Истории с ароматом деревни

Истории с ароматом деревни
Михаил Шнитко

Автор долго шел к своей книге, не занимаясь литературой профессионально. Но творческие порывы и наития всегда будоражили его и искали выход: из-под пера Михаила время от времени появлялись занимательные рассказы, которые он печатал в местной периодике. В каждом из рассказов книги-занимательный сюжет, стремительное развитие событий, герои в них-такие узнаваемые, свои, родные и такие неповторимые. И при всем при этом все же главной героиней почти каждого его произведения является наша многострадальная деревня.

Михаил Шнитко

Истории с ароматом деревни

Райские яблочки

Почти в каждом населённом пункте, будь то деревня или маленький городишко, где все друг друга знают, есть люди, которых жизнь постоянно вляпывает в различные истории. Они безобидные, чаще всего непутевые, чем-то пришибленные с детства, но без них жизнь теряла бы красочность своей палитры.

Об одном таком человеке – наш рассказ. Звали его Кузьмой. Имел он лет тридцать отроду, работал в то время шофёром на молокозаводе. Однажды заливши полную цистерну молока и двигаясь в сторону молокозавода, то ли от пригревшего весеннего солнца, то ли от вчерашнего бодуна ему стало жарко. И он, не долго думая, на ходу начал стаскивать с себя фуфайку. Естественно, что руки за спиной и заклинило. И, как результат сего необдуманного действия, неуправляемый молоковоз кувыркнулся с хлипкого моста в болотистую речку. Хорошо, что на бок. Речка сразу превратилась в молочную, правда без кисельных берегов. Три дня всем колхозом спасали грузовик и остатки молока, к тому времени уже прокисшего.

За это художество Кузьма был отстранен от машины и переведен на общие работы с удержанием всех ущербов. Так и отбывал он свою принудиловку под укоризненным взглядом намного старше себя жены и шипящей презрением тещи, у которых проживал в качестве примака. Но всему бывает конец.

Внезапно заболел сторож, охранявший колхозный сад. Вот и попросил председатель временно посторожить Кузьму. Ему после мытарств в полеводстве новая работа показалась раем.

Теща не нарадуется, жена готова на руках носить. В конце второй недели своего дежурства Кузьма всерьез начал задумываться об уходе в монастырь от этой суетной мирской жизни с ее соблазнами и последующими неприятностями. Но, как гласит пословица, чем черт не шутит, когда Господь спит. Может, Господь и вздремнул, а может, занялся более важными делами, короче говоря, ситуация была пущена на самотек. Этого только и ожидал враг рода человеческого. Все произошло как в известном библейском сюжете. Рай, Адам, Ева, яблони с яблоками, дьявол в образе Змия-искусителя. Нечистый начал ставить свою дьявольскую пьесу. В роли Адама, как можно догадаться, должен был выступить Кузьма. В роли Змия и Евы в одном лице выступила разбитная вдовушка Нюрка, муж которой усоп вскорости после женитьбы в результате проигранной борьбы со змием, не библейским, а зелёного окраса.

Нюрка работала дояркой. Дома держала огород, поросят, кур, козу с престарелым козлом. От обилия молока и другого полноценного продукта была румяна, станом стройна и никогда не носила бюстгальтера.

Но вернёмся к нашему герою. Он сидит под яблоней и с умилением смотрит на закат солнца. Задумавшегося над проблемами Кузьму как током шибануло, когда внезапно за спиной он услышал: «Добрый вечер, Куземка! Шла вот мимо, и так захотелось яблочка».

Кузьма обернулся и обомлел. Загорелая, в белых матерчатых тапочках, в открытом голубеньком платьице, с небольшой корзинкой в руках стояла … – Нюрка. Грива рыжих волос в лучах закатного солнца стекала по плечам расплавленным золотом. А глаза, не глаза, а зеленые омуты, в которых весело прыгают маленькие рогатые обитатели с хвостиками. Кузьма от неожиданности открыл рот и держал его в таком положении, пока не почувствовал, что стынут кишки. Пересохшим языком кое-как произнес – «Соб-б-ббирай любые»!

Нюрка скромненько опустив глаза, стала подбирать здесь же. При этом ее собственные плоды раз-пораз выпрыгивали из широкого выреза платья. Кузьма, собравши все свои силы собственные и призвавши небесные, заставил себя оторваться от столь захватывающего зрелища и поплёлся собирать хворост для ночного костра. И отсутствовал до момента ухода Нюрки.

Искуситель рода человеческого был посрамлен. Но он не собирался сдавать свои дьявольские позиции. Всю ночь Кузьму преследовали кошмары. То его назначили истопником деревенской бани, и голые бабы топят его в чане с холодёнкой за несанкционированный просмотр их помывки. То его позвали мыть покойную Федосиху – столетнюю старушенцию, а, присмотревшись, это оказалась голая горячая Нюрка. Проснулся он весь в холодном поту и с головой, как после получки.

Наконец, замордованный и голодный присел наш Кузьма отдохнуть на своё привычное место возле шалашика. Не радовал его и чудесный вечер с летними паутинками, предвестниками хорошей погоды. На душе было пакостно, как на земле в саду после ушедшего стада. Хотелось

есть. Незаметно задремал. Проснулся от чьего-то присутствия – рядом сидела вчерашняя Нюрка. Полные алые губы открыли ряд белых блестящих зубов, от роду не знавших ни Ригли, ни Орбита, ни другой заграничной крутизны. Правда, в верхнем ряду имелась врождённая щербинка, указывающая на известную изюминку у женщин. В целом она была прекрасна и соблазнительна. «А я тебе, Куземка, курочку поесть принесла», – с этими словами она начала доставать свёртки из корзины. В одном из них оказалась зажаренная до золотистой корочки, истекающая янтарным жиром, курочка. Также были вынуты малосольные в пупырышках огурчики и, не уступающие хозяйке по своей свежести и румянцу, помидоры. И, наконец, была извлечена на свет бутылка бабы Дуниного продукта.

При виде такого изобилия Кузьма дважды сделал попытку спасти свою душу. Переселение в монастырь было отложено на неопределенный срок. И дальше произошло то, что произошло в Раю в отсутствие Господа. Дьявол восторжествовал. Вечерние встречи Кузьмы и Нюрки к обоюдному удовольствию продолжались уже более недели к ужасу и возмущению Нюркиного петуха, каждый поход которой опустошал его курятник.

Но, как говорили древние, ничто не может быть тайным, чтобы не стать явным. Вечерние бдения Кузьмы и Нюрки стали достоянием Кузьмовой жены и тещи. Сборы были недолгими. Возмездие – неотвратимым. Прибыв на место прелюбодеяния, они узрели следующую панораму. Сад, увешанный плодами, догорающий костер, остатки ужина с белеющими костями невинно убиенной птицы, несколько пустых бутылок, Кузьмовы верхние штаны с сандалиями, кое-какие предметы женского гардероба и шалаш с подозрительно доносящимися оттуда шорохами и сопением. Попробовали открыть дверь – заперто. После этих действий внутри все стихло. На крики «Открывайте, сволочи, … и выходите!», – оттуда поступило звуков не больше, чем из гробницы фараона.

Внезапно тёща остановилась, глаза у неё загорелись как у средневекового инквизитора у костра с еретиком, и она задумчиво произнесла: «А давай, дочка, мы их выкурим». Та с недоумением уставилась на маму, уж не повредилась ли та с горя рассудком. «Значит так, берём подпорки от яблонь и ждем возле двери, а я до этого подожгу шалаш с торца». После этих слов она достала с догорающего костра головешку и, не долго думая, сунула под заднюю сторону шалаша. Дощато-соломенное сооружение вспыхнуло костром инквизиции. Внутри послышались возня, кашель, чихание. С треском распахивается дверь и подобно молодой ведьме на метле вылетает в одной ночнухе Нюрка. Это было проделано так быстро, что два удара березовыми жердями, произведенными мамой и дочкой с силой, могущей свалить колхозного племенного быка, пришлись по пустому месту. Следом за Нюркой с не меньшей прытью в одних солдатских подштанниках выскочил наш герой. Он тоже мог бы обойтись малой кровью, но здесь опять вмешался враг рода человеческого. Он, как говорят художники, для совершенства картины сделал последний мазок кистью, то есть оторвал центральную пуговицу Кузьмовых кальсон. Кузьма грохнулся как стреноженный конь, попавший передними копытами в колдобину. И долго над ним поочередно в вечернем небе то поднимались, то опускались березовые подпорки. Вопли стояли такие, что разбудили деревенских собак.

Уже в сумерках две усталые женщины медленно возвращались в село. Вдруг на полпути дочка останавливается и говорит маме: «Ты как хочешь, а я пойду заберу хоть то, что от него осталось. Не я, так Нюрка, шалава, подберет. Возвратившись, они погрузили стонущего Кузьму на носилки, сделанные из тех же подпорок, и поволокли в деревню. Месяц Кузьма не мог оклематься, жена с тещей с ног сбились возле больного. Поили с ложечки разными отварами, приглашали бабок шептух и даже местного ветеринара. В конце концов, молодой организм осилил хворь, и к Октябрьским праздникам Кузьма опять был на ногах. На все вопросы, что с ним произошло, отвечал, что сорвался с яблони, когда полез за особо приглянувшимися яблочками.

А у Маньки трусы белые, большие

Короткий зимний день незаметно подкравшимися сумерками плавно переходит в длинную зимнюю ночь. Около жаром пышущего костра собрались усталые озябшие от длительного стояния на номерах охотники, доставая с рюкзаков то, что жена положила, и что сами добавили, сервируя на капоте УАЗика походный стол. Народ здесь собрался разный как по возрасту так и по общественному положению. Древняя забава – охота и баня всех уравнивает. Поэтому в застолье хоть и не всегда бывает добыча, были веселые шутки, розыгрыши друг друга. Особенно доставалось семидесятилетнему сторожу Бачуро Игнату Игнатьевичу. На охоте от него не было никакого прока. Коварная болезнь Паркинсона некогда бравого загонщика и добытчика превратила в дергающегося инвалида.

Не знавши эту его особенность, стоявшие рядом с ним на номерах охотники, видя как ствол его ружья описывает замысловатые кривые в их сторону, ложились, или бросались в кусты. Им впоследствии объяснили, что старик, памятуя о своей болезни, никогда не заряжал свою двустволку. Брали его с собой за то, что он хорошо знал повадки зверя, его «переходы». И попросту жалели. Сколько лет вместе охотились, а не возьми его в лес, старик угаснет от тоски.

И вот сейчас, после первой рюмки, которую помог поднести до рта лесник Димка, он не к селу и не к городу ляпнул:

– А у Маньки трусы белые, большие.

Знавшие эту его присказку заулыбались, а самый молодой студент нетерпеливо спросил:

– А что дальше дед?

Бачуро заговорщицки подмигнувши, продолжил:

– А что дальше? Манька к осени их всех порезала. На такую ораву травы не набраться.

Все дружно захохотали. Лишь студент недовольно проворчал:

– Бухтишь ты дед про каких-то долбаных кроликов, а я то подумал…

С этими Манькиными трусами, а не кроликами, то есть с предметом нижнего женского гардероба у Бачуры по молодости были свои приключения.

Его соседка Манька в те годы была девкой видной и не жадной. Некоторые парни деревни прошли у нее ускоренные курсы для получения «аттестата» половой зрелости. Игнат был парнем лихим – первым забиякой и танцором на деревне. Однажды после танцев и он попросился в гости к веселой Маньке. Та жила вдвоем с полуглухой и полуслепой большевичкой старого закваса мамашей. Пробравшись в темноте в другую половину избы, старуха к тому времени храпом исполняла на печи интернационал, они, свалившись на кровать, начали лихорадочную подготовку к самому главному. Сорвав панталоны, Игнат лихо по-гусарски пустил их в свободный полет. Назавтра собираясь на утреннюю дойку Манька так и не нашла место приземления своих «кроликов», тьфу ты, то есть трусов. Так и пошла на работу обдуваемая весенним ветерком.

К Маньке в то время «подбивал клинья» колхозный парторг – слюнявый, кривоногий мозгляк. Манька была девкой хоть и не жадной, но гордой. Поэтому последователю учения Карла Маркса и Розы Люксембург дала крутой и обидный при всем честном народе «отлуп».

Блюститель морального кодекса был человеком мелким, но злопамятным. Случай вскоре представился. Обходя дворы и добровольно-принудительно приглашая сельчан на собрание, он зашел в дом и к нашей героине. Объяснив цель прихода, он начал опять «крылом сечь» вокруг красавицы Маньки. Услышав обидные слова он в гневе поднял глаза к потолку. И от изумления у него отвисла челюсть. Старая баба-большевичка сдуру повесила вместо иконы портрет Сталина. И на этом «образе», закрывая нос и половину усов, висели Манькины трусы.

В то время такая вольность тянула лет на десять лагерей по минимуму.

Как отвертелись от страшного наказания веселая Манька и идейная старуха, как говорят, история о том умалкивает.

Игнату же после случившегося озверевшая Манька сравняла анфас с профилем. Но это не все. Манькины трусы преследовали Игната как злой рок. Хотите верьте, хотите не верьте они оказались теми граблями, на которые наступают дважды.

Игната забрали в солдаты. Отбывши некоторое время, он за хорошую службу и воинскую доблесть получил краткосрочный отпуск. Явился домой он к какому-то празднику. Угостившись с друзьями самогоном они двинули всей толпою в клуб на танцы. Народу не протолкнуться. В то время на танцы ходили все: как холостые, так и женатые, как молодухи, так и старухи. Те сидя на лавках у стены и поджав губы, строго следили за выходками молодежи. В окружении подруг была и Манька.

Облизнувшись как кот на сметану, молодой солдат бросился приглашать ее на танец. Во время танца, пошептавшись, и после его окончания они куда-то пропали. Вернулись довольно не скоро. К этому времени в клубе объявили польку на выход – своеобразное соревнование на танцевальную выносливость. Как красиво смотрелась наша танцующая пара. Он – бравый солдат в начищенных до зеркального блеска кирзовых сапогах и увешенный значками отличий всех родов войск, и стройная, длинноногая, с мощными икрами и тазом, высокогрудая, с гривой черных, словно воронье крыло волос, как степная кобылица, Манька. И придя фаворитами к финишу этого танцевального марафона, они под аплодисменты поклонились зрителям. Не зря пот проливали. А пота пролилось много, особенно было видно у солдата. Гимнастерка прилипла к лопаткам и по лицу струился пот. Игнат, встряхнувши мокрыми кудрями, достал из кармана галифе платок какой-то несуразной конфигурации и начал им утираться. Как вдруг клуб пронзил старческий вопль:

– Да это же Манькины трусы, бесстыдница!

И наша триумфальная пара, смущенно хихикая, под рев и хохот толпы рванула на выход.

Березки, будьте свидетелями

В одном местечке Западной Белоруссии жили по соседству два брата, старший Иван и младший Кузьма. Жили по тому времени крепко. Оба занимались торговлей. Держали на двоих магазин, в котором хозяйничала жена старшего брата Авдотья.

За товаром ездили туда, где можно купить подешевле, а здесь продать подороже. Не брезговали они и контрабандой, благо местечко находилось в приграничной зоне. Переплыви мелководную речушку, – и ты уже в Советской России. Пограничники, как со своей стороны, так и с той, были прикормлены, и братьям ничего не стоило тёмной ночью перевезти тюки с товаром на ту сторону, где их по договорённости ожидали местные подельники, а оттуда, – на свою.

Польские власти «местечка», имея «на лапу», сквозь пальцы смотрели на все художества братьев.

Старший брат Иван по сравнению с Кузьмой был более домовитым и более жадным. У него и «понюшку табаку» мужик в долг не выпросит. Под стать ему была и его жена Авдотья. Может поэтому Господь Бог не дал им детей. Младший брат Кузьма, напротив, был широк душой и весёлый нравом. После почти каждой удачной сделки он по обыкновению приглашал соседей и друзей. И начинался пир горой!

Его ласковая и добрая жена Мария для вида ворчала, глядя на радостные проделки мужа, но с гостями была хлебосольна и приветлива.

Старший брат Иван считал Кузьму вертопрахом и слыша веселье в его доме, презрительно плевался. Сам же трясся над каждой копейкой. Целью его жизни было стремление откупить у пана мельницу. Несмотря на хорошие барыши, от торговли денег на это в кубышке ещё не хватало.