Восемь тысяч часов

Восемь тысяч часов
Михаил Власов

Как часто всего лишь один опрометчивый поступок может изменить всю жизнь.

Михаил Власов

Восемь тысяч часов

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Комсомольская». Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи, – эту фразу я слышу практически ежедневно. Наверное, если бы она даже не прозвучала, мой мозг услужливо бы её сгенерировал. Вот уже много лет в одно и то же время я еду до станции «Комсомольская» на работу. Я всегда сажусь во второй вагон с головы поезда. Почему? Сам не знаю. Просто сажусь, и всё. Привык я ко второму вагону. Прикипел.

Однажды я подсчитал: с момента моей первой поездки по этому маршруту я провёл в метро примерно восемь тысяч часов. Получается что-то около года, но в часах звучит внушительнее. Говорят, время – категория относительная. Наверное, если бы я был где-нибудь на Карибах или Мальдивах, то эти часы пролетели бы быстро и незаметно. А здесь, под землёй, время словно замирает, становясь вязким и тягучим.

За окном стремительно проносится гулкая темнота, чужим оголтелым праздником мелькают шумные станции, входят и выходят пассажиры с кисловато-озабоченными лицами, а ленивая секундная стрелка на часах словно нехотя ползёт по кругу: семенит себе мелко и деловито, совершая свой однообразный бег, бессмысленный и бесконечный.

У меня не получается читать в вагоне, я не умею отрешённо глядеть в смартфон, не умею, воткнув в уши новомодные аудиозатычки, наслаждаться музыкой или звуковой книгой. В дороге мне приходится коротать время, наблюдая за пассажирами. Каждый день передо мной разворачивается необычное действие: идёт длинный-длинный спектакль, где я и зритель, и актёр одновременно. Пьеса эта продолжается уже восемь тысяч часов, и нет ей конца: всё тот же колющий зрачки ярко-жёлтый свет, те же тесные, сверкающие никелем декорации и ни с чем не сравнимые многосложные запахи метро. Меняются лишь персонажи.

Я вижу множество лиц. Каждое из них – целый мир. Вот, например, та симпатичная девушка, впорхнувшая в вагон на станции «Университет». Она оживлённо пишет что-то в телефоне. Наверное, обсуждает со своим парнем планы на сегодня: блестящие глаза и джокондовская полуулыбка – вечер обещает быть томным.

Вот лысеющий рок-музыкант с зачехлённой гитарой за спиной. Он не сдаётся надвигающейся старости и по-прежнему упорно собирает остатки своих длинных волос в жидкий хвостик. На музыканте – большие фирменные наушники. Глаза его прикрыты: он – во власти пленительной мелодии. Он – далеко. Он – в нирване.

Вот немолодая семейная пара с двумя огромными чемоданами. Одеты не по сезону: едут на вокзал или в аэропорт. Явно опаздывают: может, такси не дождались, а может, знакомый водитель подвёл. Жена что-то горячо выговаривает мужу, тот по привычке вяло возражает, но, похоже, делает это лишь для поддержания сложившейся традиции.

А этого пассажира я вижу почти каждый день. Вот уже два десятка лет мы ездим с ним в одном вагоне. Кажется, я знаю его вечно: мне тогда было чуть более двадцати, ему – далеко за сорок. Сейчас этому человеку должно быть около семидесяти. Он сильно постарел. Когда-то это был высокий представительный мужчина: чёрные вьющиеся волосы, строгий костюм, серьёзный взгляд сквозь очки в роговой оправе.

Он и теперь аккуратно одет, но как-то съёжился, сгорбился и поседел. Взгляд его стал более рассеянным. Я бы даже сказал: растерянным. Хотя возможно, что это иллюзия, и он просто сменил очки. Ходит он теперь, опираясь на чёрную лаковую палочку. В вагоне он обычно занимает место в дальнем углу, ставит свою трость между ног, скрестив ладони на серебряном набалдашнике и упёршись в них подбородком, да так и сидит неподвижно всю дорогу, уставившись в одну точку и думая о чём-то своём.