Истории с ароматом деревни

И вот однажды они с братом уехали с товаром далеко и надолго. Сделка получилась более чем прибыльной.

Возвращаясь домой в экипаже, запряжённом парой лошадей, Кузьма, уже успевший выпить, хохотал и похлопывая по туго набитому кошелю, подмигивал Ивану. Тот сидел насупившись и думал: «И на кой чёрт такие деньжища этому ветрогону? Всё равно промотает, а мне как раз бы хватило на покупку мельницы.»

Решение пришло в густом лесу, уже на подъезде к дому. Он повернулся к задремавшему брату и сказал: «Просыпайся! Сейчас повернём на красивую поляну и отметим удачную поездку.»

Через давно не езженную дорогу, поросшую молодыми берёзками, они съехали на открытое место. Уже наступила глубокая ночь. Кроваво-красная луна, зависшая над верхушками деревьев, неверным светом освещала поляну, поросшую кое-где молодым березнячком с только что распустившейся молодой листвой.

Расположились на бугорке с цветущим курослепом и едва пробившейся через прошлогоднюю насушь, молодой травкой.

Выпили по рюмке, потом по второй. И Иван, сославшись на то, что надо проверить, как привязаны лошади, пошёл к экипажу. Там засунул руку под сидение, вытащил большой охотничий нож.

Спрятав его за голенище сапога, пошёл к сидящему перед разостланной скатертью брату. Подойдя к нему со спины, он со всей силы ударил ножом под левую лопатку. Брат, захрипев хлынувшей горлом кровью, спросил: «За что, брат?», а потом, теряя сознание, прошептал: «Берёзки, будьте свидетелями…».

Иван схватил недопитую бутылку водки и клацая зубами по горлышку, опустошил её до дна. Потом, отдышавшись, зло прошипел: «Будут они тебе свидетелями, – только жди».

Сходив к экипажу за лопатой, он в этом бугорке, где только что трапезничали, вырыл яму и сбросил туда только что убиенного брата. Замаскировав прошлогодней листвой и валежником место злодейства, ещё раз угрюмо произнёс: «Вот тебе и все свидетели».

На утро Иван на вопрос Марии, где её муж, невнятно ответил, что тот по каким-то своим делам остался в городе. Мария, зная загульный характер супруга, немного успокоилась. Но прошёл день, второй, неделя, а он так и не появлялся. Мария упросила Ивана свозить её в тот город, поискать пропавшего супруга. Но там никто его не видел и никто о нём не слышал. Правда, один шинкарь говорил, что пьянствовал у него какой-то молодой мужчина, но был ли это муж Марии, он толком сказать не мог. Так ни с чем возвратилась домой безутешная Мария.

Иван же, использовав деньги убиенного брата, откупил у пана мельницу. Первое время он помогал по мелочам вдовой Марии и двоим её малолетним сыновьям, а впоследствии и это стало ему в тягость. Мария, помыкавшись в бедности, продала свой дом в «местечке» и переехала жить на отдалённый хутор. Всё-таки проще догадывать сыновей на своём хозяйстве.

Так прошло десять лет. Богатство, приобретённое Иваном на крови своего брата, не шло ему впрок. Каждый раз в годовщину пролитой братней крови к нему ночью являлся Кузьма с вонзённым ножом и с немым укором смотрел на своего убийцу.

С диким криком выбегал тогда из спальни Иван и до самого утра неприкаянно бродил по двору, а рядом с ним до самого утра колыхалась неупокоенная тень брата. Со временем у Ивана появились припадки, начал мутиться разум. Не помогали доктора – ни свои, ни далёкие знахари. На вопросы жены Авдотьи, что с ним, Иван с руганью и кулаками набрасывался на неё. Но вот однажды проезжал с женой мимо того места, где принял лютую смерть Кузьма, Иван будучи в добром подпитии, посмотрев на уже выросший березняк, со смехом произнёс: «Ну что, свидетели, молчите?!». Авдотья, как репей, прижалась к мужу: «Что за свидетели? Какие свидетели?». Иван под страшной клятвой от неё признался в содеянном. Но как говорят: «Жаба – жабе, а баба – бабе.».

И вот однажды ночью в годовщину гибели брата, когда Иван в беспамятстве бродил с братней тенью, по двору к дому подъехала телега с сидящими в ней высокими красивыми молодцами. К Ивану сразу вернулся разум и он догадался, что непрошеные гости – это его выросшие племянники. Нисколько не сопротивляясь, он дал связать верёвкой руки, сел в телегу и поехал показывать то кровавое место. За ним, колыхаясь, двигался призрак его брата. Как и тогда, кроваво светила над лесом луна, пахло молодой майской листвой. С трудом найдя ту самую поляну и заросший прошлогодней травой бугорок, Иван залился горькими слезами. Когда-то призванные в свидетели молоденькие берёзки стали ладными деревцами.

Братья очистили бугорок могилки от мусора, принесли с телеги и установили крест, расстелили на могилке белую скатерть, на которую выставили бутылку водки и кое-какую закуску. Помолившись и развязав руки Ивану, пригласили того помянуть их отца и его брата. Потом, некоторое время посидев молча, поднялись и отправились к телеге. На вопрос Ивана, а что с ним будет, старший из братьев ответил: «Бог тебе судья, дядя!». И они уехали. Иван оглянулся вокруг – тени брата уже не было.

Он встал, спокойно сделал из брошенной верёвки петлю и выбрал на ближайшей берёзке сук потолще.

За чертовым дубом

Работая врачом-эпизоотологом в областной ветлаборатории, однажды был направлен в командировку в один из колхозов западной глубинки. На ферме этого хозяйства вспыхнуло заболевание, похожее на ящур. Чтобы разобраться, что к чему, меня туда и отправили.

Этой новостью я поделился с коллегой по работе. Рыжий Петя, прозванный Подсолнухом, воскликнул: – Жаль, что не мой профиль, а то я бы поехал. Там у меня живёт тётка, добрейшей души женщина. А какую самогонку гонит, какие колдуны готовит… – чуть не подавившись слюной, закончил монолог племянник той тёти. – Ладно, если не я, то хоть ты отведи там душу. Сейчас я тебе сопроводительное письмо напишу.

Назавтра, поздно вечером я стучал в дверь по указанному адресу. Подвёзший меня шофёр из районной лаборатории несколько раз просигналил. Через некоторое время в доме зажёгся свет, послышались в сенцах шаги и женский голос через дверь спросил: – Кто там?

Услышав фамилию и имя племянника, хозяйка открыла дверь и поздоровавшись, пригласила в дом.

После осенней сырости просторная чистая комната приятно пахнула теплом от круглой железной печки. Некрашеный пол, местами засланный домоткаными половиками, желтел чистыми половицами.

Хозяйка без излишней суетливости пригласила раздеться и помыть с дороги руки. Сама же, расспрашивая о городском житье-бытье племянника, сноровисто собирала на стол. По виду ей было где-то под пятьдесят. Аккуратно зачёсанные волосы с проседью красиво обрамляли полноватое, с живыми карими глазами, лицо, уже тронутое возрастными морщинами.

– Вы верно, удивились, что я так рано спать легла. Вот уже третий день, как сломался телевизор, что-то шипит и моргает. Вот и приходится под кошачье мурлыканье рано спать ложиться, – с улыбкой произнесла хозяйка, и как бы в подтверждение её слов с печки спрыгнул здоровенный рыжий котяра и прямиком направился к столу. – Что, паршивец, как мышей ловить, так тебя нет, а за стол – первый? – ласково попеняла хозяйка.

– Давайте посмотрю ваш агрегат, – предложил я. – Попробуйте, – милостиво согласилась хозяйка.

Так оно и есть. Оторвался проводок антенны от штекера. Через несколько минут диктор из «Время» вещал о неуклонном улучшении жизни всех категорий трудящихся и горько сетовал о недоедающих неграх. Так, что кусок не лез в горло. Об этом я несколько слукавил, с поставленным на столе можно было язык проглотить. Здесь была и злобно скворчащая яичница со шкварками, и солёные огурчики с веточками укропа, и хрустящие грузди в сметане, с колечками лука. Как раз к ним подоспела обволакивающая ароматным паром, только что сваренная картошка, куда в кастрюльку хозяйка положила добрый кусок жёлтого домашнего масла. И венчала это изобилие бутылка самодельного продукта, чуть пахнувшего дымком и сивушкой, коварная мягкость которого уже после первой рюмки приятной истомой обволокла уставший за тягомотный день организм. Хозяйка без излишней напористости потчевала позднего гостя.

Когда первый голод был утолён, разговорились. Узнал, что вдовствует она уже три года. Работает кладовщиком в колхозе. Держит в своём хозяйстве корову, поросёнка, кур и кота Афанасия, который, услыхав своё имя, прыгнул ей на колени и сыто замурлыкал.

На моё замечание, что содержать такое хозяйство тяжко и хлопот но, хозяйка, улыбнувшись, ответила, что всё дело в привычке да и детям в городе хочется помочь. Они тоже мать не забывают: и сена накосить помогают, и картошку выкопать, и в грядках покопаться.

В процессе беседы я спросил, как пройти в контору колхоза.

– А это очень просто, – сказала хозяйка. – Как выйдете от меня – прямо по улице, а дойдя до развилки – повернуть за «чёртовым дубом» направо.

Я сразу навострил уши . – Что за «чёртов дуб»? – спросил я .

Хозяйка как-то зябко повела плечами и немного подумав, сказала: – А может, не надо к ночи?

Но после чашки крепкого ароматного чая, приправленного какими-то душистыми травами спать совершенно не хотелось да и время позволяло. Я ещё раз повторил свою просьбу.

Женщина, видя мою просительную физиономию, произнесла: – Ну, раз такой настырный, то слушай.

Это произошло давно. Ещё за польским часом. Там, где сейчас разместились склады колхоза, был панский двор. К нему вела брукованная дорога, вся усаженная липами и клёнами. Дорога и сейчас сохранилась, а от аллеи остался, будь он неладен, этот «чёртов дуб». Если остальные деревья погибли от старости или срублены мужиками после ухода поляков, то этого не брали ни топоры, ни пилы. Одним словом – «чёртов».

Как рассказывали старики, пан был богатый. По праздникам во дворце гремели балы. Многие видные гости привозили своих сыновей в надежде породниться с хозяевами. Но молодая красивая панночка не торопилась делать свой выбор. Каждому молодому человеку она дарила долю своего кокетства и туманную надежду.

Может, они не устраивали её своей родовитостью и богатством, а может и другая была причина.

Как рассказывала древняя старуха Дёмчиха, слюбилась она с молодым красавцем, панским лесником Данилой. Он был единственным сыном и опорой своих слепых родителей. Мать, прознав об ухаживании сына за панской дочкой, богом молила отступиться, как бы чувствую материнским сердцем страшную беду. Но сын, ослеплённый любовью, и слышать ничего не хотел.

Встречались молодые тайком у этого дуба. Панночка, в отличие от Данилы, иллюзий от своей любви не питала. Просто ей нравился здоровый, красивый крестьянский парень не похожий на лощёных щеголей-соседей.

Однажды к пану приехал в гости его старинный армейский друг с сыном, красавцем-офицером. Панночка, только увидав его, сразу поняла: – Это моё!

На последней встрече с Данилой была холодна и, расставаясь, попросила, чтобы больше не приходил.

Как раненый зверь, бродил Данила вечерами вокруг панской усадьбы. Скрипя зубами, слушал весёлый смех красавицы-панночки и бархатный баритон ухажёра.

Однажды, не выдержав мучений, он перелез через ограду и увидел целующихся панночку и офицера. Не помня себя, он бросился к ним и начал убивать соперника. На крик панночки сбежались слуги и связали Данилу. Прибежавший на шум пан приказал всыпать разбойнику пятьдесят плетей и выбросить за ограду.

Шатаясь и стеная, кое-как добрался Данила до их с панночкой заветного дуба. До самого утра, понурив голову, сидел он под ним. И как только заалел восток, с трудом поднявшись, сделал петлю с поясного ремня и на нижнем суку повесился.

Долго голосила мать над телом сына у дуба. Потом, поднявшись, как в безумии, прокричала: – Будь проклята ты, злодейка, и весь ваш панский род! А ты, дерево, место прелюбодеяния, ты, отнявшее у меня сына, тоже будь проклято! И пусть на тебе черти поселятся!

И как в подтверждение материнского проклятия, появилась над деревней чёрная туча. Разверглись небеса, хлынул невиданный ливень, и страшная молния с закладывающим уши раскатом грома ударила в верхушку дуба, расщепив её надвое.

Но странно. Дерево не погибло и живёт до сих пор.

Я, очнувшись от этого невероятного рассказа, с улыбкой спросил: – И вы верите этой чуши?

Хозяйка, покачав головой, сказала:

– Можно было бы и не верить этому, если бы не дальнейшие страшные события. – Ну, и какие? – спросил я.