Все романы

– Ишфините, – прошептал он и поправил вставную челюсть. Прислушался к ощущениям, и облегчение сорвалось с его лица, как птица.

Блиндированная дверь отошла. В ярко освещенном хранилище стояли в два ряда стеллажи, наполовину заполненные мешками и упаковками. Противоположную стенку занимали ячейки сейфов. Пахло неживым запахом бомбоубежища и живым – неповторимым ароматом бумажных денег, прошедших через множество рук.

– Ребя, – с восхищением сказал Габисония, – бабок-то сколько!

– А баксы где лежат?

– Ячейки чьи? Открывай – без фокусов! У народа банковских сейфов нет.

«Наладив процесс», директор банка грустно погладил дырочку на штанине и вежливо испросил разрешения отдохнуть немного в кабинете. Сев в кресло напротив Шурки, он распорядился секретарше подать нитроглицерин, седуксен, кофе, коньяк и сигареты. Запив первые вторыми, закурил, закашлялся и спросил хрипловато:

– Молодой человек, на что вы рассчитываете?

– На все хорошее, – готовно отозвался Шурка.

– Ну, то, что на все выплаты денег все равно не хватит – это ладно. Хотя жаль, что вы не знакомы с азами. Деньги частично в обороте, частично обращены в ценные бумаги, и так далее. То, что банк теперь уничтожен – тоже, допустим, ладно. Хотя за этим последует масса неприятностей для рядовых вкладчиков, рабочих, предприятий и прочее. Лично я могу понять ваш молодой порыв. Но взглянем в корень вопроса. Они проедят розданные деньги и пропьют возвращенные им предприятия. И через год все будет точно в таком же положении, как сейчас. Только уже нечего будет экспроприировать у экспроприаторов, как, помнится, выразился один известный руководитель балтийских матросов.

– Отчего же? Будут работать, производить добро, продавать его, вот и деньги. Просто – у всех, а не у тех, кто ловчее и бессовестнее.

– Понимаете ли, молодой человек, жизнь устроена так, что кто умнее и энергичнее – тот ловчее и бессовестнее. Ну, будут через год другие руководители и другие воры, только развала еще больше. Экономика совсем не так проста, как вам кажется… и в последние годы все имели возможность в этом убедиться.

– Ой, – сморщился Шурка, – вот только не надо про экономику. За десять лет уже уши болят. Разворовывают все внаглую, а валят на экономику. Все ваши экономические сложности – это жалобы мошенников дуракам, чтобы обирать их дальше. За экономику они болеют… За свой мерс ты болеешь и костюмчик испорченный, поди, от Джанфранко Ферре. Богатым нужна та экономика, при которой они хапают больше – а хапаете вы, как нигде, вот под свой хапок экономику и сделали. Да для вас эта экономика – золотое дно, что ж вы рыдаете, крокодилы! Коньячок-то французский? Почем брал, экономист? Или взятка – пардон, презент?

– А что – нравится?

– Перебьюсь! И хватит курить, старый пень – иди крутить хвоста своим бабам, чтоб деньги быстрее раздавали. – Он взглянул на часы. – Надо еще заехать потрясти кой-кого из ваших хозяев города. И не вздумай куда звонить: узнаю – расстреляю лично. Вник?

Стекла вздрогнули от мощного хлопка, прокатившегося над городом, и следом возник знакомый, громыхающий с железным шелестом звук несущегося в облаках товарного состава. Директор посмотрел в окно, не обещающее, что ему приснится покой.

– Шесть дюймов, – пояснил Шурка. – Вмазали куда надо, понял?

Выстрел означал: шлюпки на борт.

…Уже выбрав якоря и тронувшись, протерев поднятые шлюпки соляром и сменив парадки на робы, наблюдали непонятную сценку, в возбуждении после дела ввергшую всех в неудержимый нервический хохот. Груня, явно опять подкуренный, с натугой вытащил на палубу чугунный бюст Пушкина, украшавший угол большой кают-компании, и плюхнул его в воду.

– Ты что делаешь, коз-зел! – закричал вахтенный, спеша к нему с занесенной для подзатыльника рукой.

– Сбрасываю Пушкина с парохода современности, – важно сказал Груня.

– Зач-чем?!

– А мы против любого культа личности. Очень сильно достал. Еще в школе. И теперь с ним плавей!..

Но плюху он получил от Иванова-Седьмого. Выскочив наверх со своими мемуарами, Иванов с треском огрел его пухлым томом по башке.

На переплете шкодливой рукой к названию «Сквозь XX век» было прибавлено «Фокс» – и пририсован гривастый кот в медальоне.

27

Мох был нежно-изумрудный, и мельчайшая роса игольчато вспыхивала в нем. Он бархатно выстилал торцы черных досок, которыми был обшит шлюз. Зеркальный сапог, продавивший его на обрезе берега, выглядел празднично и сюрреалистически, как на картине Дали.

Выставив ногу вперед и заложив большой палец за широкий желтый ремень, старший наряда приказал:

– Командира корабля – ко мне.

Голос у него был негромкий, но очень хорошо слышный – впечатление было такое, что не голос покрывал прочие звуки, а окружающее звучание снижалось, когда он раздавался.

Видимый в открытую дверь рубки, Ольховский закурил со всем возможным изяществом и так же не повышая голоса произнес, по-гвардейски растягивая гласные:

– Ва-ахтенный, сходной трап. Прине-эть наряд.

Сходня с леерным обвесом шлепнулась на край шлюза. Вахтенный ограничил приветствие задиранием подбородка.

– Вохра какая-то, – пробормотал он за спиной троих, поднявшихся на борт после выжидательного молчания.

Старший сделал еще два шага и, не оборачиваясь и обозначая свою власть все той же ровной негромкостью голоса, бросил:

– Проводи к командиру.

Были они все трое в шевровых офицерских сапогах, широких синих галифе, сиреневых гимнастерках до колен, высоко схваченных светлыми ремнями, и фуражках с очень узкими полями. Над правой ягодицей у старшего пристроилась большая косая кобура, судя по вспученности – с наганом. У двух других на плечах висели в меру потертые карабины, двоюродные братья музейной трехлинейки. И имели они тот непререкаемый вид, который отличает безвредно-бесполезных охранников никем не угрожаемых объектов типа обувной фабрики или трансформаторной будки.

– Почему не выполнили приказ? – тихо спросил старший Ольховского, поднявшись на мостик.

– Приказ? – равнодушно переспросил Ольховский, глядя ему мимо глаз. – Чей?

– Мой.

Входные и выходные ворота шлюза, серые, многотонные, сомкнутые створками в паз, были закрыты на отсечку. Швартовы заведены в причальные кольца. При малочисленности и слабой вооруженности десантной команды крейсер в шлюзе – это кошка в мышеловке. Высадиться и заставить поднять воду и открыть выход? Впереди еще четыре шлюза…

Ольховский лениво стряхнул пепел с сигареты. За фуражкой охранника, синеоколышной, как у гебиста при параде, над голыми кронами деревьев, в которых светились последние присохшие листья, торчала концлагерного вида вышка с прожектором и часовым. А черт их знает, инструкции какого года им до сих пор не отменили: нет ревностней служак, чем бездельник при инструкции.

– По Уставу при входе и выходе из порта, и так далее, в том числе при прохождении шлюзов, командир корабля не имеет права покидать мостик, – холодно сообщил он, слегка подтасовывая статью. – Извольте представиться.

– Старший лейтенант Изворыкин.

Ольховский с сомнением посмотрел на эмалевые прямоугольники в петлицах отложного воротника его гимнастерки. Ну-ну.

– Предъявите документы, на основании которых вы проходите зону канала.

– Это еще что значит?

– Что здесь спецзона.

– Какая спецзона?

– Такая, какая надо. В которой проводятся спецработы. И вооруженный корабль не может следовать к Москве без соответствующего пропуска.

– Логично, – сказал Ольховский и кивнул с пониманием. – Логично.