Любовь и свобода

Сказано было так, что Лимону ничего не оставалось делать, как тащиться в ванную, долго спускать воду из медного крана, чистить зубы, мыть с мылом лицо и шею, приглаживать непокорные торчащие волосы пластмассовой щёткой… Сначала он хотел обидеться, но потом понял, что тут не до обид и что происходит что-то нехорошее; слишком уж озабочен был отец.

В задумчивости Лимон стал подниматься к себе. И услышал характерный щелчок – маленьким камешком по стеклу. Лимон вбежал в комнату, лег животом на письменный стол, дотянулся до окна, толкнул незапертую створку. Под окном прямо в клумбе стоял Сапог, то есть Элу Мичеду, собственной персоной – в камуфляже и высоких ботинках, но почему-то без рюкзака и удочек.

– Я сейчас, – сказал Лимон.

– Не пойдём, – сказал Сапог и, как будто Лимон мог не услышать его, сделал запретительный жест: скрестил руки перед лицом. – Отмена. Отбой.

– Почему?

– Говорят, война завтра начнётся.

– Что?

– То самое. Перебежчика задержали. Может, и не завтра, но вот-вот.

– Опа… И что теперь?

– У меня схрон есть. Пересижу, пока пограничники отходят, а потом в тылу врага займусь диверсиями. Хочешь со мной?

– Конечно, хочу! Только у меня Шило на шее, ты же знаешь. И мать… Может, их эвакуируют. Тогда я – сразу. Ага?

– Как скажешь. Просто меня потом можешь и не найти.

– Схему оставь.

– Ну да. Чтобы тебя пандейцы захватили…

– Я её сожгу. Или съем.

– Я подумаю.

– А чем ты собираешься их взрывать?

– Бензиновыми бомбами. Помнишь кино «Истребители танков»?

– Помню. Хорошее кино.

– Ну ладно, я побежал. Надо ещё в схрон жратвы притащить. Вечером увидимся, я тебе на карте покажу, ты запомнишь.

– Подожди, – сказал Лимон. – У меня взрывпакеты есть. Если их гвоздями обвязать, классные гранаты получатся, не хуже настоящих.

– А много?

– Четыре штуки. Два мне, два тебе. Идёт?

– Давай!

– Вечером. Они у меня тоже припрятаны. Сейчас не достать – там отец и ещё другие.

– Понял. Ладно, тогда вечером всё и обсудим. Может, ещё добудешь?

– Не знаю, попробую.

– Ну, я побежал…

Лимон слез со стола. И понял, что в комнате не один.

Шило, в одних обвисших синих трусах, стоял в дверях, протирая глаза костяшками пальцев.

– Ты чего? – спросил Лимон.

– Я тоже с вами, – сказал Шило.

– Куда ещё?

– В диверсанты.

– Так, начинается. Тебе сколько лет?

– Ну, одиннадцать.

– А в диверсанты берут с тринадцати. Так что придётся тебе, братец мой, подрасти.

– Да? По-моему, ты врёшь. Пойду у отца спрошу.

– Что спросишь?

– Почему тебе в диверсанты можно, а мне нельзя.

– Не вздумай.

– Я же говорю, ты врёшь.

– Ну, вру. Даже не вру, а так. Всё равно тебе о матери надо будет заботиться. Ты же знаешь, кто-то должен.

– Тогда ты заботься, а я пойду в диверсанты.

– Нет уж, я первый сказал.

– А прав тот, кто сказал последний. В общем, тебе решать – или я с вами, или ты с матерью. А не решишь – спросим у отца. Как он скажет, так и будет. Правильно же?

– Ты маленький ушлёпок, – медленно сказал Лимон, понимая, что ничего сделать нельзя. – Ладно, пойдёшь с нами. Но смотри. Ты знаешь, что диверсанты делают со своими, если те не подчиняются приказу?

– Чьему?

– Командира группы.

– А кто у нас командир?