Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

Боги молчат. Записки советского военного корреспондента
Михаил Степанович Соловьев (Голубовский)

Владимир Вениаминович Агеносов

Михаил Соловьев (Голубовский; Ставрополье, 1908 – США, 1979), по его собственным словам, писатель с «пестрои? биографиеи?», послужившеи? основой для биографии Марка Сурова, героя романа «Когда боги молчат» (1953), «от детства потрясенного революциеи? человека», но затем в ней разочаровавшегося. В России роман полностью публикуется впервые. Вторая часть книги содержит написаннные в эмиграции воспоминания автора о его деятельности военного корреспондента, об обстановке в Красной Армии в конце 1930-х гг., Финскои? вои?не и начале Великой Отечественной войны.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Михаил Соловьев (Голубовский)

Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

Михаил Соловьев (Михаил Степанович Голубовский; 1908–1979)

В. В. Агеносов

Таинственный свидетель истории с «пятнистой биографией»

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

    Ф. Тютчев

Имя Михаила Соловьева (Михаила Степановича Голубовского) до недавнего времени было неизвестно не только отечественному читателю, что вполне естественно (эмигрант), но даже и писателям послевоенной эмиграции.

Обладая, по его собственным словам, «пятнистой биографией», Соловьев тщательно запутывал будущих исследователей, давая самые разные, порой противоположные сведения о себе.

Достоверно известно, что он родился 15 марта 1908 года в селе Петровском на Ставрополье в многодетной семье крестьянских революционеров. Отец погиб в Гражданскую войну. Из пяти его братьев четверо были героями Гражданской войны. Позднее Василий стал красным командармом, генерал-лейтенантом, в Великую Отечественную воевал под Москвой, дошел до Берлина; Иван выбрал карьеру профессионального военного и дослужился до подполковника. Михаил уже в 12 лет вступил в сформированную в 1918 году 1-ю Ставропольскую рабоче-крестьянскую дивизию. В 1920-м воевал в составе Первой Конной.

Как участник Гражданской войны Михаил учился со стипендией имени Фрунзе сразу по двум специальностям (журналистика и история) в МГУ, после окончания которого отправился на Дальний Восток. Если исходить из автобиографического романа «Когда боги молчат», то он участвовал в строительстве Комсомольска-на Амуре, где издал две книжки[1 - Козловский Ю., Голубовский М., Петухов П. Работа сельских советов Дальне-Восточного края. М.: Сов. строит-во, 1932; Голубовский М. Десять лет проведения ленинской национальной политики в Дальне-Восточном крае. М.: Сов. строит-во, 1933.]. Будущий писатель работал референтом оргкомиссии ВЦИК в Кремле. Затем перешел в «Известия», и вскоре стал военным корреспондентом этой газеты. После процесса над редактором «Известий» Н. И. Бухариным в числе многих сотрудников газеты был выслан из Москвы. Однако вскоре его вернули в состав армейских корреспондентов. Участвовал в Финской войне.

В начале Великой Отечественной войны был старшим лейтенантом, командиром разведывательного эскадрона в 55-й кавалерийской дивизии, которая прошла через линию фронта и проводила диверсионные акции в тылах 24 танкового корпуса Гудериана. В сентябре (или октябре) 1941 году оказался в плену в лагере военнопленных под Ямполем (Сумской области, недалеко от границы с Брянской областью). По его словам, из лагеря военнопленных его выкупили в ноябре 1941 года сердобольные русские женщины.

А уже весной 1942-го Голубовский стал редактором бобруйской газеты «Новый путь».

Вопрос об участии будущего писателя в т. н. Русской Освободительной армии подлежит прояснению. Сам он в письме 1950 года к старейшей политической деятельнице Е. Д. Кусковой пишет, что не грешил этим, и что по его требованию ИРО[2 - ИРО – Международная организация по делам беженцев (англ.: International Refugee Organization, IRO) была учреждена ООН 20 апреля 1946 г. для оказания помощи беженцам, появившимся в результате Второй мировой войны.] изучил картотеку власовского движения, и там его имени не обнаружилось[3 - Опубликовано И. Р. Петровым; см. http://labas.livejournal.com/1051170.html (дата обращения: 10.10.2020).]. Он, возможно, состоял в иной структуре – КОНР[4 - Комитет освобождения народов России, учрежденный в Праге 14 ноября 1944 г. с провозглашением т. н. Пражского манифеста.]. Сотрудничал Соловьев и с Национал-социалистической трудовой партией России (НСТПР), т. н. «локотской партией», закончившей свое существование на состоявшемся в Минске в июне 1944 года съезде, когда советские войска уже вплотную подошли к городу. Известно, что с апреля 1944 года редактировал с Минске газету «Руль». Эти факты его биографии принесли Соловьеву в дальнейшем немало неприятностей: преследовавшее его обвинение в коллаборационизме.

В мае 1945 года Бобров был арестован вместе с 12 чинами РОА.

Конец войны встретил в Австрии лагере Ди-Пи Парш под Зальцбургом, где издавал журнал «Огни» и редактировал газету «Почта Колумба» (1946–1949, вышло 798 номеров). Переехал в США, жил в Александрии (штат Вирджиния).

В 50-е годы занимался активной общественной деятельностью: входил в руководство Мельгуновского[5 - С. П. Мельгунов (1879–1956) – русский историк и политический деятель (вначале кадет, затем – эсер), участник антибольшевистской борьбы после Октябрьского переворота. С 1948 председатель Союза борьбы за свободу России.] леводемократического Союза борьбы за свободу России (отвечал за издательскую деятельность), в Совет Освобождения Народов России, Союза Андреевского флага.

За десятилетие 1953–1962 опубликовал роман «Когда боги молчат», «Записки советского военного корреспондента» и роман «The Smiling Kouros» («Смеющийся Курос»).

Создав в романе «Когда боги молчат» эпическую картину жизни большой семьи Суровых, «людей хлеборобческой природы, но не хлеборобов», Тимофея, его жены тетки Веры и их 19 детей, Соловьев ставит в центр повествования самого младшего – «поскребыша» Марка. Ему к началу революции и Гражданской войны всего 11 или 12 лет. Это позволит писателю, как он сам скажет, «посмотреть, что выйдет из этого, от детства потрясенного человека, и куда он дальше пойдет», «поглядеть, что выйдет из человека в новую почву, в революцию, корнями вросшего, ничего, даже воспоминаний, за революционными пределами не имеющего, и бедой, трудом, ударами закаленного, и нормального родительского водительства лишенного, и совсем в одиночестве средь людей войны оказавшегося».

Каждый этап жизни Марка связан с той или иной исторической вехой жизни России. Писатель воссоздает сложную и противоречивую эпоху в конкретном ее воплощении.

Уже в первой главе писатель, подобно автору «Тихого Дона», не только показал довоенную жизнь земледельческого села, «ставропольской нации», но и первые тревоги, доставшиеся семье Марка: гибель на фронте двух его старших братьев Якова и Серёги, драму потерявшего руку Семена.

Достаточно зажиточное южное хлеборобское село после Первой мировой войны, в которой погибло множество односельчан, совсем не хочет продолжения старой власти. Революцию хлеборобы воспринимают как начало новой справедливой жизни. «То было время, когда люди… мечтой жили, полновесному революционному слову верили и думали, что мир великой правды перед ними открывается». Именно таким, бескровным, скажет автор в романе, должен был стать, но не стал, переход к новой жизни.

И очень скоро персонажи романа, в том числе и семья Суровых, столкнулась с жестокостью как защитников старого порядка, так и носителей нового. Только в «Тихом Доне» и много позднее в «Докторе Живаго» можно найти такую диалектичную оценку Гражданской войны, какую дает М. Соловьев:

«Междоусобное побоище – болезнь заразная: заболеешь, скоро не вылечишься. Казалось попервоначалу, что недоброе братоубийственное дело долго твориться не может, опамятуются люди, ведь братья же, христиане православные, и делить им вроде нечего. Но дальше в лес – больше дров. Дни тяжелые, словно лопасти каменного молотильного катка, катились, и всё меньше оставалось у людей надежды, что кончится взаимное истребление».

Словами командира зеленых Павла Хлопова автор объясняет, почему в этой жестокой междоусобице участвовали те, кто еще недавно был горячим сторонником перемен: «Приехал в хутор таким апостолом, что хоть сразу на кресте за коммунистическую веру распинай. А потом стал примечать: новая власть большую нелюбовь к народу имеет, жалости в ней нет».

Стоило красным проявить эту жалость, объявить амнистию борцам с незаконными действиями большевиков – и отряд зеленых складывает оружие и возвращается к мирному труду. Другое дело, что, как выяснится в конце первой книги романа, не надолго хватило у власть имущих гуманизма: при создании колхозов вспомнили об амнистированных зеленых и погнали их в Сибирь.

Уже во втором томе романа автор устами одного из персонажей выскажет только сегодня пришедшую в нашу оценку Гражданской войны мысль о том, что понимали ее упрощенно:

«на одной стороне трудовой народ, отменяющий неправду и зло старого, а на другой – защитники старого, эксплуататоры, буржуи и прочее в этом роде… Отбросив нашу мерку, нам придется признать, что у белого движения была своя правда, и в свете дальнейшего не такая уж и худосочная. Оно было попыткой сдержать наш анархический, опасный бунт, который мог принести и принес России неисчислимые беды… В белом движении… было много такого, что способно украсить историю любого народа, а мы – нам не подходит, сгружай на свалку… Победили те, которым наплевать, и установили они железную истину, что всякий, кто был, есть и будет против них – слуга дьявола и подлежит истреблению».

Вновь приведем цитату из романа: «На каком-то крутом повороте пути простая и добрая правда выпала из колесницы русской революции, и тогда, в этот несчастный момент, особые свойства и заслуги человека были отменены, и стал он как бы вовсе и не венцом творения, а пузырем на болоте».

И вновь приходится вспомнить, что примерно в то же время, когда создавался роман Соловьева, Борис Пастернак писал о сначала восторженном приятии Юрием Живаго революции, а затем о том, как она быстро ожесточилась, омертвела, и стала ненавистна его герою.

Значительный интерес представят для современного читателя главы о московском периоде жизни Марка.

Автор показывает, как уже в первых дискуссиях «взбудораженного поколения взбаламученного времени» формируются страшные принципы будущих лет, «азарт революционного разрушения… Уничтожив прежние понятия о красоте человеческих отношений, новых не создали. Оставили человека голым на голой земле».

Казалось бы, давно забыта книга Пантелеймона Романова «Без черемухи» (в романе она названа «Без цветов»), но и сегодня актуально звучит вопрос о красоте человеческих отношений и противостоящем им безнравственным физиологическом удовлетворением желаний.

Всем развитием сюжета писатель разоблачает практику коммунистического строительства, предполагающую возможность человеческих жертв во имя будущего «Вера в цель, – рассуждает автор на страницах романа, – была шорами, надетыми на его [Марка] глаза; из-за них он [и не он один. – В.А.] только вперед видел, а то, что по сторонам проносится, что позади остается, как бы вовсе и не замечал».

Несколько страниц романа, посвященных взаимоотношениям Сталина с женой и ее матерью, убедительно показывают, как был убежден в праве на жестокость во имя будущего вождь партии. Можно найти некоторые неточности в описании похорон Надежды Аллилуевой и посещении Сталиным ее могилы. (Впрочем, художнически эти не имевшее места визиты описаны с необычайной глубиной и достоверностью.) Но несомненно, что автор романа сумел показать постепенное вырождение партии и искажение великих целей революции. М. Соловьев утверждает:

«Учение партии, хоть и приниженное новыми апостолами всевластия, еще жило, но оно уже теряло свое началополагающее значение: началом становилось не учение, а единодержавная воля. Жестокий прагматизм убивал последние остатки партийности… Вера умирала, фразеология крепла».

Это противопоставление поистине грандиозных планов и их бесчеловечного воплощения убедительно реализовано в сюжетах строительства города на Амуре. Энтузиастов-комсомольцев, съехавшихся со всех уголков СССР на грандиозную стройку, совершенно бессмысленно отправляют зимой в тайгу, где нет ни жилья, ни продовольствия и – главное – где до весны нельзя начинать строительство.

Вставной эпизод (записки геолога Петра Сергеевича Новикова) о том, как на добычу найденного им угля были брошены тысячи заключенных, помещенных в нечеловеческие условия, восставших и погибших вместе с охранявшими их конвоирами, дважды повторяется. В сценах заготовки леса принудительно отправленными на эту работу колхозниками и опять же заключенными; и в рассказе о восстания заключенных на прииске Холодном. Тем самым «осатанелость» показана не как единичное явление, а как закономерность.

Характерно, что герой романа Марк Суров, уже во многом начавший сомневаться, отказывается признать правду восставших. Будущее, показывает автор романа, всё еще было универсальным оправданием происходящего.

Но если Марку Сурову понадобится еще немало времени, чтобы во втором томе романа понять, что цель не оправдывает средства, то М. Соловьев пытается уже в первом томе найти истоки этого заблуждения – особенность русского характера, по мнению писателя:

«однолюбство, исступленная приверженность единоверию и легкость, с какой мы подавляем сомнения, не зная им подлинной цены. Сомнения мы часто принимаем за слабость, тогда как с них всё великое зачинается. Другой стороной нашего однолюбства является нетерпимость к инакомыслящим. Того, который не согласен с нами, мы сразу к врагам причисляем, огнем и мечом истребляем».

Итогом первого тома служит авторское начало тома второго:

«Россия во тьме задыхалась; мутное солнце обреченности, под которым ей довелось жить, не светило и не грело – мертвое солнце. Просто немыслимо придумать, какое зло до войны совершено еще не было и что не было сделано, чтобы русскую народную правду окончательно забить и в глубокое подполье загнать. Вовсе одинокой и беззащитной правда тогда осталась – ведь она в человеке живет, делами его движется, совестью его дышит, а если человек задавлен и страшно, самоубийственно молчит, и страшно, самоубийственно голосует, апробирует и аплодирует, то какая же он правде защита? Одним словом, перед войной тянулись годы, когда Россия набухала горем, а годы эти предуготовили минуту-смерч – войну».

М. Соловьев рассказывает о том хаосе, который творился в первые дни войны, и одновременно показывает, как рядовые красноармейцы и их командиры в этой неразберихе совершали подвиги, как ценой многочисленных потерь совершался героический рейд в тыл врага. Не обходит писатель и вопрос о цене подвига. «Как при поражениях, так и при победах, русских солдат гибло больше, чем солдат противника, – подчеркивает автор романа. – О сохранении жизни воюющего человека те, что наверху, думать не хотели, что делает солдатский подвиг вдвойне святым».

Показана в книге и судьба попавших в плен советских солдат и офицеров. Лишь в наши дни стали известны страшные цифры потерь: за первые четыре месяца войны в плен по официальным данным попали 3,3 миллиона человек. Яркие конкретные описания существования в фашистских пересыльных лагерях, устроенных прямо в поле, писатель сопровождает страшным мартирологом: «Сколько людей в тех пересылках было – не считано, сколько в общих ямах-могилах погребено – неведомо, сколько беды лагерные люди хлебнули – не рассказано». Автор отдает дань уважения советским военным врачам и медицинским сестрам, спасшим тысячи узников, называя их великими подвижниками: «Они… боролись в голоде, в царстве вши, в мире великого отчаяния».