Дом

Сан Саныч прошел в комнату, бросил пару рубашек в свой походный рюкзак, потом положил туда же бритву и блок сигарет; уже направившись к двери, вспомнил про любимый магнитофон, привычно водрузил его на плечо и захлопнул за собой дверь.

Вечером он появился на пороге Лериной квартиры. Та охнула, увидев его длинную фигуру в дверях.

– Извини, Вэл, – произнес он (давно уже называл ее английским сокращенным вариантом претенциозного имени – встретил в одном из подпольных музыкальных журналов и тут же пустил в ход, так подошло короткое прозвище-огрызок его резкой и прямолинейной подруге). – Знаю, я нарушаю наш договор: независимость и так далее… Если бы не неожиданные обстоятельства… я расскажу тебе потом. Короче: пусти, хозяюшка, временно бездомного на несколько дней? Кстати, ухожу завтра на работу и не вернусь аж до послезавтрашнего вечера – дежурю. Так что сможешь тем временем обдумать, пускать ли нахала обратно…

Лера смотрела на него насмешливо и нежно. Выглянула в коридор Таня с ребенком на руках, смущенно пробормотала «здрасьте» и уже хотела исчезнуть, но Лера остановила ее:

– Танюха, знакомься, Сан Саныч – можно сказать, Давидкин крестный. Он с нами поживет.

Лера вдруг рассмеялась.

– Помните сказку о теремке? Это про меня. Жила я одна, поживала, добра наживала. И тут пришла Таня. А за ней Давид. А за ними Саня. Ну что тут скажешь?

Сан Саныч посмотрел на ребенка, а Давид открыл черные круглые глаза, которые с недавних пор больше не плавали в пространстве, а очень даже глубокомысленно изучали окружающую действительность. Боже, какое счастье, подумал Сан Саныч, что девчонка сбежала, что не позволила мне вырвать это чудо из ее утробы. И Лера подумала: Боже, какое счастье, хоть в течение нескольких дней любимый человек будет рядом – в силу «неожиданных обстоятельств» ей не придется кивать головой в ответ на разговоры о независимости. И Таня, которая знала о Лериных чувствах намного больше, чем та подозревала, тоже подумала: вот и прекрасно, Лера будет счастлива… И Давид, возможно, подумал о чем-то молочно-счастливом…

После вечернего чая Сан Саныч вспомнил о журнале, поспешно сунутом в рюкзак, и решил полистать его, быстро наткнувшись на заметку о деле армянских националистов. Трое заговорщиков, писали, уже предстали перед судом и были быстро и безоговорочно приговорены к расстрелу. Существовал еще и четвертый, которому удалось скрыться и на поиски которого была брошена вся доблестная советская милиция, говорилось в статье, исполненной характерной для «Хроник» злобной иронии. Он учился на химическом факультете Ереванского университета и, по имеющимся данным, являлся создателем бомб, взорванных в московском метро.

Сан Саныч похолодел, мгновенно интуитивно почувствовав, что подозрения следствия верны: Ваге был не просто рядовым членом подпольной организации, а непосредственным творцом теракта. Сан Саныч вдруг поверил в это безоговорочно, представив яростные и одновременно безжалостно холодные глаза незваного гостя, вспомнив его бешеное поведение загнанного зверя, в любую секунду готового на смертельный прыжок. Как отчаянно и бессвязно звучала логика его оправдания убийства… Сан Саныч понял, какой страшной опасности подвергает себя, женщин и ребенка, приютив убийцу и государственного преступника в своей квартире; и никогда и ни при каких обстоятельствах он не сможет доказать, что сделал это против своего желания и, более того, против совести. Он четко сформулировал для себя то, о чем думал несколько месяцев назад, когда впервые слушал по радио сообщение о взрывах: нет такой цели на земле, ради которой он счел бы приемлемым убивать. Тут же он с горечью осознал, что убивает по понедельникам и четвергам, с восьми до двенадцати, регулярно, но эту предательскую мысль спрятал от себя как можно глубже и выбежал из квартиры, по привычке холостяка и одиночки даже не сказавшись Лере, что уходит на ночь глядя. Та только успела выглянуть на лестничную площадку, услышав стук двери, и крикнула ему вдогонку: «Ты куда?!» «Скоро буду», – бросил Сан Саныч, и эхо его голоса гулко пронеслось через лестничные пролеты.

Тем же вечером папаша Сапожников отправился докладывать майору КГБ Кафтану о своих наблюдениях на вокзале. Это был дебют Сапожникова в качестве информатора, и он был несколько разочарован тем, что практически не добыл полезных сведений. Так сложилось, что, когда несколько месяцев назад Сапожникова замели за растление малолетней и ему угрожала тюрьма – надолго, ему неожиданно предложили сотрудничество с гэбистами. Он очень удивился – почему ему, тихому, незаметному советскому человеку, без всякого шпионского опыта, – но сразу согласился, поскольку антисоветчиков ненавидел еще с пионерского детства. Когда же прояснилось, за кем ему придется следить, он не испытал угрызений совести, а просто удивился еще больше, искренне не понимая, зачем доктору с репутацией заниматься делом, которое пристало разве что хипповой студенческой голытьбе. Сама работа далась ему легко, поскольку фальшивить и притворяться не пришлось: он рассказывал Сан Санычу елейным голосом чистую правду и про спасенную дочь, и про свою готовность служить ему верой и правдой. И вот теперь он шел докладывать майору Кафтану, что власти, возможно, ошибались, и никакого груза он не видел, хотя смотрел в оба, а встречал доктор на вокзале двух столичных студентов.