За рубежом

– Вот Мамелфин – тот счастливее меня! Он Евтропия в своем "заведении" переводил!

– Но если вас не учили латинской грамматике, то в чем же состояло ваше воспитание?

– Нас заставляли танцевать, фехтовать, делать гимнастику. В низших классах учили повиноваться, в высших – повелевать. Сверх того: немного истории, немного географии, чуть-чуть арифметики и, наконец, краткие понятия о божестве. Вот и все. Виноват: заставляли еще вытверживать басни Лафонтена к именинам родителей…

– Ваше сиятельство! не помните ли какой-нибудь басенки? – вдруг разохотился я.

– Помню и даже с удовольствием прочитаю.

И он, не выжидая дальнейших просьб, начал:

Maitre corbeau, sur un arbre perche,
Tenait en son bec un fromage…[56 - Вороне где-то бог послал кусочек сыру…]

Он декламировал так мило и так детски отчетливо, что даже посторонние прохожие останавливались и любовались.

– Прекрасно! – похвалил я, – но понимаете ли вы, граф, смысл этой басни?

Он на минуту задумался.

– До сих пор, – сказал он, – я не думал об этом; но теперь… понимаю! Знаете ли вы, Подхалимов, что в этой басне рассказана вся моя жизнь?

– Это весьма возможно, граф!

– Именно так. Было время, когда и я во рту… держал сыр! Это было время, когда одни меня боялись, другие – мне льстили. Теперь… никто меня не боится… и никто не льстит! Как хотите, а это грустно, Подхалимов!

– Бог милостив, ваше сиятельство!

Он не отвечал и некоторое время, понурив голову, шел рядом со мной по аллее.

– Моя жизнь – трагедия! – начал он опять, – никто не видел столько лести, как я, но никто не испытал и столько вероломства! Ужасно! ужасно! ужасно!

– Ваше сиятельство! позвольте вам доложить! Это всегда так бывает. Коль скоро человек взбирается на высоту, не зная латинской грамматики, то естественно, что это наводит на всех страх. А где страх, там, конечно, и лесть. Зато потом, когда обнаруживается, что без латинской грамматики никак невозможно, и когда, вследствие этого, человек оказывается несостоятельным и падает, тогда, само собой разумеется, страх и лесть исчезают, а вместо них появляется озорство и вероломство. По крайней мере, так идет эта процедура у нас.

– Понимаю я это, мой друг! Но ведь я человек, Подхалимов! Homo somo, как говорит Мамелфин… то бишь, как дальше?

– Homo sum et nihil humani a me alienum puto,[57 - Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо] – подсказал я, – то есть: человек есмь и ни один человеческий порок не чужд мне…

– Вот видите ли! Разве легко мне примириться с моим настоящим положением?

– Знаю, что не легко, граф, но, по моему мнению, слишком огорчаться все-таки не следует. Фортуна слепа, ваше сиятельство, а бог не без милости. Только уж тогда нужно покрепче сыр-то во рту держать.

– Натурально!

– Но ежели, ваше сиятельство, это случится… Позвольте надеяться, сиятельнейший граф!

– Натурально! И даже… непременно! Вы будете, так сказать… Но только с одним условием… скажите, вы не будете льстить мне, Подхалимов?

– Никак нет-с, ваше сиятельство!

– И вы будете всегда говорить мне правду? одну только правду?

– Точно так, ваше сиятельство!

– Touchez la![58 - По рукам!]

Он протянул мне руку и затем вдруг дрогнул всем телом и… обнял меня! Это было до того несогласно с обычаями Интерлакена, что Юнгфрау мгновенно закутала свою вершину в облако, а сидевшая поблизости англичанка вскрикнула: shocking![59 - неприлично!] – и убежала.

– Но довольно об этом! – сказал граф взволнованным голосом, – возвратимся к началу нашей беседы. Вы, кажется, удивлялись, что наше бюрократическое творчество оскудевает… то есть в каком же это смысле? в смысле распоряжений или в другом каком?

– Нет, ваше сиятельство, не в смысле распоряжений. Распоряжений и нынче очень довольно, но мотивировки у распоряжений нет. Трудно понять-с.

– Гм… да; но как же, по-вашему мнению, помочь этому?

– Конечно, необходимо прежде всего обратить внимание на воспитание…

– Да, но ведь это длинная история! Покуда вы воспитанием занимаетесь, а между тем время не терпит!

– Точно так, ваше сиятельство. И я, в сущности, только для очистки совести о воспитании упомянул. Где уж нам… и без воспитания сойдет! Но есть, ваше сиятельство, другой фортель. Было время, когда все распоряжения начинались словом "понеже"…

– "Понеже"… это, кажется, "поелику"?

– Браво, граф! Именно оно самое и есть. Так вот, изволите видеть…

И я изложил ему в кратких словах, но ясно, всю теорию "понеже". Показал, как иногда полезно бывает заставлять ум обращаться к началам вещей, не торопясь формулированием изолированных выводов; как это обращение, с одной стороны, укрепляет мыслящую способность, а с другой стороны, возбуждает в обывателе доверие, давая ему возможность понять, в силу каких соображений и на какой приблизительно срок он обязывается быть твердым в бедствиях. И я должен отдать полную справедливость графу: он понял не только оболочку моей мысли, но и самую мысль.

– Как же, по-вашему, я поступать должен? – спросил он меня.

– Очень просто, граф. Каждый раз, как вы соберетесь какое-нибудь распоряжение учинить, напомните себе, что надо начать с "понеже", – и начните-с!

– Поясните, прошу вас, примером.

– Примером-с? ну, что бы, например? Ну, например, в настоящую минуту вы идете завтракать. Следовательно, вот так и извольте говорить: понеже наступило время, когда я имею обыкновение завтракать, завтрак же можно получить только в ресторане, – того ради поеду в ресторан (или в отель) и закажу, что мне понравится.

– Но ежели я не голоден?

– Ах, ваше сиятельство! Тогда извольте говорить так: понеже я не голоден, то хотя и наступило время, когда я имею обыкновение завтракать, но понеже…

– Вот видите! два раза понеже!

– Это от поспешности, граф! А результат все один-с: того ради в отель не пойду, а останусь гулять в аллее…

– По-ни-ма-ю!

– И увидите, ваше сиятельство, как вдруг все для вас сделается ясно. Где была тьма, там свет будет; где была внезапность, там сама собой винословность скажется. А уж любить-то, любить-то как вас все за это будут!

– Вы говорите: будут любить?.. за что?