Грибник

Хоженый, перехоженный маршрут. Сейчас появится Шлиссельбург, остроконечные красно-коричневые шпили. Дачки, что так примелькались за столько лет, песчаный карьер. Потом Киров, Павлово, деревни. Давно надоевшие подробности.

«Когда же я до дому дойду!» Потом вспомнил, что дома, как такового, у него почти нет, не осталось.

Повсюду возле воды густо – речные гаражи. Где-то среди них – гараж деда с их старым большим катером внутри. Артур мог бы стать хозяином этого гаража, если бы знал, где тот находится.

Когда-то появится Обуховский мост, он же просто Вантовый. Рядом у берега – рядами белые многопалубные морские лайнеры. Дальше Володарский мост – почему-то его забыли переименовать Мир начнет меняться Город еще ненастоящий: промышленный, бурый, слева появится причал возле завода «Картонтоль» – приходилось там трудиться. У воды – белые пирамиды макулатуры.

«Скорость движения маломерных судов не более восьми километров в час». Таковы правила, но душа Артура следовать этому абсурду не может. Быстрее домой – какие тут могут быть восемь километров. Катер рвется и рвется вперед. Мосты, мосты… Еще мост, будто темный сырой туннель, и еще впереди… Вот появился голубой, будто фарфоровый, Смольнинский собор.

Показалось невероятным – неужели все заканчивается. Уже почти позади его путь, и еще целая неделя такой утомительной грибной возни на островах.

Большая Невка. Здесь тесно стоящие дома, люди, городской шум. Так недалеко до пресловутого ресторана «Гранд Кокет». Как жаль, что нельзя просто причалить к набережной, к ближайшему спуску и по-быстрому занести эти грибы по назначению. Это город – значит условности.

Мосты над головой – один за другим. Едва успевают появляться освещенные участки воды. Штурвал приходиться крутить, перекладывать из одной руки в другую. А сейчас еще больше, чаще – в узких протоках среди Кировских островов. Впереди стал виден Финский залив. Неужели уже все – вон он, его причал.

«Все. Финиш!» – Выключил мотор, словно поставил этим точку. А может восклицательный знак. Удар о причал, и после этого сразу стало теплее. Он встал в катере, утирая лицо, измазанное зябкими соплями. С трудом разогнул скрючившиеся на штурвале ладони, грязные рукавицы снял и выбросил в воду.

До дома еще далеко, сначала предстоял Аркадий Натанович, его заведение возле Сытнинского рынка.

Из трюма Артур достал два чемодана, специальные, с тряпичными чехлами внутри, которые легко вынимались вместе с грибным содержимым. Теперь Артур носил грибы в них. Элегантные блестящие чемоданы – это не то, что его прежняя плебейская полосатая сумка, с которой он становился похож на челнока из прошлого. Ко всему, с некрасивой сумкой его задерживали менты, но почему-то только вдали от рынка. Ближе к этому рынку его груз становился легальным. Чем ближе, тем легальнее, по несуществующим законам.

Тщательно оттер чемоданы от лесной грязи и мусора.

«Хороший гриб, – пробормотал Артур, – микоризный…»

Это он готовился торговаться. Еврей из «Гранд Кокета», протрезвев, конечно, сделает вид, будто забыл, что согласился на сморчки. Начнет ворчать, набивать себе цену. В ресторане Артура считали деревенским простаком, говоря по-новейшему, лохом. Как бы, наверное, удивился этот Аркадий Натанович, узнав, что лох когда-то окончил университет и скоро начнет работать в библиотеке театра.

Чемоданы, в которые он пересыпал грибы, получились приятно увесистыми.

Глава 2 Последний выходной

Когда он, наконец, подошел к родному дому, по городским меркам еще продолжалось утро. Чуть больше десяти часов. Из области денег осталось только несколько жетонов на метро – чтобы отвезти чемоданы в ресторан, пришлось потратить последнее. Натаныча на месте уже не оказалось, но по телефону тот обещал, что рассчитается завтра.

Сейчас хотелось только одного – добраться до постели, залезть в нее с книжкой и с ней же уснуть. Теперь по-настоящему. Дома где-то лежал большой двухтомник рассказов Кира Булычева о Великом Гусляре. Артур надеялся, что там еще остались непрочитанные рассказы.

Высокая дверь подъезда, старая-старая, может, еще уцелевшая с дореволюционных времен. Всю жизнь Артур слышал ее скрип, громкий и сложный, почти членораздельный. Дверь будто пыталась пожаловаться на жизнь знакомому.

– Знаю. Все знаю без тебя, – пробормотал в ответ Артур.

Вверху в подъезде ходил по ступеням какой-то старик. Слышно, как он приговаривает что-то странное: «Женюсь. Женюсь».

Потом: «Женюся. Женюська!»

Артур, наконец, понял, что тот ищет и зовет свою собаку. Женьку. Вспомнил, что есть такая в доме.

В почтовом ящике что-то белело. Конечно, опять бумага из налоговой, вызов по поводу их несуществующего теперь кооператива. Уперся в свою дверь – не открывается. Он и забыл, что эта дверь теперь недоступна, после продажи и отчуждения большей части квартиры.

«Отчуждение», – пробормотал вслух. Ну вот, теперь придется спуститься и обойти дом, чтобы пройти через законный теперь подъезд. Бывший черный ход, лестницу для прислуги.

Внутрь двора нужно идти через подворотню, длинную сводчатую арку. На той стороне, у выхода кто-то стоял, и Артур будто постепенно узнавал его. У некоторых местных аборигенов это любимый пост – там они стреляют сигареты у знакомых и полузнакомых прохожих. Эту жизнь двора Артур наблюдал из своего окна, сам он в этом месте давно не появлялся.

Обнаружилось, что стоит Алмаз, в детстве приятель и одноклассник. Но этот не курил. Когда все их одноклассники повырастали, выяснилось, что этот всегда простоватый парень еще и болеет редчайшей психической болезнью. Не становится взрослым. Этот не совсем уже молодой мужик остался там, в их детстве.

– А, Артурка! Башмак! Чего несешь? – встретил его Алмаз, с какой-то непонятной надеждой глядя на чемоданы, будто ждал угощения. А может быть, на самом деле ждал?

Это странное имя являлось самым настоящим, не кличкой. Кажется, Алмазов дед был цыганом, и внука назвали в честь него.

Сейчас Алмаз стал мужиком с сизыми, плохо пробриваемыми щеками и в очках с толстыми выпуклыми линзами. За ними моргали сильно увеличенные глаза, в которых отчетливо заметна каждая нехитрая мысль.

– Пустоту, – как-то принужденно произнес Артур. – Нет там ничего. – Не представлял, о чем можно говорить с этим тридцатипятилетним ребенком. А в детстве они общий язык находили. – Вообще-то, за грибами ходил… Скоро лето, гриб можно сушить. – Артур помолчал. – Кстати, я в театр на службу поступил. Библиотекарем.

– Мы тоже из леса чего только не тащим, – бодро сообщил Алмаз. – В прошлом году Максима нашли.

– Какого Максима? – с недоверчивым недоумением спросил Артур.

– С колесами, железного. Черные копатели мы, – с гордостью объяснил Алмаз.

– Кого ты слушаешь! – послышалось из подворотни. К ним подходил еще один дворовый деятель, Эдик Намылин, по кличке Намыленный. Торопился почему-то.

Он жил в соседнем семейном общежитии, когда-то принадлежавшем Невскому заводу, а сейчас, кажется, никому. В местных кругах известен тем, что активно промышлял наркотиками. Вот появился из-под подворотни на свет, низенький, коренастый.

Этого Артур не видел несколько лет. Вблизи стало заметно, как тот изменился. Будто поблек, мумифицировался, теперь его можно назвать молодым человеком с большим напряжением.

– Ты же знаешь, – не здороваясь, заговорил он, – мы на перешейке копаем.

Артур, вообще-то, мало, что знал о жизни обитателей двора, но промолчал.

– Мы свою работу работаем, – бодро, будто в чем-то убеждая, продолжал Намыленный. – У нас все реально, ботву не гоним. Прошлой осенью блиндаж финский заваленный нарыли. Взялись копать. Пулемет там нашарили, «Максим» старинного образца, еще кое-что по мелочи.

– Ага, финляндский пулемет. Только он уже не стрелял, – вставил Алмаз.

– Молчи, урловой. Неплохую копейку за него взяли, – не останавливался Намыленный. – Сдали барыге одному. Совсем бодрый пулемет, даже краска кое-где осталась. В торфе хорошо сохранился. А если что, тот барыга восстановит, он и не такое мастрячил… У меня еще каска немецкая есть. Не надо? Штык трехгранный. Свиней хорошо им колоть, в деревне колют.

– Нет у меня свиней, – пробормотал Артур. Он отчужденно смотрел вверх, на квадратное серое небо над двором.

– Думаешь, мне на кислоту деньги нужны? – обиженно спросил Намыленный. – Я такого не употребляю. Так, растаманю потихоньку. Косяк забить, пыхнуть слегка – это мое. А по вене не гоняю, – настойчиво повторил он. – И капитал кое-какой у меня у самого есть. В этом году уже нарыл немного. Открыли сезон, ходили копать с Герычем и чуваками из общаги. Сашка Хромой был, Валерка Косой и Толька Дальтоник. И сразу фортануло. Смотри, что имею.

Намыленный достал сильно поцарапанный алюминиевый портсигар с остатками анодированного покрытия, осторожно открыл. Внутри перекатывалась золотая коронка.

– Во, щелкни глазом! – сказал с гордостью. – Видал?

– Золото, – зачарованно произнес Алмаз.

– Зуб ржавый, – с гордостью высказался Намыленный. – Немецкий. Эдик тебе не нищий, не утырок последний. С немца зажмуренного снял. Сам выкопал. Только дешево не отдам, буду жать, пока настоящую цену не получу. Продаю дорого, потому, что покупатели богатые, а Эдик бедный. Сейчас мало, что находится. Все рвут в леса – копать, все уже перекопано. В этом сезоне блиндаж закончим, там еще, наверняка, есть что-то.

– А Артурка в театр поступил, – сообщил Алмаз.

– Первым любовником что ли? – рассеянно спросил Намыленный. – Я тоже в Среднем театре трудился, пока здоровье позволяло. Рулез этот знаю – прогон-перегон, творческий процесс, все дела.