Баллады тюрем и заграниц (сборник)

– Что она одобрит?!

– Не вмешивайтесь во взаимоотношения супругов, знаете…

Начальник дает перегазовку и заезжает с третьей стороны:

– Представьте, что это появилось в театре.

– Хм. Много вы понимаете в жизни театра.

– Но как вы такое могли?..

– Да пока еще могу, – не без удовольствия сообщает обвиняемый.

Такие парни свои права и возможности знают твердо. На них где сядешь, там и слезешь. Начальник слез.

Непосредственно вслед за чем влез на Эви Киви – хотя и не так, как ему мечталось бы, но лишь по долгу суровой и неблагодарной службы.

– Вам есть что терять, – пообещал он. – Вы понимаете, что можете вылететь с киностудии, из театра, и не найти себе работу даже в Магадане – если только работенку там не подберем вам мы?

Киви садится, поддернув юбку, ноги неимоверной длины и стройности закидывает одну на другую, грудь выпячивает, золотую гривку взбивает и отвечает холодно:

– Я что, не имею права спать с мужчиной, которого люблю? Или он оказался американским шпионом? Почему вы лезете в мою постель?

– За участие в изготовлении порнографии в качестве натурщицы – до пяти лет строгого режима, – глушит начальник. – Вы не Отс. И ответите по всей строгости.

По молодости лет она тяжко задумывается. Здесь слезу не из таких выбивали. И несчастная оправдывается:

– Я не виновата. Я… не хотела. Я… почти не знала. Я… в изготовлении… не при чем!

– Да? Бедная… А это кто?! А это откуда?!

– Это?.. Просто… есть один знакомый… у Георга… художник…

– Это – художник? Это не художник! Это кто?! Это вы!!!

– Это фотограф… случайно… был в гостях. Мы выпили. И он… нам… на память… Сугубо интимно… просто.

– Просто?! Это не просто! Это десять лет!! Возьмите платок! Я верю, что вы не виноваты! Фамилию фотографа! Быстро! Если это не вы изготавливали фотографии, мы должны убедиться, что там нет целой подпольной фабрики!

Вот так Калью Суура, известного фотохудожника и призера разных международных выставок, выдернули прямо из ателье. Его сунули в машину, скатили в подвал, посадили под лампу и вчинили допрос с первой степенью психического воздействия. Как нетрудно заметить, чем ниже спускалось следствие, тем эффективнее применялись меры. Есть такой закон природы.

– Как?! Когда?! За сколько?! Подумай о детях!..

Мигает он под яркой лампой, режущей глаза, и открещивается:

– Вы знаете, – говорит, – я вообще-то почти не при чем. Я только кнопку нажимал. Я, понимаете, художник. Я все рассматриваю только как фотонатуру.

– Она что, вдруг сама к тебе в кадр влезла, эта фотонатура?!

– Нет, она влезла в кадр не сама.

– Не сама все-таки… А кто ее туда впихнул?! Папа Римский?!

– Нет, Римский Папа ее туда не впихивал.

– Кто!!!

– У нас был художественный постановщик… он руководил, так сказать… замыслом.

– Ах, постановщик. И чем же он руководил? Ну!!!

– Он ставил композиции, добивался пластической выразительности поз.

– Наши поздравления. Позы выразительные. Что есть, то есть. И как же зовут этого великого хореографа? Рудольф Нуриев?

И бедолага-фотограф, страдая от своего предательства, сдает художественного руководителя. Просит закурить и выдавливает:

– Его зовут Эйно Баскин.

Баскин. Комитетчики переглядываются. Вот так. Где ни копни поглубже – вылезает когтистая лапа мирового сионизма.

Баскин слыл тогда молодым талантливым режиссером и с трудом пробивался наверх – явствующая из фамилии принадлежность к проклятому сионизму сильно мешала. В тот злосчастный вечер они у Отса дома напились, и пришедшая в голову затея, не нося политического умысла, представилась развлечением изысканным и веселым.

– Так, – давят и колют Баскина. – Значит, это вы – организатор преступной группы?

– Какой группы?..

– Сознаваться будем?

– Конечно! Но в чем?..

– А вы сами не знаете?!

– Н-не знаю…

– Перестань валять дурака, Баскин! Облегчи душу, рассказывай! Суд учитывает чистосердечное раскаяние.

– Я готов рассказать, но объясните, в чем каяться?

– Тебе же хуже. Нам все известно. – И раскладывают перед ним фотографии, причем трех штук уже не хватает, делись куда-то.

– Позвольте, – натурально изумляется Баскин, – и это все?!

– Тебе мало? Прокурор добавит. Вообще-то здесь, кажется, еще что-то было…

– Да вы шутите. Это искусство!

– Это – искусство?! – И комитетчики сказали много выразительных слов насчет того, чем они это считают.