Оценить:
 Рейтинг: 0

Черный дом

Жанр
Год написания книги
2019
<< 1 2 3 4 5
На страницу:
5 из 5
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Приблизившись к лежавшему ничком Гоше, она окинула его пренебрежительно-брезгливым взглядом, а затем, видимо не удовольствовавшись этим, пнула его ногой в бок.

Это задело Гошу за живое, и он, тут же позабыв о своём решении как можно дольше изображать бесчувствие, пошевелился, приподнял голову и бросил на свою обидчицу угрюмый взор.

– О-о, какой сюрприз! – заметив в нём признаки жизни, радостно воскликнула она и даже хлопнула в ладоши. – А наш-то покойничек, оказывается, жив! Прекрасно! А я уж начала было его оплакивать… Слышь, фраерок, ты вовремя ожил. Мы с папулей уже собирались предать твои бренные останки земле. Вот была бы умора – похоронили б тебя заживо, прям как Гоголя… или кого-то там, не помню… Хотя, – прибавила она, вдруг мрачно осклабившись, – для тебя, пожалуй, было бы лучше быть погребённым живым, чем… – Тут, словно боясь сказать лишнее, она оборвала себя на полуслове и загадочно усмехнулась.

Гоша, голова которого, как только он оторвал её от пола, вновь разболелась и отяжелела, будто схваченная тесным металлическим обручем, с усилием приподнялся и привалился спиной к стене. Преодолевая слабость, головокружение и лёгкую тошноту, он упёрся затылком в стену и поднял покрасневшие, подёрнутые дымкой глаза на весело ухмылявшуюся, торжествующую девицу, стоявшую, уперев руки в бока и чуть склонив голову, напротив него. Сквозь застилавшую его глаза плотную колышущуюся пелену он видел её черты не очень ясно, как в тумане, но сиявшую на её лице жизнерадостную, ликующую усмешку всё же мог различить: эта широкая белозубая улыбка буквально распирала её и словно озаряла всё вокруг. И именно от этой её светлой, открытой улыбки на милом девичьем лице, так резко контрастировавшей с грозным, непонятным до конца и оттого ещё более страшным смыслом её слов, ему становилось особенно не по себе. Он всё отчётливее начинал понимать, что с ним происходит что-то жуткое, дикое, непоправимое, что он по глупости своей, или по невероятному, несчастному стечению обстоятельств, или, быть может, по чьей-то могущественной, неведомой для него воле, за какие-то неизвестные ему грехи, попал в историю, которая может закончиться для него очень скверно. Настолько скверно, что и подумать об этом страшно…

– Ну что, пловец, ты, надеюсь, окончательно оклемался? – Алина сложила руки на груди и посмотрела на него в упор. – Улавливаешь всё, что я говорю? Отлично. Тогда давай познакомимся поближе, если ты не против… А если против, – добавила она, криво усмехнувшись, – тебе всё равно придётся сделать это, потому что ничего другого тебе не остаётся… Ну, меня-то ты уже знаешь. Хотя, надо сказать, очень поверхностно. Признаюсь тебе откровенно: я не совсем то, чем кажусь со стороны, на первый взгляд. Точнее – совсем не то! Я не та, за кого ты меня принял и на что ты сразу же повёлся… на что все вы, козлы, так легко ведётесь… Ну да, впрочем, у тебя ещё будет возможность, причём в самое ближайшее время, узнать меня получше. Но предупреждаю сразу, – её голос вдруг стал глуховатым и сдавленным, а в глазах блеснул уже знакомый Гоше мрачный огонь, – лучше б тебе не узнавать меня такой, какая я есть на самом деле. Это будет самое страшное – и, кстати, скорее всего, последнее – знакомство в твоей жизни!.. Но, – коротко хохотнула она и задорно подмигнула ему, – как уже было сказано, деваться тебе всё равно некуда. Так что смирись и прими свою горькую участь спокойно и твёрдо, как подобает заслуженному мастеру спорта!

Видимо, довольная своей сомнительной остротой, она сама же ей и посмеялась, после чего, вероятно вспомнив о чём-то важном, легонько хлопнула себя ладонью по лбу и укоризненно покачала головой.

– Ой, какая же я всё-таки эгоистка! Всё о себе да о себе. А о папуле чуть не забыла. А он такой скромник и молчун, что и не напомнит о себе. Познакомься, фраерок, это мой папка, – она кивнула на своего не произнёсшего до сих пор ни единого слова собеседника, стоявшего чуть поодаль, у соседней стены, и молча внимавшего её речам. – С его дубиной ты уже познакомился, и, поверь мне, твоё счастье, что ты выжил после этого. Потому что силища у моего папашки немереная! Бывали случаи, когда он и без биты, просто ударом кулака, отправлял людишек на тот свет. Так что ты ещё легко отделался. Крепкая, видать, у тебя башка. Счастливец!.. Хотя, – прервала она себя, прыснув от смеха, – что это я говорю? Какой ты нахрен счастливец?! Для тебя лучше было бы, пожалуй, испустить дух сразу, без лишних мук. Нас с папулей это, конечно, немного огорчило бы – мы лишены были бы сегодня нашей любимой потехи, – но вот для тебя это был бы, наверно, наилучший исход. Потому что, скажу откровенно, как на духу, ничего хорошего, ничего из того, на что ты, вероятно, рассчитывал, идя сюда, – а на что такие кобели, как ты, рассчитывают, догадаться нетрудно, – тебя здесь не ждёт. А ждёт тебя – уж ты поверь мне! – такое, что ты не раз и не два горько пожалеешь, что не окочурился сразу же, от удара папашкиной биты… О том же, что ты встретил меня сегодня и попал сюда, в этот уютненький домик, ты небось уже пожалел, а? – Она присела на корточки рядом с Гошей и с язвительной усмешкой заглянула в его бледное, осунувшееся лицо.

Гоша не ответил. Он не в силах был пока что – и от пережитого потрясения, и от крайней физической слабости – вымолвить ни слова и только растерянно и недоумевающе смотрел в устремлённые на него широко распахнутые изумрудные глаза, горевшие каким-то странным, как будто безумным огнём. И лишь чувствовал, как вместе с кровью по его венам постепенно разливался холодный липкий страх, от которого замирало сердце, по телу пробегала то и дело мелкая дрожь и, казалось, трудно становилось дышать.

– Что, от страха язык отнялся? – Угадав его состояние, весело воскликнула Алина. Она поднялась и отступила на шаг, по-прежнему не сводя с него сверкающего, насмешливо-пренебрежительного взгляда. – В зобу дыханье спёрло? А ведь совсем недавно, когда убалтывал меня, такой говорливый был, такой красноречивый! Так и сыпал словами, точно горохом… И ведь добился-таки своего, уговорил: я пошла с тобой. Правда, не совсем туда, куда ты хотел. Ты думал попасть в рай, а попал в ад! – Сделав ударение на последнем слове, она с многозначительным видом умолкла, словно давая ему возможность хорошенько уразуметь смысл её речей. Затем снова озорно улыбнулась и тряхнула густыми, рассыпанными волнистыми прядями волосами; за то время, что Гоша был без сознания, она изменила причёску и туалет: распустила волосы по плечам и накинула на себя свободную, чуть широковатую ей голубую футболку с надписью большими буквами «Fuck off!».

– Ну вот, пожалуйста! Я опять заболталась, увлеклась и забыла про своего любимого папочку. А он, мой бесценный молчун, стоит тихонько в сторонке и даже не напомнит о себе. Ну, подойди же сюда, папуля, покажись нашему дорогому гостю. А то он в первый раз наверняка и разглядеть-то тебя как следует не успел. – И она махнула рукой своему безмолвному напарнику, который, повинуясь её жесту, вышел из полутёмного угла на освещённую середину помещения и остановился напротив Гоши.

Тот перевёл на него взгляд и окинул с головы до ног его мощную, по-прежнему обнажённую по пояс фигуру, казалось, загораживавшую собой полкухни. Это был необыкновенно крупный, ширококостный, хотя и не слишком высокий ростом, атлет с яйцеобразной – немного сужавшейся кверху – головой без единого волоса, необъятной грудью, покрытой затейливой татуировкой, и длинными, как у обезьяны, могучими руками, огромные кисти которых то и дело сжимались в пудовые кулаки, точно готовясь нанести удар. При малейшем движении под кожей у него набухали и перекатывались крепкие, как сталь, мышцы, убедительно свидетельствовавшие о его нечеловеческой мощи; нечего было и думать о том, чтобы померяться с ним силами: он без особого труда раздавил бы любого противника обычной комплекции.

Но ещё больше, чем богатырское телосложение, обращало на себя внимание его лицо – почти квадратное, с крупными, резко обозначенными чертами и глубоко посаженными маленькими глазами, неподвижное, лишённое всякого выражения и эмоций, – то ли лицо человека, полностью погружённого в себя и отрешившегося от окружающего мира, то ли, – что, как показалось Гоше, было ближе к истине, – лицо идиота, совершенно неспособного к какой-либо умственной деятельности и годного лишь на то, чтобы беспрекословно исполнять чужие приказы. И исполнял он их – разбитая Гошина голова была ярким тому подтверждением – очень старательно и искусно, порой даже чересчур старательно.

– Вот, познакомься, это мой папка! – с неподдельной гордостью представила его Алина, окинув его громадную монолитную фигуру восхищённым плотоядным взглядом. – Прошу, как говорится, любить и жаловать. Хорош, правда? Настоящий мужик! Сильный, надёжный, любящий. Мечта любой нормальной женщины. С ним я как за каменной стеной… Не чета таким блудливым хлыщам, как ты, думающим только о том, как затащить девчонку в постель, напакостить, а потом слинять.

Полюбовавшись ещё некоторое время своим, как и прежде, безмолвствовавшим, смотревшим в одну точку, будто окаменевшим «папкой», она повернулась к Гоше и, взмахнув тонкими дугообразными бровями, проговорила:

– Но ты не подумай только, что он мой настоящий папик. Не-ет! Я, конечно, немного извращенка, но не до такой степени, чтобы трахаться с родным отцом. Это было б чересчур даже для меня! Своего биологического папашку я знать не знаю и знать не хочу: он, поганец, бросил нас с мамашей, когда я ещё пешком под стол ходила. Так что я его почти не помню… Но моя мамаша, до того как сошла с ума, тоже не промах была: слишком долго без мужика она не могла, – в этом я вся в неё. И вскоре она нашла его – моего любимого папулю, который в тот момент находился в сложной ситуации. Только что освободился – ни денег, ни работы, ни жилья. Ну, мамашка и приютила его, обогрела, обласкала…

Алина вдруг смолкла, точно прислушиваясь к чему-то или, может быть, отдавшись на минуту всколыхнувшимся в ней воспоминаниям о собственном прошлом. Но эта внезапная задумчивость длилась лишь несколько мгновений. Она тряхнула волосами, словно отрешаясь от несвоевременных, возможно, неприятных ей мыслей, и, сложив губы в вызывающе-похабную улыбочку, заговорила вновь:

– Но вскоре выяснилось, что папуля предпочитает молоденьких… ну очень молоденьких девочек! И красивых, конечно. А я как раз такая тогда и была… Ну, красивая я, разумеется, и сейчас. Даже, думаю, ещё красивее, чем тогда. А вот молодость, увы, проходит. Какая жалость! Девятнадцать намедни стукнуло. Уже девятнадцать – это ж ужас просто! Как время летит. Скоро совсем старушкой стану. Поморщусь, сгорблюсь, увяну… фу, гадость какая, даже представить противно… И кто, спрашивается, на меня тогда посмотрит? Кто клюнет на мою удочку? Кого я смогу тогда заманить сюда, вот как тебя сегодня?.. Да-а, для женщины молодость и красота – это самое главное. Это самое убойное её оружие, которое косит мужиков, как траву. Это её основной капитал, который нужно вложить как можно выгоднее, чтобы удвоить, утроить, удесятерить его! И этот капитал у меня, слава богу, имеется. В достатке! Природой я не обижена. Так ведь? – пристально воззрившись на Гошу, спросила она с нескрываемым выражением презрения к нему и уверенности в собственном превосходстве.

Гоша вскинул глаза и несколько секунд исподлобья смотрел на неё. Даже в нынешнем своём положении, после всего того, что произошло и продолжало происходить с ним по её вине, – а о том, что ещё должно было произойти в самом ближайшем будущем, он и подумать боялся, – несмотря на всё это, он по-прежнему не мог не признать, что она необыкновенно хороша. Эти тонкие, изящные черты прекрасного лица, гладкая нежная кожа оливкового оттенка, безупречная точёная фигура, стройная и гибкая, как у лани, плавные, закруглённые движения, мягкий, завораживающий голос не совсем обычного тембра, который приятно было слушать даже тогда, когда она говорила ужасные и отвратительные вещи, а главное – огромные, чуть не в пол лица, лучезарные глаза, упорный, пронизывающий, с лукавой хитрецой взгляд которых проникал, казалось, в самую душу, – всё это, вместе взятое, производило на него непередаваемое, потрясающее впечатление. Да, она действительно была неописуемо, чертовски красива, с этим трудно было поспорить. И не было ничего удивительного в том, что он, едва увидев её там, в сквере, был мгновенно очарован, можно сказать околдован, её прелестью и грацией и готов был идти за ней, как на поводке, куда угодно, хоть в пекло. Именно туда, по иронии судьбы, он и попал!

Но теперь, после всего происшедшего, после всего того, что он узнал о ней с её же собственных слов и о чём он смутно, но небезосновательно догадывался, он смотрел на неё совсем другими глазами. Застилавшая их розовая пелена спала, очарование рассеялось, чувственное возбуждение улеглось. Теперь он знал – или, во всяком случае, был очень близок к этому, – кто на самом деле эта яркая, сияющая, как звезда, красавица, точно сирена, завлекающая неосторожных и легковерных путников, чтобы погубить их.

– Короче, папуля положил на меня глаз, и мы стали любовниками, – чуть закатив глаза кверху, предавалась воспоминаниям, по-видимому, очень гревшим ей душу, Алина. – И это было круто! До сих пор мурашки по коже, как вспомню нашу первую ночь… хотя, может быть, это был день, неважно… Мне было шестнадцать, и хотя целкой я, разумеется, уже не была, всё равно поначалу было немного страшновато. Да и папуля, скажем откровенно, был не особенно нежен – накинулся на меня, как изголодавшийся зверь… Но меня необычайно возбуждала сама мысль, что я трахаюсь с отчимом, с мужем собственной матери, с тем, кого я называла отцом. Это незабываемое ощущение! Это стоит попробовать. Запретный плод, как известно, сладок, – в этом я убедилась на опыте…

В этот миг её сверкавший, беспорядочно бегавший по сторонам взгляд случайно задержался на красовавшихся над столом весёлых картинках, изображавших необузданные плотские утехи двух страстных любовников. Несколько секунд она внимательно рассматривала их, будто видела впервые, а потом кивнула на них Гоше и прищёлкнула языком.

– Да, талантливый человек талантлив во всём! Мой дорогой папуля не только великолепный, непревзойдённый любовник, но и незаурядный живописец. Прям Сальвадор Дали… доморощенный. Вон, вишь, что он тут нацарапал как-то на досуге… благо досуга у него предостаточно… Да ты видел уже, наверно. Себя самого и меня – в очень интересный момент! Конечно, он здесь кое-что приукрасил… преувеличил… Но, в конце концов, настоящий художник – не копиист. Он совершенно не обязан рабски следовать натуре. Он имеет право на своё особое видение, на воображение, полёт фантазии…

Высказав несколько этих соображений искусствоведческого характера, явно где-то услышанных или прочитанных ею и довольно странно звучавших в её устах, Алина, вероятно, поняла, что углубилась не в свою сферу, и, состроив забавную гримаску, вернулась к куда более близкой ей теме и перешла на более привычный и свойственный ей лексикон:

– И потом, гораздо приятнее, по-моему, трахаться с взрослым, опытным, умелым мужиком, чем с таким молокососом, как ты! – И она опять бросила на Гошу уничижительный, почти брезгливый взгляд, примерно такой же, каким он сам не так давно смотрел на старого бомжа, дремавшего на автобусной остановке.

Этот её взгляд, перехваченный Гошей, многое объяснил ему. До него окончательно дошло осознание того, кем на самом деле он являлся в глазах этой самовлюблённой, высокомерной, время от времени обливавшей его своим безграничным презрением девицы. Он был для неё тем же, кем был для него тот самый обтёрханный вонючий бродяга с остановки, то есть вообще не человеком, тем, на кого всегда смотрят сверху вниз, в лучшем случае с пренебрежением и унизительной жалостью, как на дряхлого, беспомощного старика или нищего, в худшем – с омерзением и гадливостью, как на крысу или паука. В данном случае ближе к истине был, очевидно, второй вариант: ни о каком снисхождении и жалости к нему с её стороны не могло быть и речи. В её глазах, когда они обращались на него, сверкала лишь издевательская насмешка, то и дело сменявшаяся лютой злобой и неукротимым садическим желанием раздавить, растоптать, уничтожить его, заставить его страдать, корчиться от боли и ужаса, молить о пощаде, или, скорее, о том, чтобы его убили и тем самым прекратили его муки. Он недоумевал, не в силах понять, откуда взялась у неё эта дикая, бешеная ненависть к нему, совершенно незнакомому ей человеку, в полном смысле слова первому встречному, не сделавшему ей абсолютно ничего – ни хорошего, ни дурного, не причинившему ей никакого вреда, ничем не обидевшему её, не сказавшему ей ни одного худого слова. Это была загадка для него, странная, необъяснимая, головоломная тайна, разгадку которой, – он понимал это всё отчётливее и безнадёжнее, – ему, вероятнее всего, не суждено было узнать.

– Ну, мамашка, понятное дело, не пришла в восторг, когда узнала, чем мы с папулей занимаемся в спальне… и не только там. Помнишь, пап, как она впервые застукала нас… в самый, блин, неподходящий момент! Вот умора была! Жесть! – Обернувшись к своему сожителю, Алина с игривым выражением подмигнула ему и залилась радостным, беззаботным смехом, как если бы речь шла не о чём-то постыдном и гадком, что следует тщательно скрывать от посторонних, а о какой-нибудь невинной детской шалости, о которой приятно и весело вспомнить.

«Папуля», однако, не разделил её веселья. Или, вернее, по его лицу, как обычно, бесстрастному, непроницаемому, неподвижно-сосредоточенному, невозможно было понять, что он думал и чувствовал в этот момент, – если, конечно, предположить, что он вообще способен был думать и чувствовать. Лишь мимолётная смутная тень как будто пробежала по его грубым застылым чертам, и что-то весьма отдалённо напоминавшее улыбку на мгновение показалось на плотно сомкнутых мясистых губах, когда он смотрел на свою заразительно, от души хохотавшую подругу. Показалось – и тут же исчезло без следа, точно он сам понимал, что улыбка совершенно неуместна на его вечно угрюмом каменном лице.

Девушка же, отсмеявшись, чуть сдвинула брови и раздражённо передёрнула плечами, будто опять вспомнив о чём-то неприятном и тягостном. О чём именно, она невольно высказала вслух, хотя, по всей видимости, не собиралась этого делать. Хмуро глядя прямо перед собой, она вполголоса, ни к кому не обращаясь, а разговаривая как бы сама с собой, пробормотала сквозь зубы:

– Старая дура… алкоголичка проклятая… ты вздумала тягаться со мной. Со мной! Отобрать у меня моего мужика. Моего! Только моего!.. Скажи спасибо, что я не сгноила тебя в дурдоме, где тебе самое место. Пожалела. Мать всё-таки, какая никакая… И, возможно, зря пожалела. Ещё неизвестно, что из этого выйдет…

И вдруг, словно в ответ на её обращённые в никуда слова, откуда-то из глубины дома донеслись смутные, приглушённые звуки: не то шорох, не то постукивание. Донеслись – и тут же прекратились, как если бы тот, кто издал их, сам испугался своей дерзости и поспешил затихнуть. Но Гоша, несмотря на не прекращавшийся шум в голове, всё же уловил их. И немедленно сделал вывод: «Возможно, в доме есть ещё кто-то!»

Алина же, которую эти неожиданные звуки вывели из задумчивости, слегка встрепенулась, бросила куда-то в сторону быстрый косой взгляд и, взяв со стола пачку сигарет и зажигалку, немного нервно, как показалось Гоше, закурила, окутав себя сизым колышущимся облаком. Постаравшись вернуть на своё лицо надменную, презрительно-ироничную мину, она вновь обратилась к безмолвному, уныло поникшему Гоше, неподвижно скорчившемуся на полу, рядом с поваленным при его падении стулом, и бессильно привалившемуся спиной к стене:

– А что это ты всё отмалчиваешься, фраерок? Что, не хочешь со мной разговаривать? Папик вон молчит, ты будто язык проглотил, – одна я трещу без умолку, развлекаю вас. Ну, скажи хоть слово, поддержи разговор. Спой, светик, не стыдись!.. Или, может, я тебе уже не нравлюсь? – Её лицо приняло комично-разочарованное выражение, а губы якобы обиженно надулись. – Да-а, наверно, больше не нравлюсь. Разонравилась, какая жалость! Так быстро. Ай-яй-яй… Хотя оно и понятно, – продолжила она через секунду уже совсем другим тоном – ледяным, бесчувственным, с глухой, нараставшей от слова к слову угрозой. – Ты-то, идя сюда, очевидно, рассчитывал хорошо провести время, перепихнуться на скорую руку с красивой девчонкой и похвастаться потом этим подвигом, – естественно, прибавив кое-что от себя и сильно приукрасив, – перед своими друзьями… А тут вдруг такой облом! Такой шок! Вместо мягкой постели и горячей красотки – дубиной по башке… И это ведь ещё ерунда, – она чуть склонилась и выпустила ему в лицо струю дыма, – это только начало… так, разминка. Самое интересное, захватывающее, возбуждающее, – но, не стану скрывать, не очень приятное для тебя, – начнётся потом, чуть попозже… после полуночи…

Приглушая голос всё больше и больше, она произнесла ещё несколько слов почти беззвучно, одними губами, после чего умолкла, точно не желая сказать лишнего, того, что, по её расчётам, ещё рано было говорить. Выпрямившись, она небрежно усмехнулась и метнула беглый взгляд в сторону окна, за которым давно уже погасли последние отблески заката и сгустилась тьма.

Гоша, вслед за ней, тоже мельком взглянул на квадратный оконный проём, на тёмном фоне которого смутно маячила колыхаемая ветром ветка стоявшего рядом дерева, порой с лёгким шорохом касавшаяся стекла, а затем, опять подняв глаза на хозяев дома, нарушил наконец своё затянувшееся молчание, произнеся хриплым, подрагивающим голосом:

– Что вам от меня нужно?

Услыхав его вопрос, Алина весело сверкнула глазами и обернулась к своему недвижимому и немотствующему, будто воды в рот набравшему напарнику.

– Ты слышал, папуль? Он хочет знать, что нам от него нужно. Ему это интересно… А в самом деле, если хорошенько разобраться, что нам надо от этого перца? – Она наморщила лоб и с потешно-сосредоточенным видом приставила к нему пальчик. – Денег у него с собой нету, мобильника тоже, прикид не представляет особой ценности, выкуп за него мы не собираемся требовать, – мы ж не вымогатели какие-нибудь! Получается, что есть у тебя, мил человек, только одно, что можно отнять, – твоя жалкая, никчёмная жизнь. Твоё единственное достояние, всё, чем ты пока ещё владеешь… Однако мы не станем отбирать её у тебя сразу, – она понизила голос и заговорила размеренным, глуховатым полушёпотом, не отрывая от Гоши пронзительного, немигающего взора, от которого, не меньше чем от её слов, ему становилось не по себе. – Это было бы слишком просто. Если б мы собирались прикончить тебя сразу, папка попросту расколол бы тебе череп своей битой – и все дела. Тут много ума не надо. Ради этого не стоило тащить тебя сюда через полгорода… Нет, мы с папулей не обычные, примитивные убийцы, которые стараются покончить со своей жертвой одним махом или, по крайней мере, возможно скорее. Мы получаем удовольствие от самого процесса и поэтому стараемся продлить его как можно дольше. Этот как в сексе – процесс важнее результата. Движение всё, результат ничто… ну, или почти ничто… Так что ты, фраерок, на быструю и лёгкую смерть даже не рассчитывай. Умирать будешь долго! – Заключительные фразы она произнесла, вновь присев на корточки, приблизив своё лицо к Гошиному и заглянув в его глаза.

И, увидев вблизи, в нескольких сантиметрах, её расширенные, потемневшие зрачки, её чуть искажённые, будто сведённые судорогой черты, в которых в этот момент было так мало от её красоты, – они, искривлённые ненавистью и ещё бог знает чем, были сейчас почти безобразны, – почувствовав на своём лице её жаркое, прерывистое, с лёгкой хрипотцой дыхание, Гоша понял наконец то, о чём уже некоторое время смутно догадывался, но во что, не желая убивать в себе последнюю слабую надежду, не хотел верить, во что боялся уверовать окончательно. Он понял, что перед ним – сумасшедшая. Сумасшедшая, с помощью своих неординарных внешних данных заманивающая распалённых особей мужского пола в своё логово, мучающая свои жертвы и получающая наслаждение от их мук. А затем вновь выходящая на охоту, имея в своём арсенале одно-единственное, но зато необыкновенно эффективное оружие – неотразимую, убийственную – в данном случае не только в переносном, но в прямом смысле слова – красоту.

Словно подтверждая его предположения, Алина, подавшись назад и вскочив на ноги, сделала последнюю затяжку, отшвырнула окурок и с увлечением, чуть ли не с гордостью принялась рассказывать о своих «подвигах»:

– Мы уже несколько месяцев развлекаемся таким образом… да, примерно с середины апреля, когда потеплело и можно стало выходить на улицу в мини… Нам с папашкой так скучно порой в этом одиноком заброшенном доме. Живём мы, сам видишь, на отшибе, на самом краю города, вдали от людей. Короче – глушь. Гости к нам не ходят… и, в общем, я их понимаю: я бы тоже не пошла по своей воле в такой свинарник, – она с брезгливым видом бросила взгляд вокруг и передёрнула плечами. Но почти сразу же её лицо, на котором различные, иногда противоположные выражения сменялись с поразительной быстротой, озарилось хитрой лисьей усмешечкой; она подняла указательный палец с длинным наманикюренным ногтем и покачала им, будто грозя кому-то. – И тогда нам в голову пришла очень удачная мысль… Вернее, мне в голову – я ведь не только красивая, но и умная, – а папик одобрил мою идею, – как всегда, не сказав ни слова. Идея была вот какая: раз никто не хочет идти к нам по доброй воле, мы привлечём гостей с помощью моих чар… Ты ведь уже испытал на себе их действие и, надеюсь, не станешь спорить, что это действительно страшная сила!


<< 1 2 3 4 5
На страницу:
5 из 5

Другие электронные книги автора Михаил Широкий