Марш экклезиастов

Впрочем, он ещё не решил, что будет делать. Снова накатывала апатия…

Было без четверти одиннадцать.

Говорят, что бандиты не имеют национальности. Именно поэтому знаменитая «русская мафия» состоит прежде всего из чечен, хохлов, чухны, армян, азерботов, цыган, жидов и грузин – и нормальному русскому человеку сделать в ней карьеру трудно, почти невозможно, затирают. Взять, к примеру, Шпака и Шандыбу – им уже по тридцать семь, не мальчики, а всё ходят в быках, – а вот бригадиром у них Ираклий, а над Ираклием стоит Муса. Вопросы есть? Вопросов нет. Русофобия (Шпак слово просто помнил, а Шандыба ещё и знал, что оно означает).

И даже не в деньгах дело, хотя и в деньгах тоже. Но перед пацанами неловко, домой хоть не показывайся. Да и свои пацаны-девчонки уже подрастают. И начинается. А почему, папочка?… (Типа, почему это он тебе приказывает, и ты среди ночи куда-то несёшься?) Приходится выкручиваться, даже врать иногда. Последнее дело – детишкам врать. А что делать?

В этот раз, правда, и не торопились, и вообще расслабон полный получился. Беглый таджик, можно сказать, большими буквами на стене написал, где его искать. В смысле, остался кусок газеты, в котором он от усердия головкой спички наподчёркивал всё: и город, и название отеля, и дату. Вот они туда сразу и рванули, зная почти наверняка, что успеют раньше.

Четыре дня они просто сидели в арендованном катере и в толстый бинокль пялились на нужный отель. И, когда появился таджик, причалили к пляжу и пошли таджика брать. По опыту они знали: это совсем просто. Умный Шандыба говорил, что они даже испытывают облегчение, когда их берут. Потому что не приспособлены к свободе – и в этом смысле они даже не люди. Вот мы с тобой люди, любил он рассуждать под хороший вискарь со льдом (пил он мало, но когда пил, всегда рассуждал), потому что необходимость свободы нами осознанна и выстрадана, мы с тобой как древние греки-эллины, понимаешь? – а вот все эти – они варвары и потому самой природой предназначены нам в рабы. Шпаку ничего не оставалось, как соглашаться. Кто же в здравом уме не станет считать себя эллином?

Они вошли в ресторан. Таджик, похоже, только что влип во что-то горячее, потому что стоял позади столика вытянувшись, будто снасть проглотил, а парнишка – похоже, из местных – придерживал его за локоть. За столом сидела парочка туристов, он и она, средних таких лет, он постарше, она помладше, и Шпак подумал: англичане, – а Шандыба: шведы. Напротив шведоангличан сидел явный латинос, а рядом чуть ли не по стойке «смирно» торчал лощёный, как сиятельная выхухоль, араб. Ну прям ассамблея ООН, подумал Шандыба. Интересно, что этот лох спёр? Наверное, какой-нибудь объедок. И за этот объедок его готовы удавить. Эх, Европа, мать вашу в закат…

Широко улыбаясь специально для иностранцев и даже расставив руки как бы для объятий, они зашагали к таджику, Шандыба даже заготовил какую-то корявую, но всё объясняющую фразу на испанском – и даже начал её говорить. Латинос, поморщась, приподнялся со стула. Наверное, он не любил, когда так говорили по-испански. Шандыба начал снова, стараясь вспомнить, как правильно. Пока он вспоминал, он забыл, что именно хотел сказать. Ну и ладно, он махнул рукой, и тут Шпак его за эту руку поймал. Шандыба посмотрел на Шпака; тот моргал и что-то пытался из себя выдавить, но не мог – заело. Потом Шандыба понял сам. Они уже давно должны были поравняться со столиком, обойти его и подхватить остолбеневшего таджика в объятия. Но стол почему-то не стал ближе – зато он стал больше. И те, кто сидел за столом и стоял рядом, тоже стали больше. Шпак и Шандыба ростом стали вровень с сидящими. Не успев ничего понять, Шандыба по инерции сделал ещё шаг вперёд – и понял, что уменьшился ещё немного. Нет! – пискнул Шпак. Он тянул Шандыбу назад. А Шандыба вдруг упёрся. Что-то неведомое, страшное, но невыносимо притягательное оказалось вдруг там, под столом, у правой дальней ножки, его невозможно было отсюда рассмотреть, но – страшно хотелось. Он шагнул ещё и ещё раз, волоча Шпака за собой, и тот уже тоненько, по-котёночьи, ныл: не-е-ет!

Большие вогнутые лица нависли сверху. На лицах угадывалось опрокинутое любопытство.

Было без десяти одиннадцать.

– Очень неплохо, Костя, очень неплохо, – сказал Николай Степанович. – Однако нам пора.

Ещё раз скользнув взглядом по застывшим на четвереньках бандитам, все направились к лифту.

Лифт был битком набит голыми немцами. Они радостно высыпали из кабинки и тяжёлой першероньей рысцой устремились по направлению к пляжу, приплясывая на успевшей разогреться плитке дорожек. Более этически продвинутые шли по траве.

Вероятно, проснулось наконец и решило предъявить себя миру тайное общество адамитов.

– Я предлагаю… – начал было Николай Степанович, входя вслед за Аннушкой в лифт – и тут грохотнуло в первый раз.

Было без пяти одиннадцать.

3

Жизнь параноика опасна и одинока, потому что, если его на самом деле преследуют, он может рассчитывать только на себя.

    Д. Х. Шварц «По следу орла»

– Что это было? – пробормотал Шпак, с кряхтением распрямляясь. – Рванули опять кого, что ли?

– Ложись, дура, – сказал Шандыба. – Стеклом посечёт.

– Да не…

Шандыба дёрнул его за ногу. Друзья сели на пол плечо к плечу, готовые при малейшей опасности нырнуть под стол. Стол, надо сказать, не самая худшая из защит при всякого рода взрывах и прочих землетрясениях…

– А до этого…

– Не знаю, братан. И… давай-ка делать ноги. Конгресс тайных обществ, ага. Колдуны какие-то, не дай Господь. Ну их к бесам. На колдунов не подписывались.

– А таджик?

– Ну что таджик? Поздно. Схарчили парня, ясен пень, некроманты херовы. Ты же видел, как его уводили…

Новый порыв ветра, не в пример сильнее предыдущего, тугим комом врезался в фасад здания. Брызнули первые стёкла. Громко заорали сигнализацией машины на стоянке. И тут же стало почти темно: массивная чёрная туча смяла солнце и покатилась дальше…

Громыхнул гром.

– Ураган, – удивлённо сказал Шандыба. – Как тогда, в Майами.

– Тогда-то за сутки предупредили, – сказал Шпак.

– Может, мы прослушали, – сказал Шандыба. – А может…

Шарахнуло так, что распёрло уши – словно после разрыва гранаты. И с оттяжкой, медленно, чинно – посыпалась стеклянная стена, отделяющая зал ресторана от прогулочной дорожки, за которой начинался пляж и дальше – море.

На пляже закипала паника.

Потемнело и похолодало буквально за считанные секунды. Едва Пятый Рим и примкнувший к ним Толик, прикрываясь руками от секущего ветра, загрузились в лифт, едва закрылась дверь и прозрачная банка с людьми начала своё медленное движение вверх, крупными и в первые секунды единичными каплями ударил дождь. Капли были размером со стакан: они разбивались о землю с тяжёлым затяжным плеском. Потом вода обрушилась водопадом.

И это был не простой водопад. Наверное, так выглядит нижний бьеф Ниагары или Виктории – водяная лавина сверху, водяной вулкан снизу, всё в густом свирепом мечущемся тумане, и слышен только сокрушительный рёв…

В лифте загорелись лампы: наверное, на внезапную темноту сработал фотоэлемент. Сразу стало плохо видно, что делается по ту сторону стекла. Но так продолжалось недолго: чуть миновав четвёртый этаж (заказан был пятый), лампы погасли, а лифт мёртво встал.

Костя стукнул основанием ладони по клавише с цифрой «4» – вероятно, в надежде, что в проводах осталось ещё немного электричества и на несколько-то сантиметров пути вниз – не вверх же даже, а вниз! – его хватит. Но электричества не осталось – наверное, оно всё ушло в небо.

Потому что там началось невероятное.

Несколько раз лифт ощутимо тряхнуло: наверное, молнии ударили в здание. Залитый потоками воды прозрачный пластик вспыхивал так, будто взрывался сам; просто зажмурить глаза было ничто, и даже сквозь ладони, кажется, эти вспышки прожигали до мозга. Страшные упругие и хлёсткие удары грома отсушили вдруг всё: руки, ноги, органы равновесия, эмоции, мысли; во всяком случае, Николай Степанович ощутил себя парящим в пустоте над бездной…

Неизвестно, сколько это длилось. Кажется, в верхнем этаже отеля возник пожар, но его быстро залило и задуло. В какой-то момент стало ясно, что прекратился дождь, стена лифта стала почти прозрачной. Уж лучше бы дождь продолжался… Внутренний дворик и пляж стали неузнаваемыми: на пляже не осталось ничего абсолютно, и только пирс, выступающий в море, ещё держался, хотя и сделался вполовину короче, а настил его загнулся, как крышка шпротной банки; двор же превратился в чудовищную свалку всего: строительного мусора, битого стекла, опрокинутых автомобилей; посередине медленно вращалась, стоя на одном углу и не падая, весёленькая жёлтенькая крыша какого-то павильончика.

Николай Степанович успел заметить по крайней мере десять-двенадцать лежащих: мёртвых или потерявших сознание. Кто-то испуганно показался в окне второго этажа и пропал. Куда делись остальные люди, было совершенно непонятно…

Потом молнии обрушились на центр двора – огненно-дымно разлетелась во все стороны весёленькая крыша, – и тут же снова ударил ветер и посыпался град.

Словно в замедленном кино – видно было, как, сверкая отражённым светом молний, сверху и со стороны моря плотным ровным строем несутся градины.

Особенно страшен был первый удар – лифт затрясло, и в одном месте, сбоку, пластик не выдержал и лопнул. Дыра, образовавшаяся как раз над невысокими никелированными перильцами, была небольшой, едва ли пройдёт кулак, – но в неё сразу ворвался такой свирепый холод, такой ветер и такой вой, что все невольно закричали…

Шпак и Шандыба, прикрываясь стойкой портье, ползли к выходу. Вообще-то выход теперь был практически со всех сторон, стеклянные стены вынесло начисто, но в той стороне с потолка хотя бы ничего не падало – в отличие от холла. Что там разбивалось звонко и сокрушительно, они так и не поняли – но и не горели ни малейшим желанием узнать.

Было холодно, как на том свете. Ветер свистел и орал на все голоса, и Шпак видел, как просто по воздуху несло, крутя, как бумеранг, в море какого-то парня.

Потом Шандыба рванул Шпака за ногу, показал: за мной! – и в два прыжка оказался на лестнице, ведущей вниз, в подвал – а вернее, в бильярдную и тренажёрный зал. Шпак последовал за ним, с ужасом глядя на длинный пожарный автомобиль, катящийся кувырком и вприпрыжку по направлению к отелю. Он врезался в угол, колонна подломилась, потолок обрушился. Но за миг до этого Шпак слетел с лестницы и растянулся во весь рост.

Вдогонку его окатило пылью штукатурки. Большой круглый светильник, похожий на блестящий обод колеса, прокатился вокруг него и, подребезжав, лёг.

– Ну, бля… – протянул Шпак – и вдруг услышал себя.