Золотая Верблюдица

– Я буду ждать Вас хоть всю ночь, – её глаза превратились в манящие омуты озёрные, отчего учитель тут же и утонул в них. – Я же Вам нравлюсь!

Семён Семёнович свой, станичный. Он закончил пединститут, как направленец из колхоза, и второй год, как преподаёт в школе. Особой красотой он не блистал, но умением очаровывать окружающих его школьниц мог мастерски. Нередко он чувствовал, как устремляется к нему женская нежность, и хотя он твёрдо был уверен в своей неуязвимости к этому как учитель, как мужчина чувствовал их потребность в любви, вечно томящую душу женщины.

Он был убеждён, что Природа-Бог создала женщину лишь для искушения, для испытания мужчины. Что приближаться к ней следовало осторожно и опасливо, точно к западне, ибо руки её простерты для объятия, а губы отверстые для поцелуя. Что в сердце их живёт извечная нежность, готовая откликнуться на ласку. И чего греха таить? – грешил он не однажды, как и сейчас, идя на свидание со школьницей.

Он размышлял – на носу выпускные экзамены. Машеньке скоро семнадцать лет, какой же тут грех перед Богом и законом? И почему она так сказала:

– Я же вам нравлюсь? – А смотрела как!

Когда он подходил к Машеньке, он не представлял, как ему вести с ней. Подойдя к ней, он не сказал, а по-детски пролепетал:

– Маша, как ты сказала, я вот пришёл. Ты о чём хотела со мной поговорить и чего ты не стала говорить со мной в школе? – Он осознавал, что говорит совсем не то, о чём втайне хотел и чувствовал к этой совсем молоденькой и прехорошенькой женщине. А у Машеньки были чудесные глаза, великолепные золотистые волосы, волнистые, слегка вьющиеся, от неё веяло ароматом росистого поля клевера. И так хотелось ощутить вкус её губ, шеи, груди, но… "Что она подумает обо мне, я же ведь школьный учитель ," – билось в его сознании.

Но Машенька сама разрешила все его сомнения.

– Семён Семёнович, я безумно счастлива от ваших стихов, что вы мне в учебник литературы подложили.

Он покраснел, как провинившийся школьник, но спросил:

– Тебе понравились?

– А вы можете мне сказать эти стихи сейчас?

И он начал читать:

– …Ты моя девочка в ситцевом платьице, ты моя девочка вся из цветов…

Женское безошибочное чутьё подсказывало Машеньке, чего хотел Семён Семёнович и она посмотрела на него с большой ласковостью.

– Вы так добры ко мне и я хочу Вас отблагодарить. Можно, я вас расцелую?

И Машенька, которую он так желал давно, коснулась своими влажными волшебными губами его губ долгим-долгим поцелуем. Мир перевернулся в его сознании. Будто мальчишка, он шептал:

– Машенька… – Его шёпот был жарким, волнующим. – Машенька… – Его губы коснулись её груди. – Машенька…

– Ну ладно, – выдохнула она. – А вы мне поможете в школе, ведь скоро экзамены?

– Я для тебя, девочка ты моя, всё сделаю.

– Но только это один единственный раз…

– Любимая…Машенька… без тебя мне весь мир ни к чему…, – шептал Семён, утопая в неге девичьего тела.

Уже темнота царила, и таинственно сияли звёзды, и молчаливый воздух весенней неги плескался нежно над водой…

Глава 3. Жертвенность Маши Форсик

Задуманное Машенька перед выпускными экзаменами исполняла тонко. Семён Семёнович был у её ног, а он завуч школы. Оставалось соблазнить Иван Петровича, директора.

Кто же в станице не знал, что Иван Петрович хороший семьянин и уважаемый в РОНО директор школы? Но кто мог знать, что он испытывал одно из самых тягостных ощущений – безответное влечение к Машеньке? Только в том не мог признаться даже ей. Часто в ночи ему чудится: вот она войдёт, улыбнётся, раскроет объятия. Её образ, зыбкий и в то же время отчётливый, то возникает перед ним, то ускользает, овладевая им, заполняя сердце, волнуя чувства своим призрачным присутствием. Его взор видит её, его преследует аромат её тела, на губах он ощущает её поцелуи, на коже – её ласку. Долго не может уснуть, встаёт, выходит за порог в сад, и глядя на луну, курит.

И, когда десятиклассница Маша Форсик, постучав в дверь его кабинета, вошла, то Иван Петрович оторопел. Перед ним стояла не школьница. Он почувствовал что-то странное, волнующее, возбуждающее, какую-то тайну любви, веявшую упоительной неясностью. Это была школьница в своём новом облике, в новом теле, которую ещё никогда не касались его губы наяву. При виде такой школьницы- женщины, у Ивана Петровича мгновенно сработал инстинкт мужской природы.

Как директор школы войти в положение ученицы он решил потом, а незамедлительно войти в неё сейчас же, пока она не передумала. И он смотрел на неё с жадностью удава. Его глаза обволакивали великолепную грудь – упругую, в лёгком загаре, соблазнительную до того, что у Ивана Петровича по спине пробежали мурашки. А когда Маша сказала: