Дурак, заика и спецкласс

Пока Лёня анализировал, что сказать, Миша вдруг плюнул ему под ноги и снова пошёл дальше. Красиво так плюнул – это выглядело очень по-взрослому. Этакий ковбойский жест. «Ну и чёрт с тобой», – с досадой подумал Лёня и направился обратно в класс.

А однажды он встретил его маму. Она была пьяной и шла в сторону дома, пошатываясь. Ярко-красная помада размазалась по щеке, короткое платье некрасиво и неаккуратно смялось. В какой-то момент она чуть не потеряла равновесие, и Лёня поддержал её.

– Хороший мальчик, – сказала женщина и поцеловала Лёню в волосы.

Он почувствовал едкий запах сладких духов и почему-то смутился.

Из дома вдруг выскочил Миша – такой же злой, каким был в школе, оттолкнул Лёню и сам повёл маму под руку. Через минуту вышел и сказал, опять сплёвывая через слово:

– Если что-то п-п-лохое про неё п-п-подумаешь или с-с-скажешь – шкуру с-с-спушу.

Он говорил дерзко, но совсем не казалось, будто он старается строить из себя крутого, как это часто делали другие парни. Наоборот, он стоял на ступенях дома, на крыльце, и выглядел усталым, взрослым, мрачным. И, кажется, через эту мрачность проглядывала жалость к матери.

– Зачем она так? – решился спросить Лёня.

– А я знаю?! – зашипел Миша. Но ответил потом спокойней: – К мужику какому-то х-х-ходит. С-с-сволочи…

– Может, они любят друг друга, – неуверенно предположил Лёня.

Миша аж зашёлся от негодования:

– Л-л-любят?! Л-л-любовь – это вообще ч-ч-то? От любв-в-ви дети, а куда нам с-с-сейчас ещё детей?! – он почти кричал. – Зачем?! Ему баловаться, а нам рас-с-схлёбывать!

А дальше он начал говорить такое, от чего Лёне тошно стало. Ему не нравилось, когда такое говорили, тем более в контексте любви. Ханжой он не был, но от таких выражений чувствовал себя, как грязью облитый.

– Заткнись! – не выдержал Лёня и толкнул Мишу в грудь. Так толкнул, что тот упал на ступеньки. – Заткнись, не говори такого!

И Лёня ему тоже в ответ всякого наговорил, так говорил, что даже не фильтровал слова и не запоминал, что вообще нес. Когда закончил, посмотрел на Мишу – он сидел на ступенях, глядя удивленно и, кажется, с уважением.

Лёня сел рядом, и они замолчали. Долго молчали. Пока Лёню дёрнуло спросить:

– А где твой папа?

Тогда Миша снова подскочил:

– С-с-слышь, тебе в глаз дать?

И ушёл, хлопнув дверью.

Лёня подумал, что на этом всё: не получится у них дружбы. Но на следующий день Миша как ни в чём не бывало, как старого друга, позвал его на фильм про пришельцев. Лёня пошёл. Больше про отца не спрашивал.

Так началась их странная дружба с Мишей. Лёня быстро понял, что жизнь у мальчика не лёгкая. Отца нет вообще, мама пропадает целыми днями, старшая сестра каждый вечер куда-то уходит, и живёт Миша сам по себе. Бесцельно таскается по улицам. То целый день с Лёней проводит, то на неделю пропадает и даже в школе не появляется. Спросишь, где был, ответит: «Не т-т-т-воё дело с-с-собачье».

Миша считал себя отчаянным и храбрым, а Лёня его жалел почему-то. Вроде и правда храбрый, но всё равно вызывал жалость. Наверное, потому что жил Миша безалаберно и у него нигде не было своего места. Своего дома, если хотите. Жилплощадь есть, а дома нет. И семьи нет. Есть мать, есть сестра, а семьи – нет.

Глава 5

Среди прочих учителей в спецклассе выделялась учительница по рисованию – Марта. Её все так и называли – просто Марта. Потому что она была очень… Своей, что ли? Она всегда улыбалась, когда заходила в класс, и, что удивительно, дети ей тоже улыбались. Выглядела она не очень внушительно: маленького роста, худая, с тонкой косичкой на плече. Голос у неё был подходящий для такой внешности: высокий, похожий на детский. Но ребята её всё равно очень уважали. Кто-то в классе не мог читать, кто-то писать, кто-то считать, но рисовать могли все. И что бы ни было нарисовано, Марту всегда это восхищало, кажется, совершенно искренне.

Но однажды Марта вошла в класс без своей привычной улыбки. Все радостно повскакивали с мест, но она не поздоровалась, даже не взглянула на ребят. Прошла к окну, встала спиной. Дети скованно молчали, две девочки пытались вяло перешёптываться, но, в целом, никто ничего не говорил.

Длилось это не меньше минуты, пока Марта не повернулась и не кивнула – это означало, что можно сесть. Садились непривычно тихо и аккуратно, даже ножками стульев по полу не скрипели.

– Я, наверное, не имею права вам этого говорить, – начала Марта. – Но вы сидите тихо и слушаете. Поэтому я скажу. Я нашла в журнале рисунок, который нарисовал кто-то из вас. На этом рисунке якобы нарисована я… Меня там нарисовали очень гадко, подло и грязно. Настолько грязно, что я даже не могу вам его показать…

По классу прокатился шёпот: «Кто это сделал? Кто?».

– …И я так расстроена не потому, что на рисунке именно я, – продолжала Марта. – А потому что, получается, всё напрасно. Я думала, что учу вас искусству, учу понимать прекрасные вещи, и что вы умные и хорошие ребята, а оказалось, среди вас есть и другие. Мне очень жаль того, кто это сделал, и я не знаю, как ему помочь. Поэтому я и расстроена.

Когда речь зашла о «грязном», Лёня сразу посмотрел на Мишу. Вспомнил слова, которые он зло выкрикивал, осуждая свою мать. А ещё Миша девчонок не просто не любил, а презирал, постоянно говорил про них гадости.

Миша, поймав взгляд Лёню, отвернулся.

Тем временем в классе начался гвалт.

– Да я руки оторву тому, кто это сделал!

– Вычислим, и мало ему не покажется!

– Лучше пускай сам признается, а то хуже будет!

Марта морщилась от этих выкриков так, как будто у неё что-то болело:

– Пообещайте мне, что не будете пытаться выяснить, кто это…

– Ещё как будем! – заспорили с ней.

– Вы совсем меня не уважаете? – устало спросила она.

Только после этого вопроса класс постепенно начал затихать и погрузился в рутину урока: зашуршали, заскрипели карандаши и кисточки. А Лёня не мог перестать смотреть на Мишу. Тот, натыкаясь на его взгляд, дерзко вскидывал подбородок, мол, чего тебе? Но чувствовал себя неуверенно и нервничал – это было заметно.

А в понедельник, после уроков, классная руководительница сообщила, что из-за той глупой выходки Марта уволилась. Вот так вот. Написала заявление по собственному желанию и ушла.

Классуха стояла перед доской, скрестив руки на груди. Наверное, считала, что выглядит грозно, но это уже давно никого не впечатляло. Сказала:

– Я больше ни дня не останусь вашим руководителем!

Раньше бы нашлись пару человек, кто начал бы шушукаться и убеждать её, что она всем очень нужна и «Не уходите от нас, пожалуйста!». Но тогда все были очень потрясены новостью о том, что Марта уволилась, поэтому слёзных признаний в любви классуха не дождалась.

С уроков шли медленно и невесело. Тащились даже, а не шли. Миша шёл рядом с Лёней и нарочито бодро обсуждал футбол:

– Помнишь того д-д-дурака, со шрамом на н-н-носу? Он в-в-вчера даже по в-в-воротам не п-п-попал, – тараторил Миша. – У них т-т-тренер просто к-к-кретин, я давно говорил, что надо по-по-поменять этого…

– Это ты, – перебил его Лёня.

Неожиданно для самого себя перебил. Вырвалось, и всё.

– Ч-ч-что – «это я»? – то ли правда не понял, то ли дурачком прикинулся.