Раб великого султана

– Разумеется, раб может иметь рабов, если занимает высокое положение. Но и рабы раба являются собственностью его господина.

Ответ этот чрезвычайно меня обрадовал, и я сказал:

– На все воля Божья, и если суждено мне погибнуть, храня верность господину моему, значит, это предначертано свыше – и ничего тут не поделаешь. Не слишком меня заботит и награда, которую получу я за свои труды, но надежда скрашивает и облегчает жизнь. Так прояви же благородство, Синан, господин мой, прояви же щедрость и великодушие – обещай отдать, мне рабыню твою Джулию, если сумею я исполнить твое поручение, в чем, впрочем, сильно сомневаюсь.

Синан погладил тонкими пальцами бороду и проговорил:

– Пленник, да кто ты такой, что осмеливаешься ставить мне условия?

– Я вовсе не ставлю тебе никаких условий, – удивленно возразил я. – И посулы твои не прибавят ни капли к верности моей и усердию. И я даже не убежден, что это пойдет мне на пользу; хорошенько подумав, я, скорее, опасаюсь, что это, наоборот, принесет мне только вред. Но, несмотря ни на что, я покорнейше прошу тебя подарить мне Джулию. Обещай мне это!

Синан погрустнел, перевернул пустой кувшин вверх дном и сказал:

– Я готов разрыдаться от собственной щедрости! Ведь девица эта – действительно несравненное сокровище. Она уже даже немножко растолстела с тех пор, как ее стали каждый день кормить кукурузой. И вскоре живот ее будет подобен наимягчайшей подушке, груди – овечке, что вот-вот родит близнецов, а пупок – золотой чаше. И все это обещаю я тебе в великой доброте и щедрости своей. Тебе, Микаэль, дорогой мой невольник! В тот день, когда Хайр-эд-Дин войдет как победитель в распахнутые ворота Алжира, девушка станет твоей, клянусь в том при свидетелях – и пусть утащит меня шайтан, если отступлюсь я от своего слеша!

От переполнявших его чувств он прослезился и крепко обнял меня, а потом и Абу эль-Касим прижал меня к груди. Затем Синан отбросил ногой бесценный ковер, ухватился за железное кольцо, вделанное в одну из мраморных плит пола, и с огромным трудом поднял ее, открыв маленький тайничок. Забыв о собственном достоинстве, Синан распластался на полу, как червяк, и вытащил из тайничка новый кувшин вина.

Что было потом, я помню слабо. Знаю только, что, когда мы проснулись на следующее утро, я лежал, сжимая зубами пятку Абу эль-Касима, а рукой – бороду Синана, и пробуждение это, должен заметить, было не слишком приятным.

Но еврей Синан быстро высвободил бороду из моих пальцев и отвел нас в баню, держась руками за голову и взывая к Аллаху. В бане я постепенно пришел в себя, а после массажа почувствовал себя настолько довольным жизнью, что почти поверил, будто события вчерашнего дня были всего лишь дурным сном. Но вскоре Синан вернул меня с небес на землю, напомнив, что пора собираться в путь.

В сумерках Абу эль-Касим привел нас на маленькое суденышко, которое ожидало его в порту. С нами была и Джулия, скрывшая лицо под вуалью и слишком гордая, чтобы перемолвиться с нами хоть словом. Дождавшись попутного ночного ветра, мы вскоре вышли в море – и Абу эль-Касим покинул Джербу так же тихо и незаметно, как и появился на этом острове.

Я со страхом вглядывался в темноту и осторожно ощупывал свою шею. Никогда еще не казалась она мне такой тонкой, и я с тоской думал о тех опасностях, в пучину которых – вопреки всем самым лучшим моим намерениям – вновь бросила меня моя злая судьба.

Книга вторая

ОСВОБОДИТЕЛЬ ПРИДЕТ С МОРЯ

1

Мы взяли курс на Алжир, однако прямо в порт не пошли, ибо Абу эль-Касим предупредил нас, что испанцы из крепости обычно задерживают и досматривают суда. Потому мы и сошли на берег довольно далеко от порта, и вскоре оказалось, что не одни мы пробираемся с товарами в город кружным путем. В тихой бухточке мы наткнулись на множество мелких суденышек, владельцы которых громко возмущались и на чем свет стоит ругали Селима бен-Хафса и испанцев, мешающих честным купцам вести свои дела.

С судов на берег сводили христианских пленников со связанными за спиной руками, выгружали пиратскую добычу – завернутые в циновки тюки, где вместо клейма таможни виднелись бурые пятна крови. При виде этих явных следов насилия мое сердце сжалось от боли.

Абу эль-Касим устроил нас на ночлег в бедной крестьянской лачуге, темнокожий и молчаливый хозяин которой был его доверенным лицом. Утром Абу эль-Касим нанял осла, навьючил его двумя огромными корзинами и велел Джулии сесть верхом. Потом принялся долго и настойчиво уговаривать берберов провезти среди их поклажи и его товары. Берберы наконец согласились и погрузили на ослов, лошадей и верблюдов часть доставленных на нашем корабле тюков и кувшинов. Никогда в жизни не приходилось мне видеть человека более достойного презрения, чем Абу эль-Касим, который, заламывая руки, рвал на себе грязное платье и умолял чернокожих погонщиков пожалеть его, несчастного бедняка, и спасти товары от алчного и хитрого Селима бен-Хафса.

Все это, разумеется, было сплошным притворством, ибо поближе к городу Абу эль-Касим стал поучать меня:

– Дела наши слишком опасны, сын мой Микаэль, чтобы заниматься ими долго. Слишком скрытничать тоже не стоит – мести тогда не избежать. А вот шум и крики, наоборот, не помешают. Лучше сносить оскорбления и ругань, чем лишиться головы. Потому-то я и произвожу столько шума, и многие в Алжире знают меня, а дети бегут за мной, высмеивал и показывая пальцами. Сколько раз меня наказывали за всякие штучки и бездарные попытки обмануть, одурачить сборщиков пошлин султана Селима бен-Хафса. Теперь они снова меня поймают, это точно, и к всеобщей радости конфискуют часть моих товаров. Но так уж заведено и таков порядок вещей, и с этим надо смириться. Зато самые лучшие и дорогие товары, как всегда, попадут в мою лавку – ведь я не дурак и отлично знаю правила игры. Было бы неплохо, если бы твой брат, такой сильный и дородный мужчина, оплевал меня. Кто после этого станет уважать человека, над которым издеваются его собственные рабы?

Шагая рядом с Абу эль-Касимом, я все время смотрел по сторонам, любуясь и восхищаясь красотами окрестностей Алжира. Вокруг города раскинулись роскошные сады с множеством фруктовых деревьев, а на горных склонах виднелись бесчисленные мельницы – явное свидетельство благополучия Алжира. Сбегая по склону прямо к голубому морю, город в кольце мощных крепостных стен и глубокого рва сиял на солнце ослепительной белизной. На самой вершине холма стены образовывали треугольник, в одном из углов которого высилась круглая сторожевая башня, господствовавшая над городом и портом.

У восточных городских ворот царила невероятная толчея. Стражники, ловко орудуя палками, пропускали в город крестьян, задерживая всех чужаков, чтобы проверить их товары. Абу эль-Касим приказал нам следовать за ним, не отставая ни на шаг, прикрыл лицо полой халата и, шепча суры из Корана, попытался проскользнуть в ворота. Однако стражники тут же заметили его, безжалостно схватили, дернули за полу и открыли его лицо. Никогда я не видел человека более удивленного и смущенного грубым поведением стражи, чем Абу эль-Касим в этот момент.

Он проклинал день, когда впервые увидел свет Божий, и громко вопил:

– Лучше бы мне не родиться! Почему вы столь безжалостно преследуете меня, несчастного бедняка, что беднее самого бедного нищего? Из-за вас я вскоре потеряю веру в милосердие всемогущего Аллаха!

Стражники, смеясь, воскликнули:

– Да это же наш старый знакомый, Абу эль-Касим! А ну-ка показывай свои товары и плати пошлину, не то потеряешь все – ты об этом прекрасно знаешь! – показывай все, что привез!

Тыкая пальцем в Антти и показывая на меня и Джулию, восседавшую на осле, Абу эль-Касим, горько рыдая и причитая, ответил:

– Разве не видите, бессердечные люди, что везу я лишь этих двух петухов и одну курочку!

Но стражникам было не до шуток – в воротах напирала толпа, все прибывавшие в город крестьяне ругались, кричали и проклинали вечную толчею и жуткие беспорядки при въезде в город. Таможенникам ничего не оставалось, как провести нас в караульное помещение. Подталкиваемый Абу эль-Касимом, я резко развернулся и закатил ему звонкую оплеуху, громко восклицая:

– Как ты обращаешься со своим бесценным ученым рабом, паршивый недоумок!

Абу эль-Касим поднял руку, словно собираясь ударить меня, но я угрожающе глянул на него, и он опустил руку, весь сник и стал жалобно причитать:

– Вот до чего дошло! Даже мой собственный раб осмеливается кричать на меня. Видно, Аллах покинул меня, послав в наказание за грехи такого слугу.

Вскоре Абу эль-Касим предстал перед начальником таможни и без малейшей запинки перечислил товары, за которые готов был заплатить пошлину и которые писарь тщательно занес в свою толстую книгу. После этого Абу эль-Касим заявил:

– Как вы сами знаете, я человек кристально честный и никогда в жизни никого не обманывал. Клянусь, что больше мне вам предъявить нечего, а в знак уважения примите три эти золотые монеты – последнее, что у меня есть…

Начальник и писарь остались довольны, с улыбкой принимая золото, и тут я понял, что в городе, где чиновники так открыто берут взятки, о порядке и речи быть не может.

Тем временем Абу эль-Касим направился к выходу и, переступая порог, вдруг выронил из широкого рукава большой, величиной с кулак, кусок амбры. Все караульное помещение сразу же заполнил чудесный аромат.

Лицо Абу эль-Касима посерело, и даже я сразу поверил в охвативший его ужас, когда торговец, заикаясь, пробормотал:

– Клянусь тебе, Гассан, я и вправду совсем забыл об этом кусочке амбры – да еще и о полуслепом верблюде, который следует за нами с корзиной зерна. В зерне я спрятал три кувшина отменного вина, да простит мне Аллах этот обман! Но я прошу тебя, позволь верблюду войти в город и загляни вечером ко мне, чтобы спокойно поговорить о делах, как подобает истинным друзьям. Шайтан нашептал мне на ухо, и я купил этих презренных рабов, потому и лишился последних денег. В залог моих честных намерений прими пока этот кусочек амбры, и пусть Аллах отблагодарит тебя за доброту и снисходительность.

Начальник таможни презрительно улыбнулся, однако согласился принять приглашение Абу эль-Касима и даже вернул ему амбру, заявляя, что аромат благовония испортил воздух в караульном помещении.

Оказавшись наконец на узенькой улочке, Абу эль-Касим проворно вскарабкался на плечи Антти, сжал ногами шею своего раба и громко воскликнул:

– Посторонитесь, дайте дорогу благодетелю бедняков Абу эль-Касиму, возвратившемуся из путешествия, которое благословил Аллах!

Несчастному Антти пришлось тащить на спине орущего во все горло Абу эль-Касима, что, разумеется, привлекало к нам всеобщее внимание, и вскоре вслед за нами уже бежала ватага весело галдящих ребятишек, а сквозь оконные решетки множество любопытных глаз провожало нас до самого порта, где находилось жилище нашего хозяина.

Видавшая виды глиняная развалюха, гордо именуемая домом, и лавка с полусгнившими и оттого источавшими жуткую вонь продуктами были наглухо заколочены. Расположившись во внутреннем дворике дома, полоумный глухонемой раб сторожил владения Абу эль-Касима. Взволнованно жестикулируя, непонятно мыча и беспрестанно целуя край грязного халата хозяина, раб пытался поведать обо всем, что происходило, пока Абу эль-Касима не было в городе. Я же все удивлялся, каким это образом Абу эль-Касиму удалось снискать столь глубокую и искреннюю любовь и преданность раба, у которого не было даже имени, ибо он не мог слышать окликов, призывавших его. И почему, несмотря на неловкость калеки, который постоянно разбивал посуду и готовил отвратительную пищу, Абу эль-Касим относился к нему приветливо и ласково. Заметив мое удивление, хозяин объяснил:

– Лучшего слуги мне не найти. Наши дела не терпят лишних ушей, а он ничего не слышит, к тому же он еще и немой, поэтому не проболтается, увидев что-нибудь необычное, странное или даже подозрительное.

Джулия, переступив порог убогого жилища и обнаружив внутри глиняный пол и две крохотные, кое-как обставленные комнатки, не смогла скрыть горького разочарования и стала громко причитать, отбросив с лица вуаль, а вместе с ней и свою гордость. Абу эль-Касим попытался утешить красавицу, нежно обнимая ее за плечи, а глухонемой раб, напуганный плачем и отчаянным выражением лица девушки, бросился перед ней на колени, касаясь лбом грязного земляного пола. Джулия пнула красной туфелькой раба в лицо, резко дернула плечом, сбрасывая руку Абу эль-Касима, и воскликнула:

– Продай меня на невольничьем рынке любому, кто захочет купить меня, но не прикасайся ко мне, ибо не вынесу я такого обращения, если же ты попытаешься лишить меня чести, я перережу тебе горло.

Абу эль-Касим возвел руки к небу, но глаза его хитро блестели, когда он отвечал:

– О свет моих очей, госпожа сердца моего, почему ты столь безжалостна ко мне? Кажется, я поступил опрометчиво, покупая тебя у еврея Синана. Но ты произвела на меня большое впечатление своей красотой и разноцветными глазами. Однако, как мне сейчас думается, Синан обманул меня, превознося твой покладистый характер и заверяя, что ты умеешь предсказывать будущее, чертя линии пальцем на песке.

Джулия ошарашенно уставилась на него, забыв о причитаниях, и промолвила: