Сизый нос

– А-а-а, кто это сказал???

Студент-второкурсник МЭИС Боря с ужасом озирался по сторонам. Даже сквозь дикую головную боль, преследовавшую его с момента пробуждения, просачивалось чувство чего-то непоправимого. Да еще и тошнило преизрядно. Вчерашний вечер вспоминался какими-то вспышками, от которых голова буквально взрывалась новой болью. Их компания уже полгода увлекалась психоделикой и раскрепощением сознания, согласно наимоднейшим западным веяниям. Никакого ЛСД, как полагалось по тру-канонам у них не было, да и быть не могло, но выход был найден почти моментально. Водка с циклодолом под «Железных бабочек» и «Самолет Джефферсона» уносили просто на ура. До вчерашнего вечера, когда Веник, загадочно ухмыляясь, достал из кармана какие-то новые таблетки. Оторвались они просто замечательно, но вот только…

Кажется, вчера они случайно вызвали Сатану, и теперь он пришел за Борей!

Борин взгляд метался меж спешащих по своим делам прохожих, пытаясь высмотреть среди них зловещую фигуру. В голове эхом звучали страшные слова про Древних, пришедших в мир или того хуже.

На плечо трясущегося Бори опустилась чья-то рука:

– Молодой человек, не подскажете…

Это оказалось последней каплей, сорвавшей с болтов измученный галлюцинациями разум студента: дико заорав от ужаса, Боря кинулся через дорогу, с трудом увернулся от бампера грузовика и оказался на рельсах прямо перед начавшим разгон от перекрестка трамваем 37-го маршрута.

Джузеппе очнулся, его трясло. Сердце колотилось, словно пыталось покинуть грудную клетку. Наконец, переведя дыхание, он начал успокаиваться, глядя на колышущийся облаком белый потолок и нависшее над ним луной озабоченное лицо доктора Зильбермана.

– Was ist los? – доктор снова перешел на германский.

– Студент – эзотерик, нейролептиков перебрал. Почувствовал меня и решил, что самого Темного вызвал. Пришел в такой ужас, что чуть под трамвай не попал. Я надеюсь, что не попал. – Джузеппе попробовал улыбнуться, но губы были как деревянные.

– Куда не попал?

– Unter der Strassenbahn, – вспомнил нужное слово Джузеппе, – Надо быть осторожнее в следующий раз. Давайте продолжим, херр доктор.

Зильберман с сомнением посмотрел на него, но снова занял место за пультом. Во второй раз Джузеппе уже знал, что его ожидает, и переход перенес гораздо легче.

Сначала ему показалось, что ничего не вышло – та же койка, белые стены. И только увидев свои руки, он понял, что это уже не Мистельбах. Вместо привычных мускулистых предплечий на одеяле лежали тощие высохшие ручки, испещренные точками уколов на месте давно спрятавшихся вен. Час от часу не легче…

– Сынок, как ты себя чувствуешь, сынок?

Валерик поднял голову, посмотрел на родителей, и у него задрожали губы. Папа, подтянутый, с уже заметной сединой, в своей генеральской форме – значит, прямо со службы приехал. И мама, такая красивая и стройная в свои сорок лет. В их глазах столько боли… Но это видел Джузеппе, а Валерик думал совсем о другом.

– Как же ты напугал нас, сынок! Нельзя же так! – мама подошла поближе и поправила сползшее набок одеяло, – Но ты жив, и это для нас самое главное! Мы обо всем договорились, за тобой будет присматривать самый лучший доктор. В университете тебе оформили академический отпуск. Отдохнешь, подлечишься, вернешься на учебу, никто ничего не скажет. Мы тебе уже место нашли хорошее, в Центральном комитете Комсомола…

Мамин голос убаюкивающе струился, но Валерик видел, как подергивается щека отца, который явно хотел бы сказать совсем другие слова. И этого Валерик боялся больше всего. Какой бывает отец в гневе, он видел не раз, и даже мама не всегда могла его остановить. Да, для всех он был за отцом, как за каменной стеной, но что бывало потом, когда они оставались наедине…

Валерик вздрогнул, почуяв движение краем взгляда, будто по кровати пробежал большой волосатый паук. Начинается, начинается… Нужен укол, но как сказать, когда на тебя смотрит отец? В дверях мелькнули и исчезли смутные тени. А справа, прямо на подоконнике… На подоконнике уже сидела темная фигура с узкой вытянутой мордой и большими кривыми зубами, оскаленными в злобной улыбке. Длинные руки с костлявыми пальцами потянулись к кровати, где лежал застывший от ужаса Валерик. Мама, папа, вы что – не видите его? Папа, убей его! Убей! Убей!

Джузеппе потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть из ушей все еще бившийся там крик обезумевшего Валерика. Опять неудача. Зильберман подошел и протер ему лоб бумажной салфеткой.

– Как вы? Что-нибудь получилось?

– Плохо получилось. Мальчик из «золотой молодежи», да еще и наркоман в придачу. В ближайшее время его из клиники точно не выпустят, а то и к кровати привяжут.

– Да уж, не везет нам что-то. Давайте на сегодня закончим, а завтра…

– Подождите, доктор! У нас говорят, что третий раз – решающий. Если и тут не получится, значит, сегодня плохой день для путешествий.

– А сил у вас на это хватит? Хотя, если шутите, то силы есть. Ладно, только это будет сегодня точно последний раз, и не уговаривайте!

Доктор Зильберман посмотрел на устраивающегося поудобнее на кровати Джузеппе и снова встал за пульт.

Толик Гуров с мычанием разлепил опухшие глаза и уставился на циферблат будильника.

«Десять утра! Проспал!»

Но тут же вспомнил, что спешить ему уже никуда не надо – вчера его уволили с работы в очередной раз.

Вокруг стояло хмурое утро. Тусклый свет из давно немытого окна освещал грязноватую комнатку с дощатым столом, порезанным многократно ножом в неловких руках, полную окурков вырезанную из полена пепельницу, пустые бутылки, консервные банки с зубасто вскрытыми крышками и одиноко засыхающую на столе горбушку хлеба. Кажется, вчера они от души отметили очередной поворот Толиковой судьбы. Только вот кто с ним был, и чем всё закончилось – не вспоминалось совершенно. Да и ладно, не впервой. Дома же, не в обезьяннике проснулся. А отчего он проснулся? Вроде бы в дверь ломится кто-то?

Дверь снова затряслась от мощного стука:

– Эй, Гурвинёк! Открывай! Дрыхнешь, что ли? Неужели, ушел? Вот, придурок…

Дверь не хотелось открывать совсем. Тем более, что за ней стоял сам Витя Кольщиков по прозвищу «Кол», и какого черта ему было надо, Толик выяснять не собирался. Тем более, что фантазия на всякие дурные дела у Кола была богатая, а в то, что он придумывал, он тут же начинал свято верить. Возражать ему было бессмысленно, да никто обычно и не рисковал.

– Ты что орешь, окаянный! Да его может, и дома-то нет! На работе он! И ты тоже – иди себе, делом займись! Вот, участковому расскажу, как ты в двери ломишься!

Соседка тетя Клава была давно на пенсии, но неугомонный нрав ее никуда не исчез, заставляя вмешиваться во все происшествия, случавшиеся в доме и его окрестностях. А приобретенная к старости глухота позволяла не слышать реплик в свой адрес и трактовать любые ответы в меру своего разумения.

Связываться со старухой Кол не стал, и на лестничной клетке воцарилась тишина. Толик встал с продавленного дивана, где на полочке давно уже не было никаких семи слонов, прошлепал на кухню и долго пил из-под крана, периодически опираясь на жестяную раковину с крупными сколами эмали. Наконец, ему стало лучше. Вернувшись в комнату, он хотел пройти к столу, но остановился у зеркала, одной из немногих вещей, оставшихся от матери. Из тусклых глубин на него смотрела опухшая лопоухая физиономия с носом-картошкой, мелкими серыми глазками и торчащим чубом чуть вьющихся русых волос. Вот такой вот Толик, Москва, 1-я Дубровская улица, возраст около тридцати лет, без паспорта точнее и не скажешь. Рано спившийся веселый человечек Гурвинек.

День был сер и мрачен, в бутылках и банках – пусто, за стеной завывало радио, включенное тетей Клавой как всегда на полную громкость: «Ле-енин! Всегда с тобой! Ле-енин! Всегда живой!» Толик попытался разгрызть горбушку, особо в этом не преуспел и сидел, повесив нос от жалости к самому себе.

Внезапно для себя он встал, натянул пузырящиеся на коленях брюки, поискал и нашел в шкафу не слишком дырявые носки и почти чистую байковую рубашку. Не очень понимая, зачем он это делает, порылся в потертом пиджаке, выудил темно-зеленый паспорт старого образца (в голове почему-то промелькнули непонятные «айди» и «аусвайс»), и пролистал его. С фотографии на него глядел еще вполне симпатичный юноша с немного растерянным выражением лица. Толик вздохнул, убрал паспорт обратно в карман и надел на себя пиджак. Проблема была в том, что никаких денег в кармане он не обнаружил, несмотря на то, что должен был получить их вчера под расчет. И остатки пиршества на столе тоже не отличались роскошью. Все это наводило на всякие нехорошие мысли, углубляться в которые Толик не захотел, чтобы не расстраиваться окончательно. Но идти на улицу было надо, он отчего-то знал это совершенно точно. Идти на улицу, а затем куда-то ехать, и это было очень важно.

Взгляд наткнулся на две пустые бутылки из-под водки, и лицо его просветлело. Это же целых двадцать четыре копейки! Вот и жизнь начала налаживаться. Порывшись в тумбочке, он выудил сетку-авоську, пристроил туда бутылки и вышел в прихожую. Там он оделся в желтую болоньевую куртку с немного порванным рукавом, нахлобучил на голову кепку-хулиганку и вышел из квартиры.

Ну надо же, тетя Клава была тут как тут, словно специально его караулила. А может, так оно и было, кто ее знает…

– Толенька, а что это ты дома? Во вторую смену работаешь? – взгляд ее скользнул с опухшей физиономии на сетку с бутылками, и выражение лица изменилось, – Опять выгнали? Снова с дружками прогуливал? Да что же ты как бычок на веревочке – куда потянут, туда и пойдешь! Вот, в кого ты такой? Нюра, покойница, упрямая была, все в люди тебя вывести старалась, а отец твой, так вообще… Эх ты!

Пригнув голову, Толик потрусил вниз по лестнице. Возразить было нечего. Мамка старалась, шпыняла, от компаний дурных отваживала, да только вот померла она два года уже как. А отца своего он так никогда и не видел, хотя дворовых баек и легенд наслушался про него преизрядно.

В то послевоенное десятилетие Москва активно строилась, возвращались из эвакуации заводы и фабрики, рабочих рук постоянно не хватало. Среди приехавших попытать счастья в столице была и его мать, деревенская девушка из Ивановской области, невысокая круглолицая крепенькая Нюра. Девушкой она была бойкой, быстро нашла себе место на вновь заработавшем заводе шарикоподшипников, а там и начала задумываться, как обустроить личную жизнь.

Мужчин было мало, не до капризов, и подружки вокруг нее выскакивали замуж без долгих раздумий, было бы за кого. Но Василий… Когда Нюра увидела его в первый раз, с медалями на пиджаке, с залихватским чубом, с улыбкой, от которой чуть не падали без чувств местные красавицы, она сразу поняла – вот она, ее судьба! И тогда она взялась за дело с такой основательностью, что уже через месяц Василий вдруг обнаружил, что симпатичная крановщица с завода непонятно как стала частью его жизни – и слушает его как никто, и подпевает его песням под гармонь, и даже сама провожает его после «встреч фронтовых товарищей» в общежитие, куда он сам мог бы иной раз и не дойти. Так же бдительно оберегала она его от внимания других женщин, но этого Василий не замечал. И когда, неожиданно зарыдав, Нюра дрожащим голосом сообщила ему о будущем ребенке, Василий неожиданно для себя сдался и даже сам предложил пожениться. Все уже шло к свадьбе, когда он решил напоследок гульнуть с друзьями, помянуть холостую жизнь.

Утром Нюру вызвали в милицию, где за решеткой сидел понурившийся Вася. Она думала, что его выпустят прямо сейчас, или через пятнадцать суток, в крайнем-то случае. Но все оказалось гораздо хуже. Василия пытался остановить наряд милиции, но взыграла в нем удаль молодецкая. Не справились милиционеры с бывшим разведчиком – одного отвезли в реанимацию, второй отделался переломами. Васю скрутили спешно вызванные волкодавы из убойного отдела, так что прощать ему никто ничего не собирался. Вот и уехал Вася на народные стройки Сибири, где и затерялся с концами на ее бескрайных просторах. А у Нюры в срок родился мальчик Толик, такой, какой уж получился…

Задумавшийся Толик с размаху влепился во что-то тяжелое и жесткое, а когда поднял глаза, испуганно икнул, столкнувшись с нехорошей улыбкой на лице Кольщикова.

– Гурвинёк! Легок, как на поминках! – еще шире осклабился тот, – Только подумал – а вот он и ты!

Толик кивнул головой, все еще не понимая причины радости от этой встречи.

– Или ты забыл? – наклонив голову, прищурился Кол.

– Ээээ… Что забыл?