Приключения майора Звягина

Первый ответ прост: чтобы люди не грызлись, как волки. Она отчасти сдерживает. Обеспечивает обществу какой-то покой, комфорт, возможность спокойного созидания, развития. То есть, ограничивая практическую выгоду отдельных людей, приносит практическую пользу обществу в целом.

Второй ответ чуть-чуть сложней. Жить – значит ощущать (мы говорили). Чем сильнее ощущение – тем полнее жизнь. Раздираться противоречием – сильное ощущение: человек хотел бы и преуспеть житейски, и быть на высоте морали. Мораль нужна, чтобы было это противоречие, это сильное ощущение, необходимое живому человеку.

Полнота жизни – это значит испытывать и счастье, и горе. Соблюдая мораль, человек может проиграть житейски. А любой ценой добиваясь выгоды – он то и дело попирает мораль, что влечет презрение окружающих и муки совести. Выигрывая в одном – он проигрывает в другом. Победа и поражение стучатся к нему в дверь бок о бок. И радуясь тому, чем обладает, человек печалится о том, что упустил. Мораль нужна, чтобы испытывать зло, – чтобы жить полной жизнью.

– Категорический императив старика Канта: хотя все практические доводы велят поступать плохо, поступать надо все-таки хорошо… По-вашему, это просто оттого, что мораль и практическая выгода – противоположности?..

– В каком-то смысле. Я тебе это объяснил, как умел.

– Как говорил Эмерсон: «Если тебе нужно что-то, человек, то возьми это, и заплати положенную цену», – задумчиво произнес Матвей, глядя, как старушка кидает куски булки уткам, плавающим в Лебяжьей канавке.

Звягин, впервые слыша имя Эмерсона, кивнул неопределенно. Его собеседник, испытующе косясь, снял очечки, неторопливо протер носовым платком:

– А вообще в философии вы напоминаете мне помесь динозавра с головорезом, – без намека на почтение отвесил он. – Потрясающая комбинация из примитивности и напора!

– В жизни ты напоминаешь мне комбинацию из паралича и чесотки, – в тон ответил Звягин. – Помесь манной каши с волчком.

– Вы учились остроумию в казарме?

– Нет, в медицинском институте. В армии я учился делать свое дело – в любых условиях и без сопливых размышлений.

– Ваше дело – гипсовать переломы и вправлять вывихи?

– Иногда приходится вправлять и мозги. В чем ты имеешь возможность убедиться на собственном примере.

– Ваши лекции способны свести с ума профессора философии!

– А то у них нет иных поводов для сумасшествия. Никогда еще не слышал о профессоре философии, сошедшем с ума после беседы с врачом. Обычно они это делают до беседы.

– Их счастье, что они вас не знают.

– Возможно. Просто они, наверное, редко падают ночью в воду, – предположил Звягин. – Зачем вы свалились в Крюков канал, профессор?

Матвей подумал, обидеться или нет. Обижаться было невыгодно – разговор хотелось бы продолжить (да и взять реванш в пикировке). В молчании они приблизились к воротам Летнего сада, двинулись по пустоватой вечерней аллее меж белеющих статуй.

– «Фельдфебеля в Вольтеры дам…» – проворчал он с интонацией, которую можно было счесть примирительной.

– Какие еще есть претензии у студента к фельдфебелю? – выдержав паузу, откликнулся Звягин.

Глядя под ноги, шаркая по утоптанной земле, Матвей сказал с мрачностью:

– Несправедливо это все…

– Что именно?

– Жизнь несправедлива. Сила зла и слабость добра. Преуспевание подлецов и страдания честных людей. Торжество порока над добродетелью! Понимаете, во мне самое главное надломилось – вера в справедливость. Скажите, вот вы – верите в торжество справедливости?

– Я предпочитаю не верить, а знать.

– И что же вы знаете?

– Что в природе, в истории нет справедливости или несправедливости, а есть только объективные законы. Человек убивает дерево, чтобы согреться и выжить в стужу. Заяц ест морковку, а волк ест зайца. Черепаха живет дольше человека. Женщины в муках рожают детей, а мужчины от этого избавлены. Камень, брошенный вверх, падает вниз. Какое отношение к справедливости имеет закон всемирного тяготения? Он – истина, и только.

Справедливость – это соответствие происходящего морали. Это мораль в действии.

Но мы говорили, что мораль находится в вечном противоречии с практическим расчетом и проигрывает ему в житейских делах.

Справедливость – это торжество добра над злом, добродетели над пороком.

Но мы говорили, что эта борьба вечна, и никогда одно не победит другое.

Справедливость – это наше представление о том, какой должна быть жизнь.

Но мы говорили, что человек никогда полностью не удовлетворится действительностью, всегда будет стремиться к изменению, к улучшению, к идеалу. Поэтому представление о том, какой должна быть жизнь, всегда будет расходиться с реальной жизнью.

Справедливость – это желаемая действительность.

Но желаемая действительность всегда отличается от той, что уже есть. Потому что человек хочет жить. А это значит – действовать. А это значит – изменять мир. А это значит – стремиться к тому, чего еще нет.

Справедливость – это идеал жизни.

А идеал всегда отличается от реальности. Всегда. На то он и идеал.

Справедливость – это стремление к изменению жизни, улучшению, развитию, достижению идеала.

Это стремление вечно. Поэтому всегда будет представление о справедливости и тяга к ней.

Когда мы говорим, что что-то в жизни несправедливо, – это значит, что наши представления о торжестве морали и добра не соответствуют реальной жизни, в которой торжествует не мораль, и не добро, а сила. Которая, увы, чаще связана со злом. (Если нам кажется, что иногда слабость побеждает силу, то это только кажется. Сила – не то, что кажется силой, а то, что побеждает.)

Несправедливость – это наше несогласие с реальной жизнью. Потому что мы всегда неудовлетворены реальностью и стремимся к ее изменению.

Несправедливость – это разрыв между тем, что есть, и тем, что должно быть по нашему разумению. Разрыв между действительным и желаемым. Между реальным и идеальным. Между настоящим и будущим. Между достигнутым и перспективой.

Этот разрыв вечен, потому что вечно стремление к лучшему. Поэтому всегда будет существовать несправедливость.

– Так что же – так всегда и мучиться?

– Почему мучиться? Бороться!

– Зачем?.. Если так будет всегда?..

– Чтоб быть человеком. А не ходячим кишечником для переваривания пищи.

– Но неужели нельзя принять жизнь такой, какая она есть?

– Понять можно. Примириться нельзя.

– Почему?