Невинная девушка с мешком золота

Патифон Финадеич вздохнул, проклял разбойничью темноту и вернулся к отцовским заветам – правда, с меньшим успехом. Но лиходеев помаленьку всё же отлавливали и даже не казнили – отправляли копать канал до Ближайшего моря. Тёмные леса стали надёжным, хоть и скудным, источником рабочей силы.

…А новоявленные разбойники, ведомые Лукой Радищевым, шли-шли в сторону леса, покуда хмель не свалил их у опушки.

– Ну что, братцы – воротимся да повинимся отцу ректору? – спросил Куприян Волобуев, продрав глаза.

Утро было раннее, отчего лес казался особенно тёмным и неуютным даже по сравнению с общежитием.

– Вы как хотите, – сказал Лука, – а я возвращаться не намерен. Благородный муж два раза не решает.

– Да куда же ж нам возвращаться? – всплеснул белыми ручками Яцек Тремба. – Мы же ж по дороге до лясу такого натворили!

– Какого? – испугался Волобуев.

Панычи, перебивая друг друга, стали перечислять безобразия, учинённые начинающей шайкой с благородными намерениями в прошедшую ночь: сожгли в предместье два дома вместе с хозяевами, надругались над семью пожилыми богодулками, обчистили церковь (два сундука добра унесли оттуда), разоружили караул ночной стражи, написали на городских воротах дёгтем матерное слово против царя…

Лука стал мучительно припоминать совершённые в первую же ночь преступления, но припомнить никак не мог. Он точно знал, что панычи от жадности были вчера пьянее всех остальных; откуда же им помнить хотя бы тятю и маму? Да и Дёгтем ни от кого не пахло…

– А де ж хабар? – спросил Грыцько Поло-вынка.

– Так пан атаман сказал, что будет на карауле сидеть, а нам спать велел! – сказал Недослав Недашковский. – Хабар тут лежал, я, помнится, в меховой шубе уснул… Где та шуба?

– Где наше добро, братушка атаман?! – вскричали Редко Редич и Хворимир Супница.

– Даже скляночки не осталось… – жалобно молвил арап Тиритомба. Он был почему-то не чёрный, а какой-то сероватый.

Тут Лука понял, что панычи нагло врут. Записных лжецов в Еруслании обычно осаживали доподлинными словами из Священного Писания (ох, мало, мало что помнилось). Слова были такие: «Савл, Савл, что ты гонишь?», но кто был этот самый Савл и кто упрекал его – того и самые учёные отцы-академики не ведали.

Лука этих слов говорить не стал. Ему не хотелось идти в лес одному и в одиночку же благородно разбойничать. Понятно было, что коварные панычи что-то задумали (например, сами возжелали стать атаманами), но разоблачить их всегда найдётся время. Потом, когда прочно обоснуются в дебрях, кто-нибудь сходит в город и проверит… Хотя что там проверять: будь это правда, за ними давно бы наладили погоню и взяли тёпленькими…

– Простите, братцы, уснул! – склонил он повинную голову. – А мимо шли, видно, настоящие разбойники, лишённые благородства, да ограбили нас во сне! Ужо мы найдём этих мерзавцев! Ну да не беда! Ещё наживём!

– С нашим атаманом не приходится тужить! – многозначительно сказал Яцек Тремба и обвёл всю компанию внезапно погрозневшими очами.

Возражающих не нашлось.

Глава 6

На самом деле жизнь лесного разбойника нелегка и неинтересна, поскольку он такой же труженик, как и те, кого он грабит.

Особенно трудна жизнь неопытного разбойника, да ещё с уклоном в благородство.

Кое-как отыскали маленькую заброшенную лесную сторожку. Никакого дела бывшие студенты не знали, поэтому пришлось Луке самому и щели конопатить, и крышу перекрывать, и дрова рубить, и силки на рябчиков ставить, и щи варить, и в сторожке прибираться, и рванину штопать, чего никакой уважающий себя атаман делать не будет.

Самое главное – оружия не было. Так, пара ножей, топор да бурав, что от прежнего хозяина остались.

А самое страшное – что в лесу было полным-полно настоящих, матёрых разбойников, которых возглавляли настоящие атаманы. Поэтому жили тихо, печку топили только по ночам, чтобы не видно было дыма.

– Скоро лапти плести начнём, – ворчал Куприян Волобуев, глядя на прохудившийся сапог.

Но у новичков есть и своё преимущество – удача. И пришла она в тот миг, когда все уже отчаялись, а на счёту у шайки числился один-единственный грабёж – ехал в город пьяненький возница, вёз сено да несколько мешков овса. На него и напали, да так, что возница ничего и не заметил. Ни телегу, ни клячу брать себе не стали – вдруг скотина заржёт, когда не надо, и тем выдаст разбойничий стан?

Нападение произвели панычи, и Лука сильно Разгневался:

– Опозорили на всю державу! А если бы дедушка телегу навозом загрузил? Его бы тоже взяли?

Панычи пали в ноги атаману:

– Пшепрашем, пан Лука! Ностра кульпа! Ностра максима кульпа! Так мы её, кульпу ностру, искупим!

И с этими словами устремились вон из леса.

– Выдадут, – равнодушно заметил Куприян Волобуев.

– Побоятся, – сказал Лука, но с большим сомнением.

Прошёл день, другой, третий… Искупители не возвращались.

Разбойничью шайку стал долить голод. Здоровым молодым парням да каждый день лопать пустую овсянку стало тошно. И когда на поляну перед сторожкой выбежал здоровенный кабан-секач, Грыцько Половынка не выдержал:

– Сало, сало пришло! Трымай його! – заорал он и бросился на кабана с голыми руками.

Вид у Грыцька был, видно, такой свирепый, что кабан струсил и рванул назад в лесные дебри. Грыцько полетел следом.

– Выдавать побежал, – спокойно определил Волобуев.

– Побоится, – сказал атаман, но сомнения в его голосе прибавилось.

Ещё три дня продержались на голой овсянке и двух рябчиках, попавшихся в силки по большой птичьей глупости.

На четвёртый день Грыцько Половынка выбрел к разбойничьему стану и, пошатываясь, швырнул с плеч на траву тушу секача.

– Так отож! – сказал он и упал рядом с добычей.

Кабана слопали без соли, поскольку соли взять никто не догадался. Потому и заготовить мясо наперёд, и употреблять помаленьку не удалось. От пережору долго маялись животами, все кусты запакостили.

– Нас ведь тёпленькими теперь взять могут! – сказал Куприян Волобуев.

– Однако ж не берут! – хладнокровно ответствовал атаман.

Только через две недели воротились Яцек Тремба и Недослав Недашковский. И не с пустыми руками.

Они привели в поводу двух отличных коней, запряжённых в телеги. Одна из телег была нагружена не осточертевшим овсом, но разнообразной деревенской пищей: свиными окороками, ковригами хлеба, бочонками с квашеной капустой, клюквой, доброй брагой. Были тут и мука, и соль, и прочие дары щедрой земли ерусланской.

Во второй телеге было кое-какое оружие: кривые басурманские сабли, несколько пистолей, крепкая одежда и прочные сапоги. Ко всему этому прилагался и тугой кошель с серебром.

Особенно обрадовался Лука Радищев оружию, именуемому «пузея» – из него полагалось стрелять веером от пуза мелкой дробью.