Сон в зимнюю ночь

Отступать было некуда, и он, проглотив застрявший в горле комок и даже слегка побледнев, приблизился к девушкам и, выдавив на лице ненатуральную улыбку, пробормотал глухое «привет». Лера представила их друг другу. Высокую блондинку звали Яна, а её подругу, сразившую своей красотой Кирилла, Саша. Теперь он стоял рядом с ней, почти касаясь её плечом, смотрел прямо в её лицо, слушал её голос. Лицо было тонкое, свежее, живое, с чуть-чуть, самую малость вздёрнутым носом, узенькими дугообразными бровями, гладкой матовой кожей, тронутой лёгким румянцем, с ямочками на щеках, появлявшимися всякий раз, когда она улыбалась. А голос негромкий, мягкий, чуть растягивающий слова, с едва уловимой картавинкой.

Кирилл, не отрываясь, как околдованный, смотрел в её лицо, с каждой минутой казавшееся ему всё более прекрасным, – и не мог насмотреться, слушал её голос – и не мог наслушаться, скорее чувствуя, чем понимая, что стремительно проваливается в какой-то глубокий тёмный омут, из которого, вероятнее всего, ему уже не выбраться. Но он и не собирался выбираться из него, он был в восторге от переживаемых им ощущений, он хотел в тот момент лишь одного: чтобы они продолжались как можно дольше, чтобы он до бесконечности мог смотреть в это ясное, будто озарённое чудесным внутренним светом лицо и слушать этот волшебный, завораживающий голос.

Что говорил тогда он сам, он уже плохо помнил. Да и нечего было, собственно, помнить: основной разговор шёл между девушками, а он лишь вставлял время от времени короткие малозначащие реплики, продолжая чувствовать некоторую скованность и вообще-то не очень характерную для него неуверенность в себе.

Однако довольствоваться такой пассивной ролью в беседе ему пришлось не слишком долго, так как минут через пять после её начала к ним подошёл какой-то не знакомый ему слегка поддатый парень, бесцеремонно вмешался в разговор, нагородил всякой чепухи, после чего, взяв Леру и Яну под руки, с оглушительным идиотским хохотом увлёк их за собой в гостиную.

Саша же, совершенно неожиданно для Кирилла, не ушла вместе с ними, а осталась рядом с ним. Это было настолько неожиданно для него, что он поначалу совсем растерялся и не мог от волнения вымолвить ни слова. Вздыхал, покашливал, переминался с ноги на ногу, бросал вокруг озабоченные взгляды, словно в поисках помощи. Но помочь ему было некому: кроме них двоих, на кухне никого больше не было, все гости в этот момент собрались в большой комнате, откуда доносился несмолкаемый гул голосов и всплески смеха.

Не знакомый с ним человек, не знавший о его репутации дамского угодника и о его впечатляющих достижениях в этой сфере, мог бы, наверно, заключить, судя по его поведению в эти мгновения, что он первый раз в жизни остался наедине с красивой девушкой. Что думала о нём в ту минуту сама девушка, он, к счастью для себя и своего самолюбия, не знал, но догадывался, заметив тонкую снисходительную усмешку, показавшуюся на её губах.

Именно эта насмешливая и даже, как он без особых на то оснований вообразил, пренебрежительная улыбка, появившаяся на лице, в которое он был уже почти влюблён, и решила исход дела. Она обожгла его, как раскалённое железо. Он мог вынести от девушки, тем более той, которая нравилась ему, всё что угодно, кроме насмешки и пренебрежения.

Кровь в нём вскипела, в горле словно что-то булькнуло, и он, преодолевая чуть заметную дрожь в голосе, наконец заговорил. И, как это часто бывало с ним, едва начав, уже не мог остановиться. Его точно прорвало. Нужные слова, перед тем как будто попрятавшиеся куда-то, теперь приходили на язык сами собой, без всякого усилия с его стороны. Он буквально сыпал ими, болтал без умолку, трещал не останавливаясь, не особенно задумываясь над тем, что он говорит, по опыту зная, что в подобных случаях это не так уж и важно.

И это сработало: она слушала его. Поначалу довольно безразлично, с прохладным, немного рассеянным видом, сохраняя на лице сдержанно-выжидательную улыбку. Но затем, по мере того как он говорил, всё более внимательно, заинтересованно. Улыбка не исчезла с её губ, но стала более мягкой, дружелюбной, словно ободряющей; глаза задерживались на нём со всё большим вниманием и, как хотелось ему думать, симпатией; она кивала, когда он произносил то, с чем, вероятно, она была согласна, и пару раз усмехнулась его более-менее остроумным шуткам.

Всё это – её внимание, её улыбка, её устремлённые на него большие сияющие глаза – ободряло, заводило, возбуждало его. Так неожиданно скоро оказавшись наедине, в довольно интимной обстановке, с той, чья красота и очарование поразили его как громом, мгновенно выведя из равновесия и лишив покоя, он, после небольшой досадной заминки, почувствовал необычайное вдохновение, прилив сил, готовность на всё, лишь ненадолго покинувшие его под влиянием первоначального шока от встречи с неизвестной красавицей. Вновь обретя свойственные ему уверенность в себе, настойчивость и дерзость, помноженные на природное обаяние и неплохие внешние данные, он приступил к ней вплотную, заглянул прямо в её огромные, глубокие как море глаза, в которых он тонул всё безнадёжнее, и, повысив голос, заговорил с ещё большим пылом и красноречием…

А через пару часов, после окончания вечеринки, он проводил её домой – в первый, но далеко не в последний раз. И теперь говорил уже не только он, но и она, рассказывая о себе, своих интересах и увлечениях, друзьях и подругах. А он с наслаждением слушал её неторопливый, приглушённый, всё сильнее околдовывавший его голос.

И затем, когда он уже в одиночестве шёл по пустой ночной улице, думая о своей новой знакомой, то и дело с удовольствием повторяя на разные лады её имя и с приятным волнением представляя себе их следующее свидание, о котором они договорились при прощании, ему казалось, что он не идёт, а летит, что за плечами у него выросли крылья, что в нём заключена невероятная, сверхъестественная мощь и нет практически ничего, что было бы ему сейчас не по силам. И всё время видел перед собой её лицо – то улыбающееся, то чуть задумчивое, то весёлое, то как будто немного грустное – и устремлённые на него внимательные, выразительные, таящие в себе что-то глаза…

Глава 4

Сверкающая красная ракета, озарив лицо Кирилла мрачным багровым отсветом, пронзительно шипя и потрескивая, пронеслась невдалеке от окна и, стремительно взмыв в небо, ослепительно вспыхнула и рассыпалась там снопом розовато-оранжевых искр, от которых через мгновение не осталось и следа. Её короткий, но яркий и шумный полёт сопровождался громкими восторженными воплями, доносившимися из расстилавшейся у подножия дома тьмы.

Звук и сияние взлетающей ракеты и последовавшие за этим крики прервали плавное течение Кирилловых мыслей и вернули его к действительности, весёлой и праздничной для других, скучной и унылой для него. Он равнодушно посмотрел на потухавшие в вышине осколки разорвавшейся петарды, потом бросил рассеянный взгляд на пустынную, укрытую густым белоснежным пологом улицу и, испустив протяжный вздох, медленно побрёл в гостиную. Там после недолгого колебания он снова улёгся на диван и пустым, остановившимся взором уставился в потолок, невольно слушая по-прежнему не утихавшие звуки соседского праздника.

Но спустя какое-то время и эти звуки, и то, что было перед его глазами, стало понемногу бледнеть, заволакиваться дымкой и как будто отдаляться. Веки его постепенно смежились, отяжелевшая голова глубже погрузилась в подушку, по телу разлилась ленивая расслабляющая истома. А мысли опять унеслись в прошлое, правда, на этот раз совсем недалёкое, двухнедельной давности. Но ему почему-то казалось, что то, о чём он вспоминал, было очень давно, что с тех пор прошла целая вечность. Для него, во всяком случае, это было именно так, потому что это были первые за истекшие полтора года две недели без неё…

Это, наверное, могло показаться кому-нибудь странным и не совсем обычным, но действительно всё это время, со дня знакомства и до недавнего разрыва, они почти не расставались, старались как можно чаще и дольше быть вместе, в буквальном смысле не могли один без другого жить. Словно какая-то могущественная неодолимая сила, противиться которой немыслимо и бесполезно, после первой же встречи бросила их в объятия друг друга, связала крепкими, нерасторжимыми узами, сплела их тела и души в единое целое.

Они жили в разных частях города, учились в разных вузах, но виделись, за редкими исключениями, ежедневно и свободное время проводили только вместе. Видеть один одного, быть рядом, постоянно чувствовать присутствие, близость друг друга стало для них настоятельной жизненной необходимостью. Кирилл, – чего никогда не бывало ранее, при прежних его подругах, – порой забывал даже о своих друзьях, так много значивших для него до этого, и всё реже и неохотнее, точно по необходимости, посещал их совместные мероприятия, разного рода гулянки и мальчишники, главным участником и завсегдатаем которых бывал раньше.

Но то было раньше, до встречи с ней. После этого всё стало совершенно иначе. Не сразу, не вдруг. Постепенно, почти незаметно для него. Но наступил наконец такой момент, когда он ясно понял и осознал, насколько он изменился под влиянием этой спокойной, уравновешенной, рассудительной, уверенной в себе девушки с тонкой, едва уловимой улыбкой на губах и глубоким, казалось, проникавшим в самое его сердце взглядом больших лучезарных глаз. Понял, что он совсем не тот, что прежде, не такой, каким был до знакомства с ней, и, очевидно, никогда уже таким не будет. Его жизнь будто разделилась на две части: до и после того, как он увидел, узнал и полюбил её, и он теперь с трудом представлял себе, как мог жить без неё раньше, не видя её каждый день, не чувствуя её рядом, даже не подозревая о самом её существовании.

И в который раз ему приходило на ум, что если бы он преждевременно, до её появления, ушёл с той памятной, так круто изменившей его жизнь вечеринки, или если бы она по какой-либо причине не пришла туда в тот вечер, они, вполне возможно, никогда бы не встретились. И так и не узнали бы друг друга, прошли бы мимо один одного. И ничего в их жизни не поменялось бы, всё осталось бы по-прежнему…

Но всякий раз он прогонял эту глупую, вздорную мысль и даже внутренне усмехался тому, что она могла прийти ему в голову. Конечно же, это было невозможно! Они не могли не встретиться. Не могли не узнать и не полюбить друг друга с первого же взгляда. Так было им суждено, написано на роду. Сама судьба, как ему представлялось, вела их навстречу один одному какими-то заповедными, неведомыми им путями, и их встреча была совершенно закономерна, неизбежна, предрешена.

Ему было с ней так хорошо, легко, уютно, как не было ни с одной из девушек, с которыми он был близок прежде. Может быть, потому, что он стал немного старше, взрослее, серьёзнее, и чувства его сделались острее и глубже, и от любви он ожидал теперь уже не то, или, вернее, не только то, что ждал от неё раньше. Наверное, и поэтому, однако прежде всего потому, – он был убеждён в этом и, скорее всего, не ошибался, – что девушка на этот раз была особенная, заметно отличавшаяся от прежних его подруг. Чем именно она отличалась от них, в чём была её особенность и неповторимость, – и была ли вообще или существовала лишь в его возбуждённом, ослеплённом страстью воображении, – он не мог бы толково и связно объяснить, да и не пытался делать это. Для него это была просто очевидная, неоспоримая истина, данность, почти догма, не требующая доказательств и подтверждений, исключающая малейшие сомнения и колебания.

Он с неослабным вниманием и любопытством присматривался к ней, наблюдал, вглядывался в неё, как в необъятное бездонное море, хранящее в своей тёмной непроницаемой глубине неисчислимые, никем не изведанные тайны. И едва ли не каждый день открывал в ней что-то новое, яркое, интересное, неуловимое и интригующее, чего не замечал прежде, что до этого ускользало от него. Она была для него точно огромная захватывающая книга, читать которую не наскучит никогда, на каждой странице которой находишь что-то неожиданное, поразительное, завораживающее, влекущее всё дальше и дальше. И он, очарованный и покорённый этой удивительной девушкой, изучал её всё пристальнее, погружался в неё всё глубже, словно в топкий сумрачный омут, манящий и одновременно немного пугающий, из которого, как ни барахтайся, как ни трепыхайся, нет никакой возможности выбраться. А главное – нет такого желания: кто попал в этот омут хоть раз, тому уже не хочется вырываться из сладкого плена. Напротив, хочется, чтобы он длился как можно дольше. Если возможно, целую вечность…

Но всё же, как ни внимательно он исследовал её, как ни много уже знал о ней и продолжал узнавать, кое-что, однако, по-прежнему ускользало от него. Как он предполагал, что-то очень важное, существенное, может быть, самое главное в ней, что таилось в самых далёких, укромных, недоступных для него уголках её души и не предназначалось для показа на людях. И что лишь изредка, по временам, от случая к случаю прорывалось наружу в виде загадочных взглядов, сдержанных жестов, двусмысленных фраз. Это озадачивало и настораживало его, заставляло крепко задумываться и терять покой, порой даже раздражаться из-за невозможности понять её, раскрыть её тайну. Но он вынужден был сдерживать себя, умерять своё любопытство и не пытаться во что бы то ни стало проникнуть в тайники её сердца, справедливо полагая, что, вероятно, для этого не пришло ещё время и что наступит в конце концов момент, когда всё естественным образом, само собой, откроется и он узнает наконец все закоулки и извивы её души так же ясно и отчётливо, как знал черты её лица и изгибы её тела.

А пока что он просто наслаждался каждым днём, проведённым с нею, стараясь не задавать себе ненужных вопросов и не особенно задумываясь над тем, что будет дальше, как станут развиваться их отношения и во что они в конечном итоге выльются. Задавала ли себе подобные вопросы Саша и как она представляла себе их совместное будущее (а в том, что оно будет именно совместное, он до недавнего времени не сомневался ни секунды), он не знал: серьёзного разговора на эту тему у них пока не было, и мнения друг друга по этому поводу оставались им неизвестны. Им просто-напросто было хорошо вместе, точно во время затянувшегося медового месяца, и они не хотели думать ни о чём серьёзном и важном, ни о чём, что могло бы бросить хоть малейшую тень на их безоблачное, ничем не омрачённое счастье, которое, как им казалось, должно было продолжаться вечно. Они были совершенно довольны настоящим и не стремились заглядывать в будущее, которое, впрочем, тоже рисовалось им исключительно в радужных красках.

Сегодня они счастливы и полностью удовлетворены своей жизнью, они дышат полной грудью и смотрят на мир широко открытыми сверкающими глазами, как смотрят на него лишь в двадцать лет. И им вполне достаточно этого, ничто, кроме их любви, не занимает и не волнует их, всё остальное представляется им серым, однообразным, лишённым ярких красок, а значит не заслуживающим никакого внимания. А раз настоящее так прекрасно и неповторимо, то нужно наслаждаться им и не тревожить себя мыслями о том, что будет завтра и послезавтра. Нужно пользоваться тем, что они молоды, красивы, любимы, и получать удовольствие от каждой минуты их весёлой, захватывающей, насыщенной яркими переживаниями и страстями жизни, напоминающей дорогую машину, несущуюся на бешеной скорости по убегающему в бескрайнюю даль шоссе. Ветер бьёт в лицо так, что захватывает дух, ничего не слышно от шума в ушах, сердце колотится в груди, душа наполнена восторгом и ощущением беспредельного, невыразимого счастья, льющегося через край, – именно так чувствовали они себя тогда. Особенно в те мгновения, когда были вместе, когда принадлежали друг другу.

Это чувство вспыхнуло в самую первую их встречу, мгновенно, как ток по проводам, перекинулось от него к ней и с той поры не ослабевало и не угасало ни на миг, разгораясь всё ярче и всё сильнее подчиняя их своей неодолимой власти. Разумеется, в перерывах между особенно бурными вспышками были довольно продолжительные периоды спокойной, умиротворённой нежности, однако не эти затишья определяли характер их взаимоотношений: под слоем пепла как будто бурлила и клокотала раскалённая лава, то и дело прорывавшаяся наружу. Унять и остудить их пыл в таких случаях могли лишь усталость и полнейшее изнеможение, позволявшие им забыться в объятиях друг друга глубоким, безмятежным сном.

Ему доставляло огромное удовольствие наблюдать за ней, угадывать её настроения, следить за сменой выражений на её лице, то светлого и доброжелательного, то хмурого и чуть сердитого, то озарённого тёплой сияющей улыбкой, то затуманившегося и тронутого лёгкой грустью. Нравилось слышать её голос – тихий, мягкий, бархатистый, переливавшийся тонкими, неуловимыми оттенками. Его увлекало, разговаривая с ней, следить за ходом её рассуждений, пусть даже не слишком глубоких и содержательных, следовать за извилистым, прихотливым, непредсказуемым течением её мыслей, противоречивых, путаных, порой взаимоисключающих, чисто женских суждений, зачастую неожиданных и парадоксальных, временами ставивших его в тупик, но редко оставлявших равнодушным и иногда заставлявших серьёзно призадуматься.

Ему нравились её вкусы, склонности, привычки, даже те, что поначалу вызывали непонимание и казались чуждыми. Но со временем его отношение к ним постепенно менялось, и вскоре он с некоторым удивлением и лёгкой усмешкой над собой вынужден был признать, что её вкусы и привычки как-то незаметно стали его собственными. Он совершенно добровольно, без всякого принуждения и понуканий с её стороны, делал то, что хотела она, шёл туда, куда направлялась она, слушал музыку и смотрел фильмы, которые нравились ей, и даже порой невольно, не замечая этого, повторял в разговорах её мнения и оценки.

Но не замечал этого, похоже, только он сам. Чего нельзя было сказать об окружающих. Приятели очень скоро подметили перемены, происшедшие в нём под влиянием новой подруги, и были практически единодушны в том, что перемены эти явно не в лучшую сторону и не пойдут ему на пользу. Некоторые особенно ретивые и острые на язык, не в силах сдержать себя, начали сперва глухо, вполголоса, а затем всё громче, откровеннее, в глаза и за глаза, подтрунивать на ним, намекая на его якобы бесхарактерность, бесхребетность, податливость, подчиняемость чужой воле – да ещё женской! – словом, свойства и поведение, недостойные «настоящего пацана». Пару раз он даже уловил краем уха обращённое в его адрес слово «подкаблучник», произнесённое кем-то (он, впрочем, догадывался, кем именно) за его спиной тихим, приглушённым голосом, но всё же не настолько тихо, чтобы он не мог услышать.

Однако всё это: неодобрение товарищей, косые взгляды, насмешки, пересуды и даже оскорбительные выпады, целью которых было задеть и уколоть его, – слабо волновало Кирилла. Мнение друзей, когда-то столь важное, едва ли не определяющее для него, оказывавшее огромное влияние на его собственные суждения и поступки, с некоторых пор перестало интересовать его и оказывать на него какое-либо воздействие. У него появился другой, более существенный и весомый авторитет, единственный, безусловный и неоспоримый, имевший для него неизмеримо большее значение, чем какие бы то ни было иные. Все же прочие понемногу умалились, потускнели и сошли на нет, вскоре перестав быть для него таковыми…

И кто бы мог подумать, что всё это так неожиданно, так резко и так нелепо оборвётся?! Что их история, которая, как они полагали, должна быть бесконечно долгой, возможно, длиною в целую жизнь, и беспредельно счастливой, похожей на нескончаемое свадебное путешествие, будет иметь такой скорый и грустный финал. Что их чувство, такое сильное, яркое, красивое, совершенно особенное, непохожее, как им представлялось, ни на какое другое, вдруг, не выдержав первого же серьёзного испытания, в одночасье рассыплется в прах, оставив по себе лишь горькие, щемящие сердце воспоминания и непроходящую, ноющую боль в душе, которая с каждым днём только усиливалась и грозила в конце концов сделаться нестерпимой.

Но как же это произошло? Как и почему это стало возможным? В чём причина и кто в этом виноват? Он сам или она, его девушка?..

Произнеся мысленно последнее слово, Кирилл открыл глаза и нахмурился. Это слово точно обожгло его. Он вдруг подумал о том, о чём то и дело забывал в эти дни, но постоянно вспоминал снова и снова, причём каждый раз со всё большей отчётливостью и растущей тяжестью в душе. И вот сейчас на ум ему опять пришла всё та же упрямая, тягостная, неумолимая мысль, навещавшая его всё чаще и властно подавлявшая все прочие, казавшиеся рядом с ней мелкими, малозначащими, неважными. Чем больше проходило времени, чем больше он раздумывал над тем, что произошло на днях между ним и Сашей, тем яснее ему становилось: он уже не мог с уверенностью утверждать, что она по-прежнему его девушка. Вполне возможно, после всего случившегося он уже не имеет права так её называть и, всё ещё думая о ней по привычке как о своей подруге, обманывает сам себя, тешит себя иллюзиями, принимая желаемое за действительное, упорно надеясь на благополучный исход без особых на то оснований.

Припоминая все подробности происшедшего, он вынужден был признать, что на быстрое примирение рассчитывать не приходится. Дело зашло слишком далеко, и вернуться к прежнему будет не так-то просто. Если вообще возможно…

Различные недоразумения, выяснения отношений, мелкие трения и короткие размолвки случались у них и раньше, не без этого, но были, как правило, настолько незначительны и скоротечны, что разрешались почти сразу же и не оставляли ни малейшей тени на их отношениях. Совсем иное дело бурная сцена, разыгравшаяся несколько дней назад и с тех пор постоянно прокручивавшаяся в его памяти, заставляя его каждый раз переживать её сызнова, от начала до конца. Этот конфликт не из числа тех, что разрешаются легко и просто, без особых усилий и стараний. Его не уладить одним махом, с помощью красивых слов и букета цветов. Он будет иметь для них обоих самые серьёзные, тяжелейшие последствия. Вернее, уже имеет.

При мысли о цветах как возможном орудии примирения Кирилл невесело усмехнулся. Если бы всё было так просто! Но он слишком хорошо знал Сашу и понимал, что с ней этот номер не пройдёт. Она, скорее всего, и рта не даст ему раскрыть, да, пожалуй, и на порог к себе не пустит. Не исключено также, что букет, – если он всё же прорвётся к ней со своими цветами, – полетит ему в физиономию, сопровождаемый выразительными и энергичными фразами, которыми она в некоторых случаях оперировала очень умело.

Все эти варианты вероятного развития событий представлялись ему вполне реальными. Саша девушка самолюбивая, своенравная, непредсказуемая и, несмотря на внешнюю сдержанность и порой даже холодность, внутренне крайне эмоциональная. Уж он-то знал это лучше, чем кто бы то ни было! Только все свои переживания и эмоции она держит глубоко в себе, не выставляет их напоказ, на всеобщее обозрение, не любит демонстрировать их перед посторонними, не позволяет им выплеснуться наружу и привлечь чьё-либо внимание. Она как будто стыдится своих чувств, или, вернее, их бурного проявления, и полагает, что лучше всего спрятать их на дне своей души, подальше от любопытных взоров. Её выдержка, самообладание, умение обуздать свои страсти и взять себя в руки были безупречны, мало кто мог сравниться с ней в твёрдости характера, душевной стойкости, железной самодисциплине.

Один только раз на его памяти изменило ей её хладнокровие. Во время их давешней ссоры. Единственный раз, когда её лицо изменилось до неузнаваемости, а глаза вспыхнули неукротимой, бешеной яростью, которой он никогда в них не видел.

Глава 5

Если до этого он сохранял относительное спокойствие и порой даже забывался лёгким полусном, то последнее воспоминание взволновало его не на шутку и заставило подняться с дивана. Он принялся расхаживать взад-вперёд по гостиной и соседней спальне, ничего не видя перед собой, ни на что не обращая внимания, временами натыкаясь на мебель и не замечая этого. Он не ощущал настоящего, точно перестал существовать в нём. Всеми своими мыслями он был в прошлом. Совсем недавнем прошлом. Это было всего две недели назад – почти ничего, – но так много было передумано и перечувствовано им с той поры, что казалось, всё это случилось в какой-то иной жизни, и не с ним, а с кем-то другим…

В тот вечер он был слегка взбудоражен, немного пьян и, похоже, с самого начала не очень хорошо соображал, что говорит и что делает. Он вообще-то никогда не был большим охотником до спиртного, знал меру и даже в подпитии не терял голову и контроля над собой и своими действиями. Но не в тот раз. Тогда по какой-то до сих пор неясной ему причине он повёл себя совершенно нетипично для себя, более чем странно, так, как никогда ещё себя не вёл. Он выпил несколько рюмок коньяка, хмель ударил ему в голову, его захлестнула волна возбуждения и не совсем здорового веселья. К одним из окружающих он вдруг почувствовал горячую симпатию, доброжелательство, почти нежность, к другим же – столь же внезапную, ничем не обоснованную неприязнь, отторжение, враждебность. С первыми он безостановочно болтал – чем дальше, тем всё менее толково и связно, – похлопывал их по плечу и порой приобнимал, особенно девушек, сопровождая это к месту и не к месту взрывами раскатистого смеха и томными масляными взглядами. На вторых же бросал косые, отталкивающие, а то и откровенно злобные взоры, бормоча при этом глухие ругательства и делая нетерпеливые, резкие движения.

В числе этих несчастливцев, отчего-то вызвавших его неудовольствие и раздражение, непонятным образом оказалась и Саша, сидевшая в дальнем углу комнаты и разговаривавшая с их общим знакомым Ильёй. Кирилл то и дело бросал в их сторону угрюмые, вспыхивавшие мрачным огнём взгляды, хмурил брови и судорожно стискивал зубы. А потом наливал себе очередную рюмку, залпом выпивал её и с ещё большим жаром обхаживал своих соседок по столу, уделяя особенное внимание Яне, той самой эффектной статной блондинке, с которой он познакомился тогда же, когда и с Сашей. А та, судя по всему, была совсем не против его ухаживаний: она охотно слушала его сбивчивые пьяные излияния, становившиеся всё более громкими и откровенными, смеялась его дурновкусным сальным шуткам, позволяла себя обнимать, только для вида отводя его руку, норовившую обвить её плечи.

Однако Саша, несмотря на разговор с Ильёй, всё это время не теряла Кирилла из виду и была начеку. И как только решила, что его поведение становится неприличным и вызывающим, подошла к нему и сделала тихое, но внушительное замечание.

Он не внял ей. Метнул на неё хмурый, недовольный взор, буркнул что-то нечленораздельное и вновь обратился к Яне.

Саша постояла возле них немного, будто собираясь что-то сказать. Но ничего не сказала. Лишь поджала губы, передёрнула плечами и вернулась к своему собеседнику.

А точно сорвавшийся с цепи Кирилл продолжал бушевать. Уже не таясь, он придвинулся к Яне вплотную, обнял её за плечи и нашёптывал ей на ушко маловразумительные и малопристойные глупости, которые, впрочем, та выслушивала вполне благожелательно и, очевидно, не без удовольствия, о чём свидетельствовал её весёлый заливистый смех, сопровождавший его остроты, даже весьма сомнительные по качеству. А его её близость, её кажущаяся податливость, её задорный заразительный смех, в котором ему чудилось что-то завлекающее и порочное, как бы призыв к действию, распаляли всё сильнее, и он, пьянея уже не только от вина, всё больше терял голову и чувство реальности.

К ней минут через пять его снова попыталась вернуть Саша, опять подойдя к нему и шепнув ему на ухо несколько вразумляющих фраз.

Но вразумить его, похоже, было уже трудно. С трудом оторвавшись от Яны, он посмотрел на свою девушку как на постороннего человека, скривил физиономию, будто отведав чего-то кислого, и, не произнеся в ответ ни слова, отвернулся.

И вновь Саша не сразу отошла от него, а постояла несколько секунд рядом, словно в нерешительности. Лицо её омрачилось, губы слегка вздрагивали, лоб прорезала продолговатая морщинка. Скользнув по раздухарившемуся, уже ничего не замечавшему и не понимавшему Кириллу грустным, немного растерянным взглядом, она вернулась на своё место в углу комнаты и, не обращая больше внимания на пытавшегося развлечь её Илью, погрузилась в задумчивость, время от времени озабоченно поглядывая на своего парня, продолжавшего куролесить за столом.