Арденны

Он удержал ее за руку и, наклонившись, поцеловал в губы. Она толкнула его в плечо, но так слабо, что он едва заметил это. Отстранилась не сразу, позволив себя обнять. Но потом решительно отступила назад. Глядя перед собой в снег, снова сказала:

– Не надо.

И повернувшись к Айстофелю, позвала:

– Идем, нас ждут.

– Нельзя выставлять себя напоказ, – Скорцени встретил ее холодно. – Не стоит забывать, что мы в тылу противника. И опасность может возникнуть самым неожиданным образом. Сейчас не время для игр.

По его бесстрастному лицу нельзя было понять, сердится ли он, подозревает ли. Раух подошел следом, но во взгляде, который Отто бросил на адъютанта, не было ревности. Казалось, он ничего не заметил. Но Маренн знала – это не так. Он все понял. Но до поры до времени не покажет вида.

– Нам приказано, – оберштурмбаннфюрер продолжал весьма сдержанно, – захватить мост через Маас, чтобы воспрепятствовать переброске войск союзников. На пути у нас американская бригада. Особо шуметь нельзя. Надо решить, как ее обезвредить. Раух, – он снова бросил взгляд на адъютанта, – позови ко мне командиров подразделений. Действовать необходимо с особой аккуратностью, чтобы не раскрыть себя раньше времени. Желательно без стрельбы. Только холодным оружием. Иначе может подоспеть подмога, а это очень некстати для нас.

Красивая француженка в платье с глубоким декольте, артистка из Парижа, пела для солдат генерала Брэдли лирическую предрождественскую песню из старого довоенного кинофильма. Никто не знал, откуда она появилась в расположении. Должно быть, приехала попутной машиной. Но томный звук ее голоса мгновенно очаровал всех. Говорили, ее прислал генерал Омар Брэдли, чтобы сделать своим солдатам подарок к Рождеству.

Она сидела у костра в окружении офицеров, черные лепестки ее бархатного платья рассыпались, открывая стройные ноги в высоких военных сапогах. Офицерская шинель, заботливо накинутая кем-то, соскользнула на снег, мокрые снежинки падали на обнаженные плечи.

Она пела о любви, и перед каждым возникали картины ушедшей мирной жизни. Их опьянял вольный воздух Парижа. Завороженные ее голосом, околдованные воспоминаниями, они не заметили, как со стороны леса появились люди в камуфляже. Неслышно ступая по снегу, перебежками они приблизились к костру, окружили плотным смертельным кольцом тех, кто слушал песню.

Никто из американцев не услышал, как сдавленно вскрикнул один из них, пронзенный кинжалом в спину, как застонал, опустившись на снег, другой, как третий захрапел, обагрив кровью белый снег вокруг. Никто не увидел, как погиб четвертый, пятый, седьмой…

А песня все неслась над поляной, где резали живьем ножами с изображением готических букв на рукоятках лезвий. Лирическая песня о любви… Рождественский подарок генерала Брэдли.

Оставшихся, уже без музыкального сопровождения, расстреливали из автоматов в упор. Они все остались лежать в снегу, глядя безжизненными глазами на несущиеся ввысь сосны. Никто из них уже не видел, как высокий человек со шрамом на лице накинул на плечи француженки черный китель с погоном и она встала, подняв с земли обагренный кровью кинжал с надписью SS.

Песня кончилась. Наступила мертвая тишина. Сырая мелкая пороша, сменив симфоническую торжественность снегопада, саваном укрывала землю и мертвые тела на ней. Маренн шла, переступая через трупы. Длинный шлейф платья волочился позади, ноги то и дело проваливались в снег.

– Не хотелось бы, чтобы Джилл смотрела на подобное, – поравнявшись с ней, Раух поддержал ее под руку.

Она только молча кивнула и сжала его пальцы, затянутые в перчатку.

– Наша задача изменилась, – продолжил Раух. – Командующий 6-й танковой армией Зепп Дитрих требует, чтобы мост через Маас был захвачен в неповрежденном состоянии, быстрым безжалостным ударом. Времени у нас в обрез. Они собираются наступать по этому мосту, так что нам придется удерживать его до подхода танков.

– Наступать, здесь? – Маренн остановилась. – Вальтер говорил, что местность здесь пересеченная, танкам придется туго, вокруг густые леса. К тому же выпало много снега.

– Ты думаешь, тут кто-то слушает Вальтера, а тем более нас с тобой? – Раух усмехнулся. – Я так понял, что здесь каждый сочиняет как умеет. А тем более Зепп Дитрих. Ему вообще море по колено. Отто предложил им захватить мост южнее, там более подходящие дороги для наступления, но они и слушать не хотят. Дивизия «Гитлерюгенд» пойдет через Льеж, а «Лейбштандарт Адольф Гитлер» должна выйти к реке между Ги и Омбре-Рауз. Вот так-то. Авангардная группа «Кульман» уже на подходе, она движется по шоссе «С», они торопятся прорвать оборону, чтобы проложить дорогу основным силам, значит, и нам надо действовать быстрее. Вообще, наступать будут только эсэсовские части, фюрер сказал, что после июльского покушения он вообще больше не верит армии.

– Но при нынешних погодных условиях эти проселочные дороги, по которым они хотят наступать, быстро превратятся в грязное месиво. Будет так же, как в России в сорок первом, когда танки безнадежно застряли после продолжительных дождей.

– Я не думаю, что командиры танковых дивизий станут советоваться с нами, они, наоборот, торопятся, мол, пока снегопад, авиация союзников вынуждена бездействовать, – Раух грустно усмехнулся. – Наше дело захватить мост и дать им пройти. Зепп Дитрих обещал нам прислать на подмогу своих десантников. Батальон «Хергет», во главе с самим оберштурмбаннфюрером СС Хансом Хергетом. Они прибудут завтра к утру.

– С Хансом Хергетом? – Маренн остановилась. – Я слышала, он погиб, еще в Польше, в тридцать девятом году.

– Был тяжело ранен. Но вот теперь вернулся.

– Был ранен, – Маренн покачала головой, – да. Мне сказали, он умер в госпитале.

– Значит, вышла ошибка, – Раух удивленно посмотрел на нее. – Ты с ним знакома?

– Немного, – скрывая смущение, ответила она и снова пошла вперед.

Знакома ли она с ним? Еще бы. Она вспоминала о нем не раз. В тот день, когда узнала о смерти сына. Но и подумать не могла, что придется встретиться еще раз. Мысленно она попрощалась с ним давно, пять лет назад. Стоило отправиться в Арденны, чтобы узнать, что он жив. Она попрощалась с ним в Польше. Тогда как встретилась куда как раньше. Разве она могла забыть?

Осенью 1939 года, вскоре после оккупации Польши, вместе с Альфредом Науйоксом она впервые приехала на территорию генерал-губернаторства. Герой гляйвицкой операции штандартенфюрер СС Науйокс вполне уверенно чувствовал себя на польской земле.

Польша лежала в руинах. И хотя армия ее уже была разгромлена, то там то здесь вспыхивали бои местного значения – эсэсовские зондеркоманды занимались уничтожением последних остатков Войска польского, осевших в немецком тылу.

Проведя весь день в госпиталях, Маренн вечером встретилась с Аликом Науйоксом в штабе одной из эсэсовских дивизий. Они поехали поужинать. В ресторане было многолюдно. В основном немецкие офицеры со своими дамами, встречались полячки, поляков не было. Обсуждая с Аликом события прошедшего дня, Маренн случайно взглянула на парадные белые ступени, ведущие от входа вниз, в зал и… замолчала, заметив в группе только что вошедших офицеров бывшего коменданта лагеря, в котором ее держали вместе с детьми, Ханса Людвига Хергета, теперь он имел звание штурмбаннфюрера СС. Офицеры спустились по лестнице и прошли в зал. Они сели за столик невдалеке. Теперь Маренн могла видеть Ханса только в профиль. Он знаком подозвал официанта.

– Маренн, ты слышишь меня? – Алик Науйокс нетерпеливо тронул ее за рукав. – Что ты там увидела?

– Да, да, Алик, – ответила она рассеянно. – Ты не знаешь, кто эти офицеры? Из какой они части?

– Где?

– Вон, за тем столом.

– А… Это одна из наших зондеркоманд. Они здесь работают с партизанами. Ее командир, штурмбаннфюрер Хергет, сидит во главе стола, мы общались сегодня утром. А что? Тебе приглянулся кто-то из этих молодых людей? – Алик лукаво посмотрел на нее.

– Да нет же, – Маренн опустила глаза.

– Я так и понял. Их командир – красавец, прямо скажем.

– Ну что ты говоришь, Алик! – Маренн рассердилась.

– То, что есть. Ты совсем не ешь.

– Извини, Алик, – она встала. – У меня очень болит голова. Я, пожалуй, пройдусь.

– Хорошо, – Алик пожал плечами. – Если что, я буду здесь.

– Договорились.

Маренн прошла мимо столика, за которым сидел Хергет. Ханс курил сигарету, он разговаривал с оберштурмфюрером, который сидел рядом с ним. Она вышла в холл. И, подойдя к распахнутому окну, закурила сигарету. Ей казалось, в тишине еще теплой осенней ночи она снова услышала лай собак, удары лопатой по замерзшей земле, крик Штефана: «Мама!» Он успел крикнуть прежде чем комья земли обрушились на его голову, скрывая в яме, выкопанной посреди лагерного плаца, на глазах шеренги заключенных. И холодное, бесчувственное лицо коменданта. Перед тем, как потерять сознание, она успела увидеть, как он спускается со смотровой вышки. Короткая команда – и все остановилось. Крик прекратился. Она подумала, Штефан умер. Но нет, он был жив. Потом ее отправили в тюрьму – там били. Ни в чем не обвиняли, просто били, за непослушание. Она слышала шаги кованых сапог по коридору тюрьмы. Она знала их наизусть, шаги охранников, которые выводили узников на казнь. И ее казнят – она ждала этого. Она была уверена. Осталось девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, всего два шага. Вот. Заскрежетал замок, дверь открылась. В рассветном полумраке, в проеме двери она увидела высокую фигуру в плаще. Нет, не приземистый унтершарфюрер, не толстый вальяжный начальник тюрьмы – высокий, статный Ханс Хергет стоял на пороге. Он появился, чтобы отвести смерть.

Ей едва хватило сил, чтобы удержаться на ногах, она едва узнала его. Он вошел в камеру. За ним подобострастно шаркая ногами, семенил потерявший всякую спесь начальник тюрьмы. Она ждала, что вот-вот появится Ваген. Но Вагена не было. Она опустилась на нары, потом, теряя сознание, упала на пол. По приказу Хергета охранник помог ей подняться. Ее провели по коридору, потом – во двор. В какое-то мгновение мелькнула мысль, что казнь все-таки состоится. Ее отведут к стене, и все будет кончено – за непослушание. Но провели мимо. Ханс Хергет шел за ней. Она слышала его уверенные шаги, слышала властный голос, которым он отдавал приказания. Ее вывели за ворота, подвели к машине. Охранник распахнул дверцу.

– Садитесь, – сказал он.

Она села. Ханс Хергет сел за руль. Машина тронулась с места, и… все осталось в прошлом. Они были вдвоем. Только вдвоем. Хергет молчал. Но она видела – в зеркало заднего вида он улыбался ей одними глазами. Уткнувшись лицом в спинку переднего сиденья, Маренн не могла сдержать слез. Она плакала. Машина затормозила. Повернувшись, Ханс Хергет провел рукой, затянутой в черную перчатку, по ее спутанным волосам. Потом вышел из машины и открыл перед ней дверцу.

– Иди, – сказал он.

Она подняла заплаканное лицо. Она не поняла, о чем он говорит. Идти? Куда? Кругом – ни души, поля, леса, все тонет в серой рассветной дымке.

– Иди, – повторил он. – Ты свободна. Я отпускаю тебя.

Ей показалось, от всего пережитого она бредит. От неожиданности она на мгновение онемела. Свободна? Как свободна? После всего, что она пережила, это казалось невероятным. Как она может быть свободна? Это невозможно.