньше, приходила раскрасневшаяся и доставала что-нибудь вкусненькое из сумки. Раньше он никогда не проводил с ней столько времени. Однажды она вынула толстенную книгу, позвала Нину и отдала ей: «Только не давай ему самому читать, а если тебе будет интересно, почитайте вместе!».
– Покажи хоть обложку! – потребовал Венька. Он напряг глаза, голова закружилась, но отчётливо выплыло название: «Земля Советская».
С того дня Нина усаживалась на мягкую подушечку на табуретке около Венькиной головы, чтобы удобнее показывать ему картинки, баба Дуся пристраивалась у ножной швейной машинки, на которой раскладывала свои мотки шерсти, и начиналось долгое чтение с замечательными комментариями бабушки, которую внучкины возражения остановить не могли.
– Ты можешь помедленнее? – просил Венька. – Я же за тобой не успеваю.
– Толмит, как дьячок, – поддерживала бабка и крестилась на икону в углу.
Голос раздавался ровно и монотонно. Потом он становился всё дальше, дальше… Венька смотрел в потолок, ему казалось, что он сидит в классе, и вот Эсфирь рассказывает про то, как нашли апатиты на Кольском полуострове и соль в Кара-Богаз-Голе…
И он представлял учительницу – только не с бронзовыми густыми волосами, а с тёмно-русыми, заплетёнными тугой косичкой, как у Нины, и не в сером пиджаке, а в чёрном ученическом фартуке, и голос её почему-то был удивительно похож на тот, который он слышал теперь каждый день…
Однажды, когда его осматривал Фейгин, Венька почувствовал какую-то суету за занавеской. «Проходите! Проходите!» – и появилась Эсфирь. Фейгин встал с края кровати, на которой сидел, поздоровался с ней, и она заняла его место. Венька сгорал от смущения – никогда столько взрослых сразу не проявляло к нему внимания, и среди них, среди этих взрослых, была Она… Он уже плохо понимал, что ему говорили. Только чувствовал нотки одобрения, даже восхищения им, конечно, скрытые, еле звучащие, смотрел на всех вытаращенными глазами и стеснялся, что лежит при них, что болен, хотя считал себя здоровым… и в то же время счастье всё больше и больше наполняло его…
Фейгин постоял молча, а потом что-то быстро вполголоса сказал по-еврейски, Венька не расслышал, зато Эсфирь отчётливо и саркастически ответила: «Аваде![1 - Как же!] – и обратилась к нему: Ты можешь попросить маму, чтобы она зашла ко мне в школу?». «Нет, не так, – запротестовал Фейгин, – сама зайди сюда ещё раз. Когда бывает мама? Поздно? Тогда зайди в воскресенье. Всё. Генуг[2 - Достаточно.]. Тебе не надо больше… ладно… потом…» – прервал он сам себя.
Венька был удивлён, что они разговаривают так, будто давно знают друг друга. Незнакомое ревнивое чувство неприятно укололо его, заставляло нервничать, злиться, что он сидит взаперти… И три ночи подряд ему снились рыцари в шлемах и латах верхом на конях. Они надвигались «свиньёй» на него, и он отчётливо видел на сверкавших щитах выпуклые буквы Р.У.
«Берегись!» – кричала ему Эсфирь, и он, вздрогнув от её голоса, вырывался из оцепенения страха и успевал увернуться от смертельного удара меча. Всадник, не рассчитывавший на промах, тянулся вслед за рукой, направлявшей тяжеленный меч, и падал с лошади. Тогда Венька подлетал к нему и тут ясно понимал, что ничего с ним не может поделать, потому что безоружен, а удар кулака по латам… Он судорожно искал взглядом вокруг хоть что-нибудь… но ничего – пусто! И вдруг появлялась Позднякова, подбирала выпавший рыцарский меч с земли и протягивала Веньке. «Ура!» – орал Венька, поднимал двумя руками тяжеленное стальное оружие над головой и с хрупом опускал его на ненавистный панцирь…
– Мама, вы б его тормошили хоть, когда он кричать начинает, а то опять слетит с кровати да, не дай Бог, головой-то стукнется… Всё равно не спите, – голос тёти Вали долетал глухо из-за занавески.
– Не сплю, не сплю, – отвечал ворчливый бабкин голос, – за вас молюсь… Господи, за какие грехи караешь?
– Полно, мама, молитесь молча, мне на смену в пять вставать…
И Венька снова проваливался в свой сон. Самое удивительное, что он впервые видел сон с продолжением. Рыцарь как ни в чём не бывало поднимался после Венькиного удара и шёл на него… Наперерез бросалась Позднякова, тихо сквозь зубы выдавливала: «Беги!» – и…
– Милок, ты попей, попей… и на другой бок ляг, – и бабка крестила его в темноте. Он видел движение её руки на фоне лунного окна…
Когда Фейгин разрешил выйти на улицу, Веньку встретил смутный, серый, влажный день и обернул его, как простыня. Он зажмурился, втянул носом сырой воздух. Глаза закрылись сами собой, и, чтобы не упасть, Венька схватился рукой за перила крыльца…
Вечером мама пришла за ним.
– Коли что не так, прости, дочка, – сказала бабка Дуся и перекрестила их.
– Хватит, мама, – как обычно оборвала Нинкина мама. – Циля, садись. Поужинаем, – она поставила на стол бутылку, налила в граненые стаканы и, не дожидаясь, чокнулась с маминым стаканом.
– Спасибо вам за всё…
– Не надо, – опять оборвала Валентина. – Когда её отца забрали, ей шесть было, – она громко сглотнула, прикусила губу, протолкнула что-то мешавшее ей в горле и совсем жёстко добавила: – Меня в эшелоне Абрам Григорич выходил, царство ему небесное, а то бы… – и она махнула рукой.