Два мага

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что, может быть, это не она.

– Как не она?

– Ваша светлость, историю с документами вы знаете? Мы положили вместо настоящих другие, не настоящие, так и мне сдается, что это не ваша настоящая дочь.

– Ты, кажется, впервые в жизни увлекся в своих предположениях и говоришь вздор. Елагин подменил ее? Это немыслимо!.. Этого не может быть, и я никогда не поверю.

– Не Елагин, ваша светлость! Я недаром напомнил вам о Тубини, который был при ней во время пожара. Заметьте, он один…

– Ну?

– Пожар произошел как раз в ее флигеле. Суматоха могла отлично способствовать подмене.

– Послушай, ты говоришь невозможные вещи и хочешь быть хитрее хитрого! Надо было найти другую девушку, похожую на нее.

– Ваша светлость, вспомните известную историю с «ожерельем королевы», разыгравшуюся в Париже. Я ездил туда из-под Очакова как раз тогда, когда эта история только что окончилась, и знаю ее подробно. Там действовала девушка, как две капли воды похожая на Марию-Антуанетту, до того похожая, что влюбленный кардинал де Роган принимал ее за королеву и поддался на обман. Что возможно во Франции, неужели невозможно у нас?

– Нет, Цветинский, ты увлекаешься. Потеря памяти может действительно произойти от сильного испуга, мне доктора свидетельствовали это.

– Но такая полная и упорная, ваша светлость, до того, что она не узнала любимого прежде человека…

– Был такой?

– Ей восемнадцать лет, ваша светлость.

– А в восемнадцать лет все влюбляются. Первое увлечение…

– Было не похоже на простое увлечение, скорее, что-то более серьезное.

– А ты почему знаешь?

– Потому что это мой близкий приятель, я знаю от него… Это князь Бессменный.

– Слышал, мне говорил о нем Елагин. Хороший офицер.

– Так вот, она и его забыла. Это что-то уже не похоже на девичье сердце. Оно не позволило бы забыть и пришло бы на помощь памяти.

– Откуда же ты знаешь, что она забыла его?

Тут Цветинскому пришлось бы рассказать светлейшему, как он с Бессменным тайком подъезжал к частоколу. Но он счел за лучшее умолчать об этом.

– Я знаю это потому, что она полюбила совсем другого, – сказал он только и добавил: – человека, едва ли достойного.

– Кого же?

– Кулугина, ваша светлость, опять-таки принадлежащего к клевретам графа Феникса.

– Уж и полюбила!..

– Однако у них ежедневные свидания под покровительством итальянца.

– Свидания, у меня во дворце? – вспыхнул Потемкин и встал со своего места. – Если ты не уверен в этом – берегись! Твое воображение занесло тебя слишком далеко!

Предположение относительно подмены Нади другой девушкой было одно из тех, которые сделал Кутра-Рари, утешая Бессменного. Цветинскому оно запало в голову, и теперь он высказал его светлейшему, потому что некоторые факты, если не подтверждали его, то, во всяком случае, не противоречили.

Однако они были далеко не настолько убедительными, чтобы Потемкин увлекся ими и поверил. Нет, он видел лишь, что Цветинский из преданности перехватил, что называется, через край.

Но то, что сказал он относительно свиданий, возмутило светлейшего до глубины души. Ему было больно, как он ошибся так в итальянце и доверился такому человеку. Он, правда, считал его простоватым, недалеким, но исполнительным и точным. Обманула также благообразная внешность Тубини. Как бы то ни было, но если итальянец окажется изобличенным в покровительстве Кулугину при свиданиях его с Надей, с ним легко будет разделаться, и тогда он уже заодно ответит за все свое вероломство.

Вернувшись после разговора с Потемкиным в свою комнату, Цветинский нашел, к своему удивлению, у себя на столе следующую записку на французском языке:

«Вы хорошо говорили сегодня со светлейшим. Убедите Бессменного вспомнить о его медальоне. Кутра-Рари».

«Дался ему этот медальон! – подумал Цветинский. – И откуда эта записка и почему он знает, что я хорошо говорил сегодня со светлейшим? Странный индус… странный!.. Тут дел, можно сказать, полон рот, пообедать, какой пообедать – просто поесть не успеешь хорошенько, а он о медальоне!.. – и Цветинский с досадой передернул плечами. Однако, еще подумав, он пришел к другому соображению. – А ведь он, может быть, прав! Конечно, тут дело не в самом медальоне – вернее всего, что пропади этот медальон пропадом, после того как Бессменный кинул его на дорогу, – но надо доискаться, что это был за византийский царь на маскараде и почему он живет в доме графа Феникса, который ищет медальон и не знает, что он был у кого-то из его домашних. Я совсем забыл об этом».

Но самому Цветинскому нельзя было отлучиться немедленно, да и дело это не казалось настолько уж настоятельным, чтобы ради него откладывать другие; его можно было поручить Бессменному, который выздоровел и был уже в силах помогать.

Цветинский написал ему записку и отослал с нарочным, после чего решил поесть. Он почти не спал эту ночь, просидев большую ее часть в шкафу, и теперь нашел весьма естественным, что имеет право вознаградить себя за это, не сном впрочем, а едою. Он держался французской пословицы «Кто спит, тот обедает», но, наоборот, заменяя иногда сон кушаньем. Это доставляло ему больше удовольствия.

Он отправился к главному повару и велел приготовить себе сальми из дичи и яичницу на яблоках – блюдо, особенно любимое королем Людовиком XV, которое король имел даже обыкновение приготовлять сам. Кроме того, оба эти кушанья не требовали много времени и могли поспеть скорее других.

Пока Цветинский услаждал себя яичницей и сальми, внизу в кабинете светлейшего произошло новое обстоятельство, рассердившее Потемкина до того, что он ходил из угла в угол, топал ногой и сжимал кулаки.

Секретарь его Попов стоял, опустив голову.

– Заключить перемирие на таких условиях, когда все выгоды на нашей стороне, заключить перемирие? – сердился светлейший, сам еще больше раздражаясь звуком своего голоса. – Да ведь это если не сумасшествие, то предательство… предательство… иначе назвать нельзя этого…

Дело было в том, что из действующей армии Репнин прислал курьера, что вступает в мирные переговоры с турками и желает с ними заключить перемирие. Условия, на которые он соглашался, были очень легки для Турции, хотя она находилась в таком положении, что ее можно было принудить к безусловно более выгодным для России уступкам. Черноморский флот – создание Потемкина – действовал настолько успешно, что на этих успехах можно было основать победы сухопутной армии.

– Заключать перемирие, – снова заговорил светлейший, – когда выстрелы нашего флота слышны уже в Константинополе, когда у меня все готово, чтобы разгромить Турцию окончательно!.. Репнин с ума сошел… Без меня они все там испортят, все испортят и перевернут вверх дном. Я сам еду, сам! Вели закладывать карету в Царское, я сейчас отправлюсь к государыне и затем еду. Вели сейчас же начать приготовления к отъезду – спешно, как можно спешно, как только возможно, я выеду… Ступай и распорядись! Я даю сроку три дня на приготовления… Время терять нельзя… Ступай, ступай!..

Попов, не противореча, потому что в таких случаях всякое противоречие было не только излишне, но и опасно, поклонился и вышел.

Немедленно же стало по всему дворцу известно, что светлейший возвращается в действующую армию и что приготовления к отъезду должны быть сделаны в три дня.

А через некоторое время светлейший сказал Цветинскому, когда тот вошел к нему:

– Ты едешь со мной! Приготовься!

– В действующую армию, ваша светлость?

– Тебе известно уже?

– Весь дворец только и говорит об этом… Все уже знают…

– Пусть знают, пусть знают, – повторил Потемкин, – они узнают меня, как заключать перемирие, словно не мы победили, а турки…