– А сколько у вас осадки, товарищи балтийцы?
– Почти шесть.
В катере свистнули:
– Неслабо! Смотрите, мужики, гарантий не даем, на ваш страх и риск.
– Да ладно, – примирительно сказал второй, – а баржи с гравием на сколько сидят.
– А почти шесть – это как?
«Практически без топлива, котлы сняты – осталось два, низ после ремонта легче, минус от проектной»:
– Это пять с половиной… но запас иметь надо.
– Хочешь? – имеешь.
Колчак снял шинель и повесил на крючок в штурманской. Делалось тепло и даже жарко.
– Ничего, – сказал он. – Течение здесь слабое… не Нева. Доползем на малых… согласно атласу!
Катерок тихо двинулся впереди, ведомый слепяще-синим лезвием прожектора, косо воткнутым в воду. Перегнувшийся через борт Беспятых, старательно страхуемый Шуркой, совал в дно полосатый шест с марками, и сержант гудел в мегафон:
– Семь ровно! – И через полминуты – полста с небольшим метров: – Шесть восемьдесят! Шесть шестьдесят! Шесть восемьдесят!
От сосредоточенного до болезненной чуткости внимания шорох крови в ушах начинал казаться шуршанием песка, вымываемого под малыми оборотами винтов. Девятиэтажки с редко горящими окнами замедленно откатывались назад вдоль берегов канала.
– После Волоколамского железнодорожный мост – и к повороту налево на Москва-реку, – приговаривал Егорыч. – Хорошо… хорошо…
Габисония на руле сглатывал шершавым горлом, усилием всех чувств сливая себя со штурвалом.
– Шесть с половиной!
– Влево давай, чтоб вписались в фарватер!
– Лево сорок, средняя малый назад, правая добавить оборотов!
Баковый огонь покатился влево мимо пустыря, озера за его узким перешейком, и выровнялся на середине автомобильного моста.
– Ох мачты снесем, – беззвучно простонал Ольховский.
– Пр-ройдем…
Наверху заскрипело, заскрежетало, что-то с лязгом упало на крышу бывшего матросского камбуза, ныне музейно-показательной радиостанции. С матом выскочил маркони.
– Стеньгу сломали! – страшным голосом закричал сигнальщик. – И грот-стеньгу сейчас сломаем! господин командир!!!
– Не вопи, – ответил Колчак. – Сломаем – починим.
Как сучком по ксилофону, пробороздили грот-стеньгой по опорным ребрам настила и продолжали движение к Серебряному Бору.
– Шесть ровно! Эй, на «Авроре» – шесть ровно!
– Слышу. Продолжать.
Колчак выматерил все реки мира и тех, кто строил на них города. Заключил спокойно:
– Без паники. Мы уже в городе. Собственно, главным калибром мы накрываем центр и отсюда.
Улавливая даже не слухом, а шестым чувством бесперебойную работу машины и ровный плеск воды под форштевнем и за кормой, сверяя с атласом ночные ориентиры и вновь сбиваясь в них, Ольховский с сердцем сказал:
– Кой черт!.. есть земснаряды, буксиры… предварительные промеры – почему не сделали все заранее?
– Семь ровно!
– Нормально, – пожал плечами Колчак. – Флот. Икспизиция называется. Могли вообще дома сидеть. Пролезем!
Огибали темные кубики и заросли Терехово, когда по набережной, обгоняя их, бойко прокатился грузовичок с открытой кабиной. Под зеленовато-желтым, издающим гнойное свечение фонарем стало видно, что кузов набит стоящими людьми. Они что-то заорали, не то бодро, не то угрожающе – стукнул выстрел.
– Москва-а… – неопределенно протянул Егорыч.
И уже миновали выходящий на яркую набережную Филевский бульвар, когда в сквере на другом берегу вспыхнул костер. Искры винтом взметнулись в темноту, шатер колеблющегося света открыл две палатки. Вокруг расположилась компания, передавая друг другу бутылки. С этим костром, бутылками и торчащими с колен ружейными стволами они были похожи на охотников из экзотического далека, прибывших на сафари сюда, где находилось аналогичное экзотическое далёко для их разумения.
– Пять восемьдесят!
Ночная электричка пролетела световой очередью через мост, отозвавшийся дробному вою колес тяжелой чугунной вибрацией. Громада гостиницы «Украина» уже выдвигала свой шпиль над мостами, а напротив менял под ветром конфигурацию лоскут на крыше Белого дома – в правительственной подсветке действительно очень белого.
– Пять шестьдесят!
Нервы есть даже у капитанов первых рангов, и истрепаны они жизнью и службой весьма сильно. Ольховский почмокал погасшей в сырости сигаретой… не выдержал:
– Коля, – взмолил он, – хорош! Встаем здесь.
– Чего это? – энергично отозвался Колчак.
– Хватит судьбу испытывать. Мы в центре. На хрена Кремль, если стволы достают на двенадцать километров?
– Ты боксом занимался? Концовочку! Концовочка сладка. Через полтора часа нормально дойдем. Лево тридцать!
В четыре часа справа на Воробьевых горах прорезался на звездном фоне Университет – в повороте желтый месяц рисовал над ним дугу.
– А это что за хреновина?..
На игле Университета реяло чудовищных размеров знамя – эдак в четверть футбольного поля. Вероятно, оно соответствовало размерам студенческого патриотизма.
Интереснее было другое: через реку, в Лужниках, шел этой глубокой ночью, которую вернее было назвать ранним утром, какой-то рок-концерт. Там хлопали петарды и взлетали ракеты, а если прислушаться, то сквозь мощные басовые содрогания сверхнизких, издаваемые мегаваттными усилителями стадионной аппаратуры, можно было разобрать призывный голос Наташи Королевой:
– У тебя есть палочка! палочка-выручалочка!