«Роза» Исфахана

– Я тоже не хочу, чтобы ты уходил, – прислонилась она лбом к его плечу. – Но для этого совсем не нужно идти к мулле. Легче сразу пойти в мою спальню. Это гораздо ближе.

– Но… – он явно растерялся, – я не хотел оскорбить тебя. К тому же…

– Я знаю, что внебрачные связи караются законом, – перебила его Джин. – Но только в случае, если о них кто-то узнает или если одна из сторон захочет наказать другую. Ни мне, ни тебе, как я понимаю, этого не нужно. Мы просто любим друг друга, и всё. И здесь, в миссии Красного Креста, мы свободны так же, как были бы свободны в Женеве. На территории миссии законы шариата не действуют, здесь всё подчиняется швейцарским законам. А согласно им любовь, при взаимности чувств и обоюдном желании, не возбраняется. Так зачем нам тратить время на муллу? Ночь коротка. К тому же меня в любой момент могут вызвать к больному, а тебя – на службу. Да и мулла пусть выспится, ему ведь начинать читать молитвы с восходом солнца…

* * *

Белая голубка опустилась на подоконник и принялась расхаживать взад-вперед на фоне розовеющих в рассветной дымке холмов. Джин отбросила волосы с лица – голубка стукнула клювом о стекло, точно подзывая её. Осторожно выпростав руку из-под головы спящего Шахриара, Джин встала, пригладила темные, подернутые на висках сединой волосы. Накинула на обнаженное тело вышитое медальонами атласное покрывало, подошла к окну. Голубка, нахохлившись и слегка приоткрыв клюв, смотрела на нее неподвижными поблескивающими глазками, похожими на драгоценные бусинки.

– Привет. – Джин приложила руку к стеклу, голубка не шевельнулась. – Ты хочешь сказать, что пора встречать новый день? – Приоткрыла окно. На минарете мечети уже голосил муэдзин, призывающий мусульман к молитве. – Подожди, сейчас принесу тебе хлеба. Или что-нибудь повкуснее…

Джин вернулась к постели. Шахриар спал, вольно раскинувшись, его смуглое лицо, обрамленное черной, аккуратно остриженной бородой, выражало умиротворение, на губах застыла улыбка. Сдернув с себя покрывало, Джин накрыла им Шахриара, надела халат и направилась в соседнюю комнату. Отломив кусочек пирожного от так и не тронутого угощения Марьям, задержалась у картины Рафаэля, провисевшей всю ночь на экране невыключенного компьютера. Задумалась: найдет ли она когда-нибудь оправдание своему добровольному решению изменить Майку, даже если никогда не придется объяснять ему этот поступок? А себе самой она сможет его объяснить? Неужели только тем, что, изображая здесь, в Иране, молодую вдову из Эль-Кута, ей нельзя вести себя как настоящей Джин Роджерс-Фостер, влюбленной в своего американского мужа и в действительности не желающей никого кроме него? Да, она должна забыть о себе как об американке и доиграть роль до конца, чтобы выполнить задание Дэвида. Ведь иракская вдова, отвергающая ухаживания капитана иранской стражи и его предложение сочетаться браком по всем правилам шариата, выглядела бы странно, а значит, и подозрительно. Её необоснованный отказ мог вызвать у капитана Лахути закономерное раздражение, которое, в свою очередь, было чревато для Джин нежелательными последствиями. А что касается собственных терзаний и угрызений совести, то это всего лишь досадные издержки большой и серьезной игры, в которой всё по-взрослому. Порой даже слишком по-взрослому…

Плотнее запахнув халат, Джин вернулась к голубке и покрошила пирожное на подоконник. Птица бодро принялась клевать щедрое угощение. За спиной чуть слышно скрипнула пружина. Джин оглянулась: Шахриар сидел на кровати, откровенно любуясь ею.

– Тебе не надо торопиться на молитву? – спросила она, добавив голубке крошек.

– Надо, – кивнул он. – Но я не пойду.

– Решил пропустить?

– Да. В душе ведь я всё равно остался зороастрийцем и персом, арабом так и не стал. И родная зороастрийская религия, как и культура, мне по-прежнему ближе.

– В Корпусе стражей исламской революции разрешают служить с такими убеждениями?

Он встал, начал одеваться.

– А о них никто кроме тебя не знает. Даже моя жена. Впрочем, она вообще мало что обо мне знает. Тебе же я почему-то могу признаться. Ислам, хомейнизм – это для меня всего лишь компромисс. В двадцать лет уже невозможно изменить себя коренным образом, можно только пойти на сделку с собственной совестью. Многие века мои предки верили в пророка Заратустру, а теперь исламисты называют их габарами, неверными, и всячески притесняют. Однако я верю, что со временем всё вернется на круги своя. Гнет не может быть вечным.

«Контрразведчик всегда остается контрразведчиком, – думала между тем Джин. – Даже если Лахути меня и впрямь любит, то всё равно помнит, что я иностранка. А значит, и о долге службы не забывает. Так что его слова могут быть как вполне искренними, так и насквозь лживыми». В душе почему-то хотелось ему верить. Во всяком случае искренность его чувств по отношению к ней во время самозабвенно проведенной совместной ночи сомнений у Джин не вызывала. В каждом его поцелуе, в каждой ласке она чувствовала сердечное тепло и непритворные душевные порывы.

– Почему ты говоришь об этом мне? – Джин внимательно посмотрела на него.

– Потому что верю тебе, – он застегнул ремень, – и надеюсь, что не донесешь на меня властям. И еще потому, что хочу быть честным с тобой. Для меня это важно, поверь. Однако мне пора уходить, прости. – Шахриар приблизился, нежно обнял Джин, с чувством вдохнул запах её волос. – Увидимся у Нассири.

– Хорошо, – обвила она руки вокруг его шеи.

Он наклонился, поцеловал её в губы. Голубка, поцокав на прощание лапками, расправила крылья, вспорхнула с подоконника и улетела. Джин проводила её взглядом.

– Это Аллах посылал её проверить, как мы встретимся сегодня утром, – шепнула Шахриару.

– Думаю, он остался доволен, Шир-зан, – ответил он тоже тихо.

– Что?! – недоуменно посмотрела она на него. – Ты назвал меня львицей? Извини, я не очень хорошо знаю фарси…

– Ты не ошиблась, – улыбнулся Шахриар, – Шир-зан переводится с фарси как «львица». Но древние персы называли так еще и красивых гордых женщин. Таких как ты.

– Шир-зан… – нараспев повторила Джин. – Красиво звучит. Мне нравится.

– Во Франции ты тоже носила хиджаб? – неожиданно спросил он.

– Нет, – отрицательно покачала она головой. – Я же говорила тебе, что ради своего первого мужа Пьера приняла христианство. Поэтому могла позволить себе одеваться как француженка.

– Да, в хиджабе ты выглядишь совсем другим человеком.

– И в какой же одежде я нравлюсь тебе больше? – лукаво поинтересовалась Джин.

– Без одежды, – ответил он прямо. – Или, на крайний случай, в халате, который на тебе сейчас. – Взглянул на часы. – Пора.

– До встречи, – отстранилась она.

У Шахриара зазвонил мобильник.

– Капитан Лахути слушает, – ответил он на звонок, направляясь к выходу. – Да, Сухраб, я помню о твоей просьбе. – Джин поняла, что звонит доктор Нассири. – Постараюсь решить безотлагательно. Да, с доктором Байян тоже переговорил… – У порога оглянулся на Джин, она помахала ему рукой. – Да, она согласилась посмотреть твоего больного. Ты все-таки думаешь, что его отравили намеренно?.. Ну хорошо, как только получу разрешение, я сразу привезу её…

Шахриар вышел в коридор, прикрыв за собой дверь. Джин подошла к окну, посмотрела, как он садится в машину.

– Доброе утро, ханум, – заглянула в комнату Марьям. – Вам понравились сладости моего брата?

– Да, Марьям, передай ему спасибо. Всё было очень вкусно, – машинально проговорила Джин, поворачиваясь к помощнице.

– Но вы почти ничего не попробовали! – разочарованно указала та на поднос. – И даже кофе не допили.

– Не огорчайся, – виновато улыбнулась Джин. – Если приготовишь сейчас горячий кофе, мы расправимся с подарком твоего брата вдвоем. Согласна?

Широкие черные брови Марьям, никогда не знавшие забот косметолога (запрещено шариатом), приподнялись, щеки украсились ямочками. Казалось, что завтрак с госпожой – верх её мечтаний.

– Сейчас приготовлю, ханум! Быстрее ветра, ханум, даже не сомневайтесь! – Марьям исчезла за дверью.

Джин вернулась в спальню. Смятые простыни еще хранили тепло их с Шахриаром тел, жар их ночной любви. Застелив постель и сбросив халат, она облачилась в темное мусульманское одеяние. Подошла к зеркалу (тоже, по шариатским меркам, совершенно ненужной для женщин роскоши): действительно, совсем другой человек. Вряд ли в таком одеянии её узнали бы товарищи по службе, Мэгги Долански, например. А дома? Ну, дома бы просто испугались, особенно тетя Джилл. Однако ничего не поделаешь: таковы правила игры, и надо продолжать играть свою роль, какие бы неприятности и непривычки ни были с ней сопряжены.

Повязывая перед зеркалом платок, Джин вспомнила об услышанных обрывках разговора Шахриара с Нассири. Итак, Нассири хочет, чтобы она посмотрела больного, страдающего, судя по всему, радиационным заражением. А что, если этот человек как-то связан с объектом «Роза»? Тогда он мог бы послужить очень ценной ниточкой к выполнению её задания…

«Шахриар сказал, что друг доктора Нассири работает на секретном объекте, – размышляла Джин, завязывая концы платка. – Значит, не исключено, что он пострадал от вызванной землетрясением на этом объекте аварии, повлекшей за собой выброс радиации. А последнее землетрясение, как известно, произошло примерно в семидесяти километрах от Исфахана, зацепив и горные районы. Но для повреждения атомного объекта подземные толчки должны быть весьма ощутимыми, порядка 7–8 баллов: колебания меньшей силы для таких объектов, как правило, не опасны, поскольку об их сейсмостойкости заботятся в первую очередь. Последнее же землетрясение, в 5,7 балла, скорее можно отнести к среднему. Тоже, безусловно, серьезному, но хорошо укрепленный объект вполне мог перед ним устоять. Если, конечно, этот объект не располагался в самом эпицентре землетрясения, где даже несильные толчки способны спровоцировать аварию. Так, и где у нас, интересно, наблюдался эпицентр последнего землетрясения?..»

Джин подошла к компьютеру и, пробежав стрелкой мыши по экрану, открыла статистические данные. «Очень интересно. Эпицентр находился там, где, по данным Дэвида, иранцы недавно установили зенитную батарею. То есть у предполагаемого объекта “Роза”. И если даже батарея и сам объект не пострадали, поскольку подземные толчки были невелики, утечка радиации вполне могла произойти. Либо, раз Нассири подозревает, что его друга отравили, кто-то намеренно допустил её, воспользовавшись природным катаклизмом. Но кто и зачем? Чтобы ответить на эти вопросы, остается надеяться лишь на то, что Лахути сможет добиться для меня разрешения осмотреть больного. Что ж, – невесело усмехнулась Джин, – ради этого, пожалуй, стоило изменить Майку с иранским капитаном. Ведь если бы я отказала Лахути вчера, еще неизвестно, как бы он повел себя по отношению ко мне сегодня. Вполне возможно, попросил бы даже перевода в другую спасательную команду, чтобы больше со мной не встречаться. И кого бы тогда вместо него прислали? Убежденного хомейниста, у которого не было студенческого прошлого, возлюбленной танцовщицы Эке и сожалений о прежней жизни? То есть, проще говоря, фанатика, слепо верящего нынешней власти. Нет, такой персонаж не только осложнил бы мне жизнь, но и всю мою шпионскую деятельность мог бы свести к нулю. Так что небольшая уступка Шахриару, с которой всё еще не может смириться совесть, возможно, имеет гораздо большее значение, нежели вынужденное романтическое приключение…»

– Я принесла кофе, ханум, – прервала размышления Джин помощница, подойдя к столу с подносом, на котором, источая аромат свежезаваренного кофе, стоял пузатый кофейник с узким носом. – Можно, я возьму кусочек нуги, ханум? – смешно наморщила она носик.

– Конечно, Марьям. Бери, сколько хочешь, – кивнула Джин, закрыв файл со статистикой землетрясений.

На темно-голубом фоне монитора снова высветилась картина Рафаэля.

– Какая интересная картинка, – уселась в кресло напротив Марьям, разлив кофе по чашкам. – А кто этот человек с колючей проволокой на голове? Он мертвый, да? Его убили? – Она засунула в рот кусок нуги с орехами.

– Это Иисус, – пояснила Джин и взяла свою чашку. – В Коране его называют «пророк Иса». Ты должна была читать о нем в школе. И на голове у него не колючая проволока, – улыбнулась она, – а ветка терновника, терновый венец. Такой венец надевали на голову всем, кого вели на распятие. Смертникам, как теперь сказали бы. Иисуса распяли на кресте давно, задолго до появления Магомета. А на этой картине его ученики, последователи, снимают тело Исы с креста, чтобы предать земле.

– Да, я вспомнила, нам читали об этом. – Марьям отхлебнула кофе, засунула в рот еще один кусок нуги, прищелкнула языком от удовольствия. – Очень вкусно, ханум, попробуйте. – И вернулась к обсуждению картины: – Но я никогда не думала, что Иса выглядел именно так. В наших книжках не было рисунков. Теперь буду знать. И расскажу отцу. Он часто читает Коран, ему будет интересно. А кто нарисовал эту картинку? Тот, кто был там же, рядом с Исой, и всё видел? А потом эту картинку перенесли на компьютер, да?