Распятые любовью

Возвращаемся на родную улицу с мрачным названием. Любопытно то, что на Лагерной улице не было ни одного дома (а это были частные строения), в котором не проживал хотя бы один человек, побывавший в местах не столь краесветных и отрешённых от нормальной жизни.

Пацан с нашей улицы Валёна Ильин пел под гитару на наших почти ежедневных сходках:

На улице на Лагерной родился я и рос,

И на родной той улице был первый мой допрос.

На улице на Лагерной я начал воровать

И от отца сурового пришлось мне пострадать.

Дальше мы все вместе подпевали:

Кто названье ей дал?

Ох, видать впопыхах!

Видно, много страдал

Человек в лагерях…

Лишь спустя много лет до меня дойдёт, что чуда не произошло и исключения не случилось, а название родной улицы – это, как выяснилось, был знак свыше.

Но до взрослой жизни было ещё далеко. Мне, впрочем, как и всем остальным детям, казалось, что повзрослеть может кто угодно, только не мы. Я, к примеру, не мог поверить в то, что когда-то я стану взрослым мужчиной и буду служить в армии. Мысленно загибал пальцы и считал, через сколько лет это произойдёт, но до конца в своих подсчётах так и не доходил – то ли страх завладевал мною, то ли восторг от масштабов и размеров будущей жизни.

Мы действительно росли на улице. В прямом смысле.

Когда я вспоминаю свои детские годы, не могу поверить, что дожил до пятидесяти пяти лет. Сегодня «Водовоз» (фирма, поставляющая питьевую воду), регулярно привозит нам домой воду, я уже и забыл, когда последний раз пил её из-под крана. Мы были другими, пили воду прямо из колонки, расположенной на пересечении Лагерной улицы и переулка Серова, и никогда ни у кого не возникало мысли, что от этого можно заболеть.

Мы как угорелые гоняли на велосипедах, бросая руль, и показывая высший пилотаж, но мы тогда и слыхом не слыхивали ни о каких вело-шлемах. Дядьки-мотоциклисты да, надевали шлемы, но, говорили, что их гоняют ГАИшники, за езду без шлема можно было получить штраф или дырку в талоне, прилагаемом к «правам». Легковые машины были редкостью, но у кого они были, те в глаза не видели подушек безопасности, ремней и прочих чужеземных причудливых атрибутов.

Мы целыми днями, с утра до ночи, пропадали на улице. Родители не звонили в милицию, скорую, а уж тем более в МЧС, потому что его вообще тогда не было. В посадке (лесополосе вдоль железной дороги) мы жарили на кострах принесённый из дому хлеб, кукурузу и сбитых из рогатки воробьёв, почему-то они назывались у нас жидами, пекли в золе картошку, выкопанную в полях на чужих огородах, яблоки из соседских садов. У нас даже была своя поговорка: «В чужом саду яблоки вкуснее». Когда темнело, мы совершали набеги в сады на соседней улице и, возвращаясь к себе, лакомились виноградом, персиками, сливами, вишней, черешней, несмотря на то, что этого добра хватало и в своих дворах. Но кто же будет есть это без риска и ночной романтики, без приключений и авантюры?

Мы дрались, мирились, ходили в синяках, с выбитыми зубами, но наши родители не бегали за нами и не тащили «обидчиков» в суд. Потому что мы решали свои проблемы сами. Мы даже лимонад пили с одной бутылки, и никто не брезговал, не думал о том, что может кто-то чем-то заразиться.

Мы были врождённым подрывниками и диверсантами. Любой из нас, случись война, мог бы повторить подвиги Марата Казея, Володи Дубинина, Жоры Антоненко, Лёни Голикова, Валя Котика. Мы изготавливали из расчёски и утащенных у сестёр пластмассовых кукол «дымовухи», а из баночек из-под валидола ракеты. Мы пилили напильниками стальные трубки и делали из них пугачи и поджигняки-пистоли, засыпали в стеклянные бутылки с водой карбид и взрывали их, случалось, что они взрывались прямо у нас в руках.

Когда я пытался рассказать своему сыну о наших детских кошмарах, он даже не всегда понимал, о чём речь. Читатели старшего поколения наверняка помнят, когда ты пошёл гулять и вдруг случайно порвал новые штаны, куртку или разбил ботинки. Я, к примеру, до сих пор вздрагиваю, вспоминая, когда мама ставила меня в очередь, а сама куда-то отходила «на минуточку», пока моя очередь была далеко, я был спокоен, но как только приближалась, а мамы всё не было, меня охватывала невероятная паника.

Вы помните свои ощущения, когда обнаруживали в манной каше комочки? Или когда во время урока неожиданно «приспичило» в туалет? Каково же было моё разочарование, когда в новогоднем подарке я обнаруживал яблоко, мандаринку, карамельки и ни одной шоколадной конфеты, мне в такие минуты хотелось возглавить ещё одну Октябрьскую Социалистическую революцию и всех детей завмагов, ревизоров, товароведов повесить на школьных фонарях. Как же было обидно, когда ты весь год ждёшь, когда наступит твой день рожденья, а тебе на него дарят какую-то как выражалась мама, «тряпочку» – рубашку, штаны, трусы, майку. Ну, за что мне такое наказание?!

Самыми кошмарными днями в садике были те, когда всех уже разобрали по домом, а ты сидишь как круглая сирота и делаешь вид, что не плачешь. Я ненавидел маму, когда она заставляла меня сморкаться в платок при всём честном народе. О, если бы вы знали, как мне хотелось запулить чем-нибудь в телевизор, когда вечером вместе со всеми сел смотреть кино, а там какой-то козёл написал «Только для взрослых».

Какое нужно было иметь мужество, чтобы добровольно идти к «зубнику», но я в этом вопросе был неисправимым трусом, а потому меня всегда тащили туда на аркане.

Тщательно умывшись, почистив зубы, я всё равно, прежде чем уйти в школу, обнюхивал себя десять раз.

За некоторые поступки из детства стыдно до сих пор. Почему-то никто не разъяснял нам о народном достоянии, и мы стреляли подшипниковыми шариками по фарфоровым изоляторам на железной дороге, по стёклам пролетающих мимо электричек. Зачем мы это делали, мы не могли объяснить даже сами себе. Но однажды нас поймали за этим занятием какие-то инспекторы-железнодорожники. Родителям пришлось заплатить штраф по двадцать пять рублей с носа. Были серьёзные последствия и синие полосы на спине от отцовского ремня – двадцать пять рублей в начале семидесятых были деньгами немалыми.

Мы часто ходили друг к другу в гости, поскольку были такие семьи, где телевизором ещё не обзавелись. Родители не возражали, даже если это случалось в их отсутствие. Просьба у всех мам и пап была одна: «Только не играйте дома в прятки!». Другими играми родители не интересовались, видимо, надеясь на то, что всякие там сексуальные влечения и опыты не для их маленьких детей.

А между тем ещё, только готовясь к школе, «асексуальные» дети пролетариев придумали занимательную игру в «потипаться». Чтобы понять это необычное словцо, в нём просто нужно буквосочетание «тип» заменить на две буквы «е» и «б». Но поскольку это звучало бы чересчур грубо и слишком взросло, без особого труда родился безобидный и славный синоним. Разумеется, всё это было результатом коллективного лексикологического труда. Из этой игры никто не делал тайны, в ней могли принять участие все желающие лагерные дети.

Правила были простыми: девочка должна была снять (или приспустить) трусы и лечь на спину, мальчик проделывал ту же самую процедуру и ложился лицом к лицу на девочку. Комичность этих действий заключалась не только в том, что маленькие дети копировали и изображали половой акт (совершенно не понимая, что это такое вообще), но и в том, что мальчики, если вдруг возникала неосознанная эрекция, старались любым способом утихомирить свои твёрдые карандаши и привести их в надлежащий вид, то есть превратить в податливых мягких червячков – так было удобнее лежать на «партнёрше».

У нас на Лагерной улице жил необычный мальчик Митя Боженко со странным прозвищем Митя-Писюн. Прозвище, конечно, странное, но не случайное и вполне объяснимое. Прозвище это могло прилипнуть без особого труда к любому, если бы тот занимался тем, чем занимался Митя. С первого класса Митя всем, ну, почти всем, уличным пацанам сосал писюны. И это было настолько обычным делом, что никто даже не придавал этому действию какого-то непристойного значения. Никогда Митя никого не доводил до оргазма, он выполнял как бы предварительную ласку, а уж потом возбуждённый партнёр привлекал для самоудовлетворения верную подругу, как говорили у нас на улице, «Дуню Кулакову», попросту говоря, онанировал. Таких заумных слов, как «пенис», «фаллос», «мастурбация», «вагина» мы слыхом не слыхивали и даже «сперма» в те времена у нас называлась «молофьёй».

Лагерные подростки посмеивались над запугиваниями взрослых, внушавших подрастающему поколению, что дрочить очень вредно, мол, это неминуемо приведёт к импотенции, потери памяти, появлению волос между пальцами. На руки, конечно, все поглядывали, и между пальцами на всякий случай поглаживали, но серьёзного значения увещеваниям взрослых никто не придавал.

И что интересное, ни у кого даже мысли не возникало о том, что кто-то здесь занимается развратом или каким-то другим грязным делом. Всё происходило обыденно и прозаически.

К девяти годам я неожиданно обнаружил в себе странную и пугающую склонность, выражавшуюся в непонятном и необъяснимом желании раздеваться донага и натягивать на себя женские трусы, выуженные из шифоньера, расположенного в родительской спальне. Оставаясь дома один, я мог простоять целый час, а то и дольше, у зеркала, меняя позы, поглаживая свою мальчишескую грудь, ягодицы, теребя соски, мошонку ну и собственно главного героя, который, несмотря на свой скромный размер, превращался в твёрдую стрелу, напористо рвущуюся ввысь. Иногда мне везло, я находил в корзине для белья нестиранные трусы матери. Тогда я надевал их себе на голову, натягивал на нос тем местом, которое ещё совсем недавно впитывало в себя соки взрослой женщины, нюхал, лизал и наслаждался резким, терпким запахом ситцевых трусов. Мне казалось, что я мог бы круглые сутки напролёт дышать этим баснословным ароматом, однако не так часто и не так долго мне удавалось побыть дома одному.

Кроме всего прочего, у нас были захватывающие уроки «Сексуального просвещения».

Лагерная улица перпендикулярно упиралась в железную дорогу. А за ней шла достаточно густая и длинная лесопосадка. Сезон сексуального обучения открывался

ежегодно первого мая. Мы с утра занимали наблюдательные пункты, у каждого были приспособления для подачи сигнала – кто-то аккуратно поднимал ветку,

кто-то изображал пение птицы, а кто-то просто махал рукой, когда та или иная «парочка» входила в чащу.

О! Парочки – это для нас, лагерников, было настоящее, крутое, непревзойдённое, выражаясь современным языком, упоительное реалити-шоу. Если бы его хоть раз увидели те, кто сегодня критикует, ругает, проклинает нынешний «Дом-2», они бы сразу успокоились и назвали бы его передачей похожей на «Спокойной ночи, малыши».

Влюблённые всегда, за редким исключением, приносили с собой лёгкое одеяльце или простынь, спиртное, закуску, выбирали укромное место, которое, по их мнению, не просматривается извне, расстилали скатерть-самобранку и начинали культурно отдыхать. Разумеется, пацаны и их лагерные подружки занимали места в лесном партере и молча сопели, разговаривать во время сеанса было категорически запрещено, ибо разоблачение грозило серьёзными последствиями. Один разгорячённый развратник после тщательного исполненного куннилингуса (тогда мы это называли иначе) своей подруге догнал Сашку Каляева, чихнувшего в самый неподходящий момент, и сломал ему руку – тот бедолага, убегая, споткнулся о пень и упал. От страха пацан даже намочил штаны, дома он сказал родителям, что упал с дерева, а обоссался из-за боли. Тоже мне секс-гигант, может мы случайно проходили и увидели, так Сашка и кричал любителю орального секса, но куда там! Называется, нашёл виновного. Твоя лесополоса, что ли? Однако казусы время от времени всё же случались.

После принятия любовниками на грудь в лесополосе начинался первый урок по сексологии – предварительные ласки, поцелуи и страстные обнимашки. После них обычно наступала небольшая перемена, затем «рюмка водки на…» земле, и следующий урок – тут уже гораздо интереснее – начинался оральный секс, часто в знаменитой позиции "69". Кульминация, конечно, наступала в третьем акте – полноценный анально-орально-вагинальный секс, лёжа на одеяле, стоя на коленях, или у дерева, спереди, сзади, иными словами, кто на что горазд.

За сезон в лесополосе можно было получить если не высшее, то средне-специальное сексологическое образование уж непременно. Захаживали сюда и однополые парочки, причём и мужские, и женские. А однажды мы даже все перепугались. Одна невероятно красивая тётка в чёрных кожаных трусах и лифчике неожиданно вынула из сумки кнут и начала лупить своего приятеля. Если бы видели, как тот валялся на земле, извивался, молил о пощаде, но женщина была непоколебимой. Наши пацаны даже задумались, а не помочь ли мужику (забьёт ведь!), но, к счастью, всё закончилось благополучно. Женщина отхлестав партнёра, сунула плётку в сумку, и они занялись привычным делом.

После того как парочки, вволю насладившись природой, покидали лесную опочивальню, мы всегда тщательно обследовали место проведения культурно-развлекательного мероприятия. Находки иногда были самыми неожиданными. Я как-то уволок с собой изумительные голубые трусики. И невероятно нежной ткани, ароматные – дома у мамы таких отродясь не бывало. Я часто ночью спал в них, а однажды даже рискнул и сходил в школу. Признаюсь, половину того, что говорил учитель, я не слышал. Я наслаждался мыслью о том, что мой юный перчик прикасается к тому место, где когда-то была она – лохматая и ароматная.

Пришлые любовники часто оставляли на месте блудодеяния простыни, и тогда подрастающее поколение устраивало на них «оргии». Если среди наблюдателей не было чужих (иногда «занятия по секспросвещению» посещали» гости из других районов), но были свои «дамы», «кавалеры» начинали их «типать», если дам не было, привлекали Митю-Писюна. При девчонках Митя своё умение не показывал, хотя они знали, что он обслуживает мальчиков, но никто его за это не осуждал и не дразнил. Сегодня жителей Лагерной улицы, справедливо назвали бы очень толерантными гражданами, ну, наверное, почти как норвежцы или шведы.

В лесном борделе иногда можно было найти остатки спиртного, сигареты и даже презервативы. Последние, конечно, использовались не по назначению – мы в них заливали максимальное количество воды и сбрасывали «бомбы» с высоких деревьев, иногда на проходивших вдоль лесопосадки людей. Было весело!

Став чуть постарше, мы, малолетние исследователи, придумали новую игру – в доктора, причём в основной состав игроков входили только свои, то есть надёжные товарищи – лагерники, чужих туда не пускали. Коллектив «докторов» состоял из шести человек – три мальчика и три девочки. Врачевали мы по очереди.

Правила игры были простыми и легко запоминаемыми: «больные» снимали трусы и усаживались на диван, «доктор» начинал медосмотр, причём мальчикам разрешалось целовать девочкам, что говорится, и сиси, и писи. Если бы на нашем месте были настоящие медики, они бы, наверное, употребили медицинский термин «вульвы», могли бы назвать их наружными тазовыми половыми органами или женскими гениталиями. Но никто тогда из нас таких чудных слов не знал, а потому мальчики целовали девочкам просто «письки». Девочки тоже не оставались в долгу, и если докторами выступала женская половина коллектива, то они с удовольствием целовали мальчикам «писюны».

Через много лет, слушая своих возмущающихся ровесников и старших товарищей, сетующих на падение нравов у современной молодёжи и повсеместный разврат, я вспоминаю игры октябрят и пионеров, коллективные просмотры эротических спектаклей в лесополосе и, улыбаясь, мысленно вопрошаю: «Ну, при чём здесь телевидение и фривольные СМИ, голливудские и французские фильмы, запрещённые ранее книги, ООН, Минздрав, Минобр, МВД и прочие структуры?».

«Лагерные» дети задолго до перестроечных выкрутасов довольствовались Винни-Пухом, Пятачком, осликом И-а, совой, кроликом, Крокодилом Геной, Чебурашкой, Простоквашино, Бременскими Музыкантами. И никакой пресловутой пропаганды гомосексуализма и порнографии не было и в помине. Но всё равно находились пацаны, которые умудрялись подрочить и на принцессу в красном платье из «Бременских музыкантов», и на маму из Простоквашино и даже на домомучительницу из «Карлсона», сиськи у той дамы были знатные. Однако я во втором классе ещё не дорос до таких серьёзных испытаний своего орудия. Дрочить я начал где-то в классе четвёртом. Вы не представляете, как же я неистово боролся с этим «недугом», но так с ним и не справился.

Из художественных фильмов для детей тоже были доступны почти пуританские «Неуловимые мстители», «Свадьба в малиновке», «Белое солнце пустыни», «Бриллиантовая рука», «Кавказская пленница». Потом подоспели «Джентльмены удачи», «Иван Васильевич меняет профессию» и всё такое.

Ни в мультипликационных, ни в художественных фильмах тех лет ничего непристойного и похабного не было. Скорее, скабрезность и сквернословие можно было услышать за столом, где собирались взрослые, наши родители, соседи, гости для празднования какой-либо памятной даты, дня рождения или просто «хорошо посидеть» – был и такой повод.

Народное творчество в нашей стране никогда не отставало от актуальных тем, мы внимательно слушали и запоминали, как наши родители напевали частушки, идущие в ногу с их временем: