Сезон Хамелеона

–Чё ты лыбишься, пьянь?! – наконец-то, перевёл я взгляд на Гриню и, не выдержав мощи его расплывшейся в издевательской ухмылке физиономии, затрясся от смеха сам.

– Ах, у тебя ещё и Татьяна! – зааплодировал Каштанище. – А это не перебор, друг мой ситный?! Или ты будешь их с Сонькой сюда по очереди приводить?! Тогда давай за твой диванчик! Ему придётся мноо-ого выдержать!!

– Завидуйте молча, Григорий Александрович! – от очередного наполняемого стакана мне, разумеется, было не увильнуть, да и уже не хотелось пропускать и половинить – напьюсь, так напьюсь. Невелика беда…Каштанов дверь найдёт. А не найдёт, так заночует – у меня же сегодня появится диван…

11

Всегда поражался людям, которые могут подробно пересказывать свои сны. Не исключено, что таким индивидуальностям может быть свойственно приврать, а то и присочинить – я и сам не без этого греха, но не каждый же второй склонен к сочинительству… В подобном случае, наш безумный мир давно уже улетел бы в тартарары… Делайте со мной, что хотите, но я глубоко убеждён в том, что мы до сих пор как-то держимся на плаву, благодаря исключительно прагматикам, технарям и консерваторам. И чем быстрее человек избавляется от иллюзий, тем больше шансов у него успеть сделать что-то стоящее – представителей нашей профессии это касается, на мой взгляд, в первую очередь.

Так вот, снов своих я не помню.То есть, вижу их и воспринимаю в мельчайших деталях и красках, полнокровно и отчаянно проживаю, но, в момент пробуждения, память моя безжалостно стирает всё увиденное и воспринятое, будто бы непоколебимо щёлкнув компьютерной мышкой по надписи «удалить»… И если бесчувственный, но нечеловечески умный кусокжелеза, даёт хотя бы шанс поменять решение, задавая вопрос:«Вы уверены, что действительно хотите удалить все файлы?», то, в данном случае, всё окончательно и бесповоротно, и твоё мнение никого не интересует– сон растворяется без следа…

Вот и сейчас, в другой реальности, со мной происходило что-то крайне важное и судьбоносное – мой организм находился в какой-то пограничной ситуации, сердце бешено колотилось, и я беззвучно орал, чувствуя, что кислорода остается всего на несколько секунд…

– Павлик, тихо, тихо, тихо… Успокойся, – мягкий шёпот звучал уже наяву, и моя чугунно-похмельная башка в жутком расфокусе зафиксировала перед глазами чей-то женский облик…

– Танюш, ты? – кажется, угадал я…

– Хороший вопрос…А что, есть какие-то варианты? – немного обидевшись, Таня, тем не менее, нежно поцеловала меня в губы.

– Вариант один, – начал было я фразу, не понимая, как её закончить, но, убедившись, что нахожусь не в своей берлоге, а в Танькиной, сбивчиво продолжил, – вспомнить, как я у тебя оказался?…

– Один вопрос приятнее другого, – поцелуй повторился, –нагрянули вчера в первом часу ночи с другом твоим. С Гришей,с которым у нас в школе выступали…Вы и маму разбудили – она вам потом ещёи ужин готовила.

Таня жила с мамой и котом, который, в данный момент, пытался внаглую залезть к нам в кровать.

–Ну-ка, брысь отсюда! Совсем уже обалдел! – шуганула хозяйка рыжего члена семьи и продолжила дарить мне женские ласки.

– А Гриня где? – прежде, чем ответить своей подруге взаимностью, я должен был убедиться в том, что поблизости нет артиста Каштанова.

– Как где? Дома у себя. Вызвал такси и уехал, – поцелуи бесстыдно и провокационно расползались по моей груди, – мама хотела ему постелить в другой комнате, но он был вынужден откланяться, ибо жена его в сложившейся ситуации стала бы сердиться и, поскольку, отводить утром ребёнка в школу именно Гришина миссия, то я не возражала против того, что ему в тот поздний час было бы недурственно отправиться в «родные пенаты.

Слова хозяйки были, мягко говоря, не адекватны тому, что она вытворяла, но профессия школьного учителя русского языка и литературы иногда в Таньке побеждала.

– Ну и славно, что он уехал, – я облегченно выдохнул, прервал долгим поцелуем рассказ об отъезде Каштаныча и, перевернувшись на постели, приступил к окутыванию с головы до ног своей изголодавшейся собеседницы вчерашним перегаром.

Наши любовные утехи протекали всегда молча, хотя речь у Таньки была поставлена прекрасно, в силу рода деятельности, и поговорить с ней всегда было о чём. На все случаи жизни у неё обязательно имелись фразы из известных книг и цитаты из любимых кинофильмов. Но цепкая память и филологическая оснащённость меня в ней совершенно не привлекали – я бы даже сказал, это ей не шло. С другой стороны, и внешность её никак не соответствовала общепринятым канонам красоты, да и в те или иные художественные стереотипы подобный облик тоже не вписывался. Но, честно говоря, на всякие каноны и стереотипы я плевать хотел, и при абсолютной Танькиной удалённости от героинь моих «юношеских» фантазий, волновала она меня дико. Необъяснимо…

Мы с Гриней как-то выступали в её школе с небольшим концертом. И когда Танюха, в качестве завуча по учебно-воспитательной работе, подарила нам цветы, а затем пригласила к себе в кабинет на чашку чая, я про себя подумал, что было бы неплохо нам встретиться в этой комнате ещё разок, но уже без Каштаныча. Наших с ним зрительниц можно всегда было довольно легко поделить на влюбленных в Гриню и на интересующихся мной, что, безусловно, только укрепляло мужскую дружбу.И училка, пригласившая нас чаёвничать, явно относилась ко второй категории наших поклонниц…

А в своих размышлениях я нисколько не ошибся. Наведавшись в Татьянин кабинет в следующий раз, я почувствовал себя старшеклассником, вызванным к завучу для объяснений вопиющего проступка.Познание друг друга, произошедшее на рабочем столе, явилось, конечно же, проступком ещё более весомым. Надо ли говорить, что подобные «объяснения» в этой локации у нас происходили впоследствии неоднократно. Без лишних слов.

Мне и в голову не могло прийти позвать Таньку к себе в театр, за кулисы, а, тем более, пригласитьна какой-нибудь послепремьерный банкет (она-то, как раз, мечтала об этом), я даже стеснялся привести её в свою коммуналку. И появиться с ней в любом общественном месте было стремновато – меня не покидало ощущение диссонанса. Казалось, все показывают на нас пальцем – мол, надо же, какая несовместимая пара! Зато когда мы оказывались наедине, у меня просто крышу срывало.

А уж в те утра, когда я просыпался у Таньки, невозможно было начать день, не набросившись друг на друга. И чем хотелось заниматься меньше всего, так это вести разговоры. Собственно, и сегодняшний похмельный рассвет не стал исключением – перед тем, как приступить к нашему основному занятию, мы перекинулись лишь необходимыми фразами.

Единственное, что всегда было невыносимо, так это постлюбовное молчание. Насколько, в первые секунды наших встреч, я совершенно не владел собой, находясь в горячем дурмане желания, настолько же, после изнурительных бесстыдств, собирая в кучу охладившиеся мозги, я, хоть убей, не понимал как дальше себя вести. Уже в который раз, дрожащими руками школьника, только что уличённого в непотребном деянии, тянулся я за разбросанной на полу собственной одеждой, подталкиваемый одной единственной мыслью – пулей вылететь из этого дома и не возвращаться ни подкаким предлогом!

– Куда?! – тяжёлая рука завуча по учебно-воспитательной работе властно легла на мою грудь.

– Что, хочешь удержать? – попытался сыронизировать я, но прозвучало это, скорее, с незавуалированным опасением.

– Да уж… Удержишь тебя… коня эдакого, –Тане тоже с трудом давались наши диалоги.

– Слушай, мне это… бежать надо… чуть не забыл! Дела кое-какие! – судорожно пытался я что-нибудь придумать, чтобы улизнуть, пока Танька не собралась на работу, ибо провожать подругу до школы на глазах у изумлённого персонала (да и детворы тоже) мне совсем не улыбалось.

– Ну, хоть позавтракай…мама вон идёт готовить, – за дверью действительно ощущалось некоторое движение, – кота гоняет по коридору шёпотом, боится нас разбудить… Смешная! Думает, я не слышу, – нога завуча повелительно легла на мое бедро, – а то, может, отменишь свои дела… у меня выходной сегодня…

А если, и в самом деле, никуда не торопиться? Пойти сейчас в ванную, потянуть какое-то время, затем молча позавтракать… Глядишь, и второе дыхание откроется – ещё раз пустимся во все тяжкие… снова посплю… потом пообедаю… Главное, никуда вместе из дома не выходить… Да, точно! Попробую! Может быть, и в продолжительные беседы,чего доброго, пустимся – надо же хотя бы попытаться сдвинуть непреодолимые барьеры…

– Ну, хорошо, дела перенесу, – я встал и, уже не как напроказничавший школяр, а хозяин положения, завернулся в Танюхин домашний халат, – давай полотенце…

– А как твоя нога? Не болит? Давай натру чем-нибудь! Или компресс сделаю, – наткнувшись на мою изумлённую реакцию, Таня тут же пояснила, – когда вы вчера с Гришей приехали, ты прихрамывал…

– Уже почти не болит… Короче, я – в душ! – окрылённый сознанием того, что давеча, даже на автопилоте доиграл свою роль до конца, я почти уверенной походкой отправился в коридор.

– Павлик, ты там поаккуратнее с ногой! – донесся заботливый голос, и что-то в этом, казалось бы, ненавязчивом напутствии мне опять напомнило маму.

– Танюш, пожалуйста, не называй меня Павликом! А то я сразу начинаю ощущать себя пионером, заложившим собственного дедушку! – по мере приближения к ванной, я становился более разговорчивым, предвкушая продолжительное уединение.

–А в тебе, кстати, есть что-то такое, – долетело до меня из комнаты за секунду перед щелчком дверного шпингалета.

12

Работа над сериалом «Гюрза», в котором я снимался, протекала настолько стремительно, что в телепрограмме на следующие выходные уже стояли первые серии. Монтажно-тонировочный период мчался параллельно съёмочному, и, отработав в последнем кадре, я, согласно настойчивому пожеланию продюсера, должен был ночным поездом гнать в Москву, чтобы весь следующий день посвятить озвучиванию роли. Другого дня было не дано…

В театре я, на этот раз,решил сказать правду: мол, озвучка в Москве, ближайший спектакль – не скоро, а если случится замена, то я вас о своём отсутствии предупредил заранее. И т.д, и т.п… Но тут же, в очередной раз, понял, что непозволительно расслабился, не подготовив плана «Б», – Рабинер торжественно сообщил о начале работы над мюзиклом «Пышка» по Мопассану в постановке модного режиссёра Льва Семёновича Мизрахи, который «специально для меня» придумал роль Одинокого Полководца и жаждет встречи как раз в тот самый мой московский день! Эффект внезапности– великая вещь!Я, отправленный в нокдаун грядущей «Пышкой», чуть было, бесславно не лёг под пафос знакомых до боли фраз художественного руководителя о недопустимости отсутствия кого-либо из актёров на первых репетициях. Но, набрав воздуха, всё-таки продолжил спарринг серией обещанийазартной работы и заверений в том, что не попрошу больше ни единого дня в период работы над мюзиклом. А моё предположение о судьбоносности Одинокого Полководца в любой актёрской карьере заметно выровняло схватку – худрук явно почувствовал смятение. Далее, благодарность по поводу возможности скорейшего осуществления мечты поработать с Мизрахи кардинально развернула бой в мою пользу. И сокровенное признание в испепеляющей любви к Мопассану (как к писателю!) послужило в финаледля Рабинера решающим апперкотом – поединок был за мной. Поклявшись быть утром на репетиции после московской озвучки, как штык, я благополучно свинтил.

Однако, в клятвенно обозначенное время, фотографии актёра театра и кино Павла Пикулика с повышенной ответственностью разносились мной по актёрским отделам «Мосфильма» и других киностудий и кинокомпаний столицы. Дело было небыстрым, так как, пользуясь халявной поездкой (дорогу мне, естественно, оплачивала «Гюрза»), я обременял своими данными даже отдельных ассистентов по актёрам, работающих на запускаемых в производство картинах. И, довольный тем, что за один столичный день успел озвучить всю роль, а за другой – раскидать свои фотки по огромной киношной Москве, да ещё и попасть вечером на «Билокси-Блюз» в «Табакерку», я запрыгнул в «Красную стрелу» и заснул, как младенец…

Оставались сущие пустяки – извиниться перед Львом Семёновичем за опоздание на один день, а Рабинеру поведать душещипательную историю, сочинённую мной после пробуждения на подъезде к Питеру. Краткое содержание этой легенды заключалось в следующем: московские хулиганы на улице приставали к какой-то девушке, я заступился, подключились прохожие, завязалась драка и всех забрали в ментовку, а, поскольку я не москвич, меня задержали до выяснения. Соответственно, всю ночь мне пришлось провести в «обезьяннике», а когда оказался на свободе, то стал разыскивать знакомых, чтобы наскрести на новый обратный билет, так как старый уже, понятное дело, оказался просрочен – ну и вот, наконец-то, я здесь… Была у меня идея для пущей убедительности подрисовать ещё и фингал, но, будучи стопроцентно уверенным в успешной реализации задуманного, я решил ограничиться лишь красочностью описания фигурантов дела.

Мизрахи на мое извинение абсолютно никак не отреагировал – казалось, двухдневное отсутствие специально выписанного персонажа(!) волновало его не больше, чем ворсинка на дорогом пиджаке (видать, очень рвался со мной поработать). Рабинер же оказался более непредсказуем:

– Паша, я хочу поздравить вас с новой ролью в «Пышке»! Уверен, что справитесь вы с ней на высочайшем профессиональном уровне! – безошибочно определить присутствие в орга-

низме начальника спиртного пока представлялось проблематичным, но хотелось, всё же, рассчитывать на трезвый характер беседы.

– Спасибо, Владимир Александрович, но тут случилась неприятная история, – осторожно начал я, смущённый неожиданной приветливостью художественного руководителя, – до сих пор не могу прийти в себя…

– Да, понимаю, роль Хлудова в «Беге» могла бы послужить вам скачком в профессии и резко изменить ваш статус в театре… Мне очень жаль, что мы вынуждены остановить булгаковский проект, – Рабинер упорно не переходил к теме моего вчерашнего нарушения трудовой дисциплины, – финансовые ресурсы, увы, не безграничны…

– Нет, я имел ввиду другую ситуацию… насчёт вчерашнего, – пытался я не рассыпать подготовленную московскую легенду.

– Да, мы с Львом Семёновичем, как раз, вчера обсуждали колоссальное значение миссии Одинокого Полководца в «Пышке». Поверьте, эта роль, несомненно, станет для вас результативной ступенью! Знаете, некоторые сыграют, к примеру, Чацкого и сразу взлетают на высокий актёрский уровень! А оттуда, кстати, весьма больно падать.И такое, к сожалению, случается сплошь и рядом! Вы же совсем другой артист – ни одной ступеньки не пропускаете, – худрук меня, такое ощущение, изводил, нисколько не собираясь приступать к сокрушительным обвинениям в прогуле, – последовательно накачиваете профессиональную мускулатуру… И это похвально!

– Владимир Александрович, я хотел сказать, что вчера не явился на репетицию к Мизрахи, потому что только сегодня вернулся из Москвы, – образы столичных хулиганов и ментов начинали постепенно притупляться, поэтому разговор наш затягивать было нельзя.