Сегодня Филипп слушал музыку падающих капель, пение поющих птиц, шорох трущихся о мокрый асфальт покрышек автомобилей, когда те время от времени проезжали мимо. Через всю эту утреннюю симфонию красной линией проходила монотонная тема его каблуков. Сконцентрировавшись на ней, он пару раз не углядел шатких мозаичных плиток, которыми был выстлан тротуар, и, наступив на них, немедленно был обрызган собравшейся под ними грязной водой. Но это не расстраивало его, даже несколько веселило.
Уже час прошел с тех пор, как метроном каблуков начал отсчитывать секунды его утренней прогулки. Филипп завернул на неширокую улицу, пересекающую два параллельно идущих проспекта. Пора было ему начинать обратный путь.
Вся эта гармония утренней меланхолии оправдывала сегодняшний утренний выход на все сто. Филипп был бодр, свеж, он нагулял аппетит и начал было предвкушать то, как уже где-то к концу текущего часа он зайдет в одно из своих излюбленных кафе и закажет себе омлет со шпинатом, на который настраивался последние пару дней, и чай с большим круассаном. Или же нет: он пойдет в другое заведение – их пирожные особенные, они…
Ведя такую вот гастрономическую беседу с самим собой, Филипп на какой-то миг потерял зависимость от метронома жизни, озвучиваемого его каблуками. Что-то заставило его оторвать взгляд от тротуара и поднять голову. Он обнаружил, что снова легко улыбался. На какую-то долю секунды он подумал: «Как восемь лет назад!».
В тот же момент краем глаза он почувствовал какое-то движение справа, на противоположной стороне улицы. Неторопливо повернув голову, он начал было фокусировать взгляд на молодом человеке, который глядел на него и махал ему рукой, идя в противоположном направлении. Мозг Филиппа уже начал было вспоминать личность приветствовавшего его, а рука начала инстинктивно подниматься в ответном приветствии, но вдруг словно что-то ударило его в грудь, заставив застыть на месте перед перекрестком, раскрыв от удивления рот. На самом деле никакого удара не было. Его прямолинейный, равномерный, спланированный мирный ход был резко прерван внезапно появившейся из-за угла смуглой девушкой лет двадцати, перебежавшей ему дорогу в сантиметрах от того места, куда должна была ступить его нога, завершая очередной шаг. Видно было, что она куда-то торопилась, потому что, обронив вежливое «Ой, простите!», она, нетерпеливо теребя завившиеся от дождя длинные волосы, стала ждать, пока проедут один за другим шесть автомобилей, преграждавших ей путь к противоположному тротуару.
Казалось бы, ситуация не выходила за рамки бытовых, но Филипп продолжал стоять, как вкопанный, с удивлением изучая ту, из-за которой его планы на первую половину дня в миг рухнули. Голода не было, как и не было дождя, изрядно пропитавшего собой куртку, не было также и губительных бесплодных шести лет. Был он, была она, и был шестой автомобиль, физическое присутствие которого все еще удерживало ее в непосредственной близости.
Боковым зрением девушка почувствовала, что Филипп продолжает разглядывать ее, но она не оглянулась на него явно, а лишь улыбнулась, стоя в пол-оборота к нему и зная, что ее улыбка не ускользает от его взора.
Филипп видел эту улыбку и узнавал в ней себя самого. Он вдруг почувствовал в себе рост каких-то неведомых ему ранее сил, вероятно населивших его только что, а может быть и существовавших в нем с самого рождения, но ждавших определенного стечения обстоятельств, чтобы проявиться. Словно длинные драконьи тела циркулировали они в нем, грея кровь и показывая неведомо откуда пришедшие картины. Вот его улыбка, которая оказалась у другого человека, и он этому рад. Вот он сам, идущий по мокрому тротуару в мокрой куртке и забрызганных грязной водой джинсах. А вот его старый рабочий стол с лежащей на нем раскрытой тетрадью. Вот кто-то хлопает в ладоши и говорит: «Так, собрались! Начинаем!», и он узнает свой голос. Кто-то машет ему с противоположной стороны дороги, к которой уже приближается девушка, остановившая метроном его каблуков…
Он смотрел ей вслед, видел как она удаляется в сторону проспекта. Очередная мысль – на этот раз о том, что он может никогда больше ее не увидеть – вывела его из ступора, и он пошел вслед за ней, ускоряя свой ход и незаметно превращая его в легкий бег. Тут только он заметил, что в руке у нее было что-то напоминающее костюм на вешалке и в прозрачном полиэтиленовом чехле, но костюм этот был, скажем так, немного староват. Веков эдак на пять.
«Актриса!» – засело в голове Филиппа. Костюм и здание Театрального института, который был совсем недалеко от места их встречи и в который она, скорее всего, и торопилась, не оставляли шанса ни одной другой версии. Драконы его сознания готовы были его разорвать, если бы он ошибся, и сам он мог бы пойти на спор, что все именно так и обстоит.
Красный свет на перекрестке сократил расстояние между ними, но лишь настолько, чтобы Филипп смог увидеть, как девушка проходит в открывшуюся на ее звонок дверь служебного входа в Молодежный театр, располагавшийся в здании института, и исчезает внутри.
Филипп стоял на перекрестке, криво улыбаясь уголком рта. Он не знал, что будет дальше, кто и какую роль сыграет в его дальнейшей жизни, но был уверен, что здесь ему суждено было оказаться лишь пройдя через все эти бесплодные годы.
Драконы внутри него напомнили о том, что он все еще имеет шансы вовремя совершить ритуал принятия вожделенного завтрака в любом из объектов, о которых он думал ранее. Еще раз посмотрев на закрытую дверь, Филипп продолжил свой путь вверх по проспекту в сторону «омлетного царства».
Прошло еще два часа, прежде чем он зашел в свою комнату, повесил куртку рядом с радиатором, умылся, подошел к окну, что-то вполголоса пробормотал, после чего сел за стол, достал из ящика и осторожно раскрыл толстую тетрадь в твердом переплете, будто пытаясь не вспугнуть написанные там слова. Беглым взглядом пробегая по попадавшим в его поле зрения наброскам и тщетно пытаясь вспомнить те условия и ситуации, в которых они были созданы, он в конце концов отлистал несколько чистых страниц. Сосредоточившись, Филипп взял ручку и начал записывать слова, которые открылись ему примерно в тот момент, когда закрылась дверь служебного входа в театр. Он не боялся упустить что-то или вдруг подобрать неверные слова: их ему диктовали изгибающиеся и набирающие силу Драконы.
Говорят, город – это люди, живущие в нем.
Мой город не вытерпел моего счастья, он изъел себя завистью и захотел уничтожить меня. Для этого он использовал все возможные средства, основные из которых – ложь, лесть и деньги – он использовал с особым цинизмом. Ни одно из Животных Шэн-Сяо не избежало участи видеть меня униженным и осмеянным, и почти никто из близких мне людей не устоял перед соблазном пнуть обессиленное, павшее тело.
Но Дух так и не был выбит из него. Он держался, укреплялся с каждой новой пощечиной и каждой новой раной. В какой-то момент я почувствовал некое успокоение, как будто кто-то или что-то сообщило мне о скором изменении в равновесии сил. Мне было дано время на то, чтобы я привел себя в порядок, залечил раны, красиво оделся и встал в полный рост.
В это самое время Город и сломал свои зубы, и у меня появилась возможность вернуть себе свое счастье.
Он отложил ручку, перечитал написанное, потянулся в кресле и уверенным голосом сказал:
– Хорошо!
Глава 3. «4-2»
Имя Филиппа Сэндмена не входило в число тех популярных имен, которыми пестрели городские афиши, газетные развороты и обложки журналов, и оно, скорее всего, ничего бы не сказало случайному прохожему, если бы вы остановили и спросили о нем. Однако в кругах, связанных со сценическим искусством, его уже успели услышать немало актеров, режиссеров и музыкантов.
В свое время Филипп был в курсе происходивших в городе интересных театрализованных мероприятий и посещал по возможности их все. Он ненадолго расстраивался, когда выходило так, что два интересных спектакля игрались в одно и то же время на разных сценах, но, выбирая одну из них, он погружался в атмосферу вечера и забывал о потере.
Конечно же, у него были свои предпочтения, были любимые театры и постановки. Какие-то из них он смотрел на протяжении многих лет, так что даже большинство актерского состава успевало смениться (что иногда положительно сказывалось на спектакле), но бывали случаи, когда интерес Филиппа к определенным спектаклям начинал ослабевать. Тем не менее он продолжал их посещать (конечно же, если в это самое время не было чего поинтереснее) до тех пор, пока они не начинали раздражать его. Тогда он делал для себя некоторые выводы и оставлял эту постановку в прошлом.
Особое место в его жизни занимали театральные фестивали, которые ежегодно проходили в городе. Он к ним готовился так, словно сам должен был участвовать в них, он ими жил, он знал о них все: кто участвует, когда, в каком театре, на какой из спектаклей нельзя опаздывать (что было практически неизбежно в силу удаленности театров и нарастающих отставаний от графика), а каким можно было и пожертвовать. Во время таких вот фестивалей и происходило знакомство с актерами и режиссерами, которое впоследствии уже с легкостью упрочнялось в силу общительной натуры Филиппа. Продолжая общаться с актерами, он узнавал о готовящихся к постановке новых спектаклях, многие из которых реализовывались молодыми студенческими коллективами, после чего напрашивался на посещение отдельных репетиций. Ему почти никогда не отказывали и помогали попасть в зал: когда студенты чувствуют, что к ним проявляется интерес, они всегда с удовольствием демонстрируют свои способности. Главное, чтобы группой не руководил какой-нибудь режиссер с характером. Тогда уже сами студенты говорили: «Ой, только не надо появляться во время репетиции».
Обо всем этом Филипп вспоминал в понедельник утром, когда ровным шагом шел он туда, куда сутки назад нырнула девушка со средневековым костюмом – в Театральный институт. Учебный год приближался к экзаменационной фазе, и это уже ощущалось в атмосфере, в которую погрузился Филипп, когда вошел в фойе здания. Тут было немало молодежи, лица которых были чем-то по-хорошему обременены, они все к чему-то готовились, были на чем-то сосредоточены.
По старой памяти, повернув направо и дойдя до лестницы, Филипп поднялся на второй этаж, прошел по коридору и подошел к предпоследней двери, которая оказалась открытой. В глубине помещения спиной к нему стоял пожилой седовласый мужчина, который, удерживая рукой занавеску, наблюдал через закрытое окно за чем-то, происходившим в это время на улице. Должно быть, он услышал стук приближающихся шагов, и когда убедился, что идущий остановился именно у его двери, он обернулся. Приподнятые брови, безмолвно вопрошающие «Да-да?», через мгновение дополнились лучезарной улыбкой под пушистыми седыми усами. Он отпустил занавеску, вытянул руки и зашагал навстречу улыбающемуся Филиппу.
– Сэндмен! Как давно я ничего не слышал о тебе! – нарушил тишину второго этажа обитатель кабинета заведующего учебной частью, рядом с дверью в который недавно добавилась еще одна табличка: «Заведующий репертуарной частью театра». Обнявшись с Филиппом и похлопав его по плечу, он некоторое время смотрел в его глаза, словно пытаясь там что-то разглядеть, а затем спросил:
– Ну что, выкрутился?
– Пока не знаю, Альберт, но есть все шансы.
– Мне такой расклад по душе. Мучать тебя вопросами не стану, знаю, что если надо будет – сам расскажешь, – говорил он бархатным басом. – Я знал, что ты выкрутишься. У всех это бывает, но не все знают, как с этим бороться.
– Да я особо и не боролся. Просто прошло все. Притупилось как-то. Отсохло и отвалилось.
– В твоем случае, видимо, это и было нужно. Время прошло, и ты это пережил. А теперь снова улыбаешься. Постарел ты, правда, седина вон появилась… С работой-то как?
– Нормально, не жалуюсь. Мне хватает.
– Живешь там же?
– Нет, квартиру снимаю, – ответил Филипп, слегка ослабив улыбку.
– А… дом? – на лице Альберта нарисовалась некоторая удивленность.
– Нет дома, – сказал Филипп, глядя в глаза собеседнику. – Продал я его.
Не было в его голосе сожаления, не было и агрессии, лишь легким форшлагом промелькнула какая-то тень. Но на лица обоих вернулась улыбка, когда следующей фразой Филипп перевел тему разговора.
– Альберт, ты ведь до сих пор всеведущ, не так ли? Знаешь все обо всех: кто чем занят, у кого какие планы, кто от нас уходит, а кого мы ждем… Верно?
– Ну-у, – потянул тот, делано смутившись и опустив глаза в пол, – мое тщеславие удовлетворено. Я все еще в форме, мой друг, и если чем смогу тебе помочь – помогу, если только это не противоречит правилам и законам.
Он вернулся к своему рабочему столу и грузно опустился в кресло, жестом приглашая Филиппа занять место напротив него, что тот непременно и сделал.
– Скажи мне пожалуйста, Альберт: правда, что хотя бы в одной из готовящихся студенческих постановок действие происходит в средние века?
Альберт удивленно приподнял брови. Он ждал, что Филипп попросит пролить свет на что-нибудь более интригующее из того, что он знал. Например, он был бы не прочь обсудить недавние пертурбации в структуре руководства, рассказать о пикантных нюансах из жизни ведущих преподавателей, поделиться деталями скандала, связанного с размолвкой проректора, или хотя бы просто посплетничать о самых привлекательных особах из студенческого состава.
– В средние века? – выйдя из ступора и начав двигаться, забормотал он. – Средние века… Подожди, подожди…
Он протянул руку к какой-то папке, лежащей на столе, потом передумал, затем произнес: «А, ну да!» и все же взял эту папку в руки, открыл ее и принялся перебирать находившиеся в ней листы бумаги.
– Ну ты и спросил! Никогда бы не подумал… – говорил он, продолжая перебирать бумаги. Найдя то, что искал, он принялся читать про себя написанное на белом листе. Дойдя до конца, он вынес свой вердикт:
– У нас есть два спектакля, действия которых происходят не в наше время: «Антигона» по Софоклу, и шекспировский Ромео со своей Джульеттой. На средние века более тянет последний…
– …и на те костюмы, которые я увидел, – спокойно и удовлетворенно докончил фразу Филипп. После этого он поведал Альберту историю о том, как случайно встретил на улице «смуглую девушку лет двадцати», как по костюму в ее руке догадался о роде ее занятий и как узнал, куда именно она направлялась. – Ты меня знаешь, Альберт: я буду не я, если не поговорю с ней. Будь что будет, но свое «Спасибо!» я ей должен высказать.
– Да, ты не изменился. Каким романтиком был, таким и остался. И ты молодец! У многих молодых и вполне успешных людей не хватает ни чувств, ни решимости их выразить, ни трезвого ума, чтобы оценить все за и против, и даже если все говорит против – сделать то, что они на самом деле хотят. Ладно, я так понимаю тебе нужно еще узнать, где и когда их найти можно будет, верно?