Удача

– Я не сомневался, что удача придет, что поднимусь я, оттолкнусь ногами от дна, – торжественно начал Алик, подняв бокал. – Давай за нас, за доблестное сословие собирателей копеек! – Выпив, добавил: – Как ловко у тебя, Семечкин, получилось с диваном. Я, как профессиональный собиратель утерянных денежных средств, оценил. А есть еще такие же волшебные диваны?

Семечкин не обращал внимания на свой бокал, безучастно смотрел на стену перед собой. Веселья с ним не получалось. Потом равнодушно сказал:

– Если хочешь, можем выдать тебе новые способности. Ты сможешь особым образом ощущать присутствие неких металлов. Появится что-то вроде дополнительного органа чувств.

– Давай, – мгновенно согласился Алик. – Даруй дар суперсобирателя. Чтоб подобно гному, видеть тайны земли: золото, можно серебро, медь, ну, еще цинк и все, пожалуй. Я скромный.

– Выпил еще бокал, взял тяжелую бутылку шампанского и сунул ее под мышку.

– Уже готово с моими способностями? Пойдем, поглядим.

За дверями «Дупла» Алику сначала показалось, что все вокруг усыпано битым стеклом, необыкновенно блестящим. Потом он понял, что видит сквозь землю, будто сквозь лед на озере. Предметы, разные, непонятно как оказавшиеся в глубине земли, блестели под ногами, как пятна света, разного цвета и величины.

– Культурный слой, – Алик глотнул шампанского из бутылки. – Как много денег, оказывается, повсюду валяется. Эх, знать бы об этом раньше в период нищеты.

– Нищета – порок-с, так говорил Достоевский, – сказал Семечкин. – Слегка был знаком, вместе на каторге отбывали.

Семечкину опять приходилось верить. Алик поставил бутылку на кирпичную глыбу, вечную, вросшую в землю двора, ее Алик помнил всегда. В глубине кирпича мерцало золото, уже знакомое Алику пятно света.

– Монета там что ли? – пытался понять Алик.

Золотой червонец с каким-то Николаем, – сказал Семечкин. – Раньше здесь стоял угол фундамента. Дореволюционный хозяин замуровал на счастье в 1913 году, когда начал строить доходный дом. Говорил, что это самое твердое основание для будущего процветания.

– У меня жилье скромнее, – произнес Алик. – Пойдем, познакомишься. Думал, что скоро выгонят меня из моего угла, все ждал исполнителей. – На ходу допил шампанское и отбросил бутылку. – Но теперь их есть чем успокоить. А я уже сам начинаю предметы различать. Вон глубоко золотой перстень блестит, сплющенный такой, а там, вроде, остатки древнего кошелька с билоновыми монетами.

Остановившись у двери своего подъезда, Алик добавил:

– Мы с кошкой проживаем очень скромно. Даже тараканы у меня отчаялись от голодомора, эмигрировали. Впрочем, говорят, что они повсюду исчезли.

– Вы, человеки, странный вид безволосых обезьян, так плохо относитесь к другим живым существам на своей Земле, – произнес Семечкин. – А мы создали тараканам другой светлый мир. Избавили от вас. Сложный тяжелый вы народ. Лучше бы мне воплотиться на земле носорогом или бобром.

И опять этому приходилось верить.

Часть вторая Богатство

Глава 6 Под денежным дождем

– Я на этой Земле и муравьем побывал, и дикой пчелой, – рассказывал Семечкин.

Он сидел на кухне на подоконнике и, конечно, грыз семечки. Сплевывал шелуху за окно. Прохожие во дворе иногда останавливались и с удивлением глядели вверх. Неподвижное, не меняющееся при разговоре лицо – такой странный знакомый.

– Немалое наказание – жить в человеческом туловище. Надоело. Руки эти и особенно ноги не люблю. Переступаешь ими, переступаешь. Тюк! Тюк! Еле ковыляешь. Лучше бы муравьем остаться. Напрасно усмехаешься, – сказал он Алику. – Муравьи – существа, нисколько не примитивнее вас. А я теперь маюсь среди вас, существ из мяса и жира, закутанных в тряпки.

Алик сидел напротив, на мешке с мелочью. Из другой комнаты доносился звон, там шел некий локальный денежный дождь. Монеты сами по себе теперь влетали в квартиру, кружились тут, как мухи, и падали оземь.

Видно, как влетело древнее монисто с большими серебряными монетами, повисло над белым роялем «Steinway s sons». Тот сам по себе негромко играл какую-то незнакомую мелодию, вроде бы придуманную им самим. Монисто, наконец, с грохотом рухнуло на него. Рояль умолк, потом заиграл опять.

– Я просил, чтобы монеты не появлялись из могил, – сказал Алик Семечкину. – Надеюсь, что твои земляки об этом помнят?

– Наверное, – как обычно равнодушно ответил Семечкин.

Алик подобрал и рассеянно разглядывал древнюю античную монету, маленькую, еще теплую от непонятно каких физических процессов:

– Ушла нищета, навсегда, оглядываясь и бессильно грозя кулаком. Просил еще, чтоб появился знаменитый перстень Элизабет Тейлор, тот, что она потеряла на пляже в Калифорнии, но он все не летит и не летит. Бывали времена, и у меня было много денег, – добавил он. – Тогда я тоже мог считаться немного всемогущим. И так скажу, люди зря ожидают от денег больше, чем те могут дать. Много наслаждения посредством денег не урвешь. Изумительного удовольствия от жратвы и выпивки не испытаешь, я пробовал. С бабами почти тоже самое. К тому же потом сомневаешься – неизвестно, кто кого использовал. Вроде бы баба тебя.

Заложив за спину руки, Алик пошел, увязая ногами в монетах, как в снегу. В другой комнате денежный дождь моросил гуще. На голову падали теплые монеты.

Повсюду, наполовину погрузившись в металлические деньги, теперь стояли гигантские свиньи-копилки. Их оригинал Алик увидел и купил в комиссионном магазине, усилиями земляков Семечкина изготовили их гигантские копии.

Монеты кружились над ними, как пчелы над ульями, ползали по ним, потом залезали внутрь, в щели.

Аквариум тоже наполовину заполнила мелочь. Сейчас в него, распугав дорогих рыбок, арован и мятных ангелов, рухнул серебряный брусок. Похоже, древняя денежная единица времен Новгородской республики.

На стене по-прежнему бодро шли фамильные часы. Пустые, лишенные механического нутра, тикали непонятно чем.

За окном вдруг послышался визг. Ах да, вчера он просил у Семечкина с его неземными друзьями, чтобы у всех прохожих на улице секунд на десять лица вдруг стали синими. Для смеху.

Сейчас доносились крики, почему-то только женские. В окно Алик видел, как по двору стремительно пробегает какая-то баба с большой сумкой, закрывая лицо рукавом. Навстречу ей метнулась собака. Гавкнула и внятно сказала: «Дай колбасы!» – Баба шарахнулась в сторону и завизжала.

– И чего визжать? – пробормотал Алик. – О чем еще может говорить собака?

Сел, а потом лег на свой старый диван, тот ушел вниз, провалился под его тяжестью. Кошка обрадовалась и сразу запрыгнула на грудь, ощутимо придавив.

– Люблю кошек, – заговорил Алик. – А людей не люблю тоже. Противный народец.

Кошку сделали огромной, величиной с рысь. Алик специально со злым умыслом надел на не бархатный ошейник с самыми огромными драгоценными камнями. Пусть какая-нибудь жадная сволочь попробует этот ошейник снять.

Оказалось, кошка гордится своей новой внешностью, гордо ходит по двору, задрав хвост. Коты разбегались, боялись ее, люди тоже. Только бесстрашные нищие не обращали на нее внимания.

– Эх, как хорошо, как бодро чувствуешь себя после избавления от старости. Будто тебе опять десять лет, – продолжил Алик. – Тяжеловато только от одного – сильно хочется кого-то ударить. Еле держусь, терплю. Я теперь горяч и даже жгуч. Шел по улице вчера, утром, по своим надобностям. Воскресенье, машин на улице мало, тихо. Только потом слышу, где-то сигналят, двигатель ревет изо всех сил, кто-то мчится, вроде, в мою сторону. Потом показался красный «Пассат». Несутся мимо, окно открыто, оттуда торчит рука с поднятым пальцем. Я теперь ощущаю чувства других людей, дистанционно – дар твоих земляков, Семечкин. Сразу почувствовал чью-то ненависть, переполняющую кого-то полностью, с верхом. И ко мне тоже, стоящему у дороги и удивленно глазеющему. Потом шел и слышал, как в окрестных дворах носится это авто, бешено завывает мотором на предельной мощности. Потом все утихло, только показалось, что где-то женщина завизжала. Так! Свернул на нашу улицу, вижу на остановке рядом с памятником Мавроди этот «Пассат» стоит. Дверцы у него распахнуты, рядом какой-то овцевод, маленький и борода у него узкая, как лента. Ухмыляется, картинно оперся на крышу авто. Тут же на остановке – какая-то девка, блондинка, высокая, симпатичная. Еще один овцевод в машине сидит, только ноги высунул в красных тапочках и на асфальт поставил. Схватил у девки сумку и тянет к себе. Оказывается, бывают сумки на стальной цепочке, прочной такой. Девка что-то говорит, умоляюще, а из машины спрашивают высокомерно: «Ты чего такая дерзкая?» – Я прибавляю шаг. – Овцевод продолжает: «Или сумку давай или садись к нам в машину, быстрее». – Второй, с бородой добавил: «Или и то, и другое». – Овцеводам это показалось смешным, вызвало дикий припадок истерического такого смеха. Подхожу. На остановке в будке двое. Подросток лет шестнадцати в углу и баба под шестьдесят лет. Тоже с сумкой, большой, хозяйственной, прижимает ее к себе. Спрашиваю у нее: «Это что за трюк? Похищение невесты? Ах да, понял, вторую серию „Кавказской пленницы“ снимают. А вы кто, массовка?» – Старуха с ужасом глядит на меня. Конечно, Семечкин, благодаря влиянию на тебя и на твоих друзей, я обладаю полной неуязвимостью. Но, при таких возможностях, мне надо вести себя достойно. Можно, конечно, сразу пассатовладельцев на крюки и в печь, но такое для меня неблагородно. Другое дело защита! Тот, в тапочках перестал сумку тянуть, высунул голову. Смотрят эти двое и молчат. Ах да, ведь я теперь внушительная фигура. Говорю: «Мне кажется, неинтересное кино получается, пошловато выходит. А может, это не съемки? Какое озарение! Все понятно. Это подлинные маньяки, посмотрите на эти рожи! Глядите внимательно, пока есть возможность. Потом таких только по телевизору увидишь». – Слышу: «Кто, я маньяк»? – Пассатовладелец выбрался из машины, наклонился. Растопырил руки, двинулся вперед. Можно не обладать даром читать мысли, и так ясно, что ублюдок хочет по-борцовски кинуться, схватить меня за ноги и повалить. Как это хорошо, когда можно не бояться. Какое блаженство! Эти двое еще не понимают, что с ними сейчас произойдет. Владелец красных тапочек бросился навстречу, а я его встречным, с таким облегчением. Да на! Семечкин, ты гляди, гляди как!.. Первый удар получился в переносицу. Потом изо всех сил, с разворотом, в висок. От всей души! Тот лежит на асфальте, корчится как червяк. Эти смертные против меня, бессмертного полубога! А тут второй из-за машины с битой. Оказывается, он биту в багажнике искал. Идиот! Тут совсем легко. Пока этот баран замахивается, у меня масса времени. Секунд пять – шесть. Сначала его ногой в бок, по-футбольному, будто пенальти пробил, а потом любимый удар, резко вверх, под подбородок. Так, чтобы голова мудака сразу вдавилась в шейные позвонки. Даже почувствовал на мгновение кулаком его небритую морду. Гляди! Вот так, подобным образом. И амортизация кулака при этом небольшая. Овцевод ударился спиной о машину, та аж пошатнулась. Разозлился я, говно внутри вскипело. Взялся за машину и перевернул ее, со страшным грохотом. Внутри кто-то заверещал, обнаружилось, там еще один утырок присутствовал. Спасенная с сумкой вцепилась в меня и плачет. – «Странный народ эти спасаемые от чурок, – говорю. – Вон автобус подошел. Садись и езжай». – Вот так, Семечкин! Благородный поединок за бабу. Задета дамы честь! Так это освежает! Так на душе легко стало. Никогда подобного не ощущал, сильно понравилось побеждать. Победа – это кайф! Надо обязательно боксом заняться.