От истоков своих. Книга 1

От истоков своих. Книга 1
Мила Михайловна Стояновская

Спокойна и размерена жизнь Башкирской глубинки. Все хорошо в трудолюбивой семье Чернышева Ивана, но начало русско-японской войны, затем две революции наполняют их жизнь трагическими событиями.

Одновременно далеко от Башкирии стремительно развиваются изменения в семье военного врача Стояновского Павла Матвеевича. Страна в огне войн и революций. Они оказывают разрушающее влияние на жизнь дворянской семьи, заканчиваясь абсолютным крахом.

На долю представителей этих семей выпадает множество испытаний, сопряженных с большими трудностями. Подобно щепкам в бушующем море носит их судьбы во времена кровавых, значимых, поворотных событий страны.

Мила Стояновская

От истоков своих. Книга 1

В моём генеалогическом древе переплетены ветви двух сословий: крестьян и дворян. Мой папа представитель крестьянской ветви, а «корни» мамы идут из дворянской семьи.

«Народ, не знающий или забывший своё прошлое, не имеет будущего».

(Михаил Ломоносов)

Светлой памяти моих прадедушек и прабабушек,

дедушек и бабушек, и любимых моих родителей

посвящаю этот роман.

Глава 1

Наталья

Наталья, по привычке, поднялась до зари, зябко повела плечами, изба за ночь выстыла. Подняв голову к образам, едва видимым из-за скудного света лампадки, она трижды перекрестилась и скороговоркой прошептала утреннюю молитву. Наскоро накинула юбку, поверх неё панёву*, затянув гашник*. Торопливо застегнула на груди мелкие пуговки лёгкой кофты с оборкой на талии. Поверх панёвы она повязала передник, и, заправляя на ходу косы под повойник*, стала растапливать печь.

Привычно разгребла ещё тёплую с вечера золу, вздула уголёк, едва теплившийся в печи. Поднесла приготовленную лучину и тут же положила на огонь немного бересты. Пламя сразу же охватило её, заплясало яркими всполохами, освещая и внутренность печи, и лицо Натальи. Светлые блики побежали по стенам небольшой комнаты в избе. Здесь располагалась и сама печь и длинный стол из некрашеных, струганных досок, крепко сколоченный когда-то мужем для большой семьи. Наталья бросила ещё несколько мелких щепок в огонь и стала подкладывать в печь сухие берёзовые поленья. Огонь, приняв их в свои жаркие объятья, занялся пуще, облизывая поленца длинными жгучими языками, от чего они затрещали в печи. Она лишь малое время полюбовалась огнём, небольшими снопами искр, улетающими в трубу дымохода, и пошла умываться.

Наталья плеснула несколько пригоршней холодной воды себе в лицо. Обмакнув указательный палец в золу, старательно потёрла им зубы и хорошенько прополоскала рот. Затем растёрла лицо холщёвым рушником до яркого румянца. Глаза её заблестели, засияли синевой с золотистой искрой, отражающегося огня из печи. Прошла в горницу, услышала покашливание сидящего на кровати мужа. Заглянула на половину дочерей, ещё спящих на одной кровати, стоящей за цветастой занавесью.

– Зинка, Анька, подымайтеся! Заря ужо вона, а им бы токмо дрыхнуть, – ворчала она.

Дочери поднялись сразу, засуетились, одеваясь и прибирая длинные косы. Наталью побаивались все, не только в семье, но даже и в деревне, зная её властный, крутой нрав, унаследованный ею от отца. Была она не многословна, умна и строга, что совершенно не вязалось с её внешностью. Наталья слыла в селе красавицей. Среднего роста, статная, с правильными чертами лица, большими выразительными глазами, светлой бархатистой кожей, и пухлыми губами. Такая нежная и хрупкая с виду. Сейчас, когда ей уже минуло тридцать шесть, она ещё оставалась хороша собой. Её руки от тяжёлой крестьянской работы окончательно не огрубели, не постарела и не сморщилась кожа на груди и щеках, глаза не затуманились от бесконечных забот и дум.

– Зинаида, ко мне на дойку при?дешь. Анна, свиньям варить поставь, посте?лю прибери, да для птицы кормы готовь, – распоряжалась тем временем Наталья, – да, братьёв будитя. Поспешайтя, заря ужо у крыльца.

Ещё раз, поправив русые косы под повойником, Наталья взяла подойник, чистое полотенце, совсем чуть масла в плошке и заторопилась в хлев к коровам. Она вышла на крыльцо, как и всегда, оглядела, пока ещё тонущий в предрассветной серой мгле, двор. Вдохнула полной грудью свежий апрельский воздух, пьянящий запахом пробуждающейся земли. Только-только появлялась зелёным пухом молодая травка. Кое-где у плетня всё ещё лежал кромкой почерневший, не успевший окончательно стаять, снег.

Семья Чернышёвых своим хозяйством крепка: две коровы, две тёлки, так же две лошади, пять свиней, десяток овец, гуси, утки, куры да два огромных пса, а ещё пчёлы на дальней пасеке, которых как раз сейчас Иван, муж Натальи, собирался туда вывозить после зимовки. За пасекой будет следить старший сын Гришка вместе с работником Ананием, нанимавшимся на всё лето к Чернышёвым пасечником. Младший сынок Митюнька во всех мужских делах – помощник и отцу и брату, а у дел тех, в большом крестьянском хозяйстве, как известно, краёв не видно.

Войдя в хлев, Наталья почувствовала животное тепло, запах навоза и сена, привычно огладила коров. Она зажгла лучину. Обмыла коровам вымя и обтёрла их сухим чистым полотенцем. После дойки она заботливо разомнёт коровам вымя и смажет его вместе с сосцами сливочным маслом, чтобы избежать трещин. Только приладилась Наталья к дойке, как в хлев поспешно вошла четырнадцатилетняя Зина, старшая из дочерей Чернышёвых. Она сразу же села ко второй корове и сноровисто стала дёргать её за сосцы. Под звук струй молока, гулко ударявшихся в подойники, мысли в голове Натальи текли, как ручеёк.

Вроде бы, совсем недавно она выходила замуж за Ивана. Был он крепким, росту чуть выше её самой, с вьющейся шевелюрой каштановых волос и светло-карими с золотистой искрой глазами, смешливыми и добрыми. Шла не по своей воле, по родительскому выбору. Сколько слёз пролила тайком! Совсем о другом парне были её грёзы. Но так и не сказала она родителям поперёк ни слова. Молчала, как та одинокая гора в степи за селом, думы и печали которой одни ветры вольные знали. Бывало, только кинет свой синий взор на отца, подёрнутый невыплаканной слезой, а в нём и мольба и вопрос:

– За што, батюшка?

Отец Натальи, будучи в хорошем расположении духа, увещевал, свою молчаливо-непокорную дочь:

– Не гневиси, дочка, кто жа подумаеть о дите своём, како не мать с отцом? Глупа ты пока ишшо, Налька, сердцем думашь. «Голытьба» одна в голове, – говорил он, повышая голос, всё больше распаляясь, – а какова жизня с таким? Замужняя баба – отрезанный ломоть. А Иван из доброй семьи, работник дюжа хорошай. И глянешься* ты яму, не обидить. Будешь за им, ровно у Христа за пазухой. Тута и весь мой сказ! – заключал отец, словно ставил жирную точку в разговоре.

Поплакала, поплакала Наталья, да против родительской воли не посмела восстать. Так и сыграли свадьбу поздней осенью 1898 года, и стала Наталья Чернышёвой.

Вспомнила, как получила от Ивана первый подарочек – колечко серебряное с синим камушком. Первый лучик сердца его доброго.

– Ныне ужо и вовси на палец не лезеть. Дык, теперя Зинаиде на свадьбу в подарок сгодитси, – думала она, – а прялку расписную и шаль всю в цветах дивных, да с кистями, уж сябе придяржу. Подарки Ванины к свадьбе. Зря разе стольки лет берегла? На светлое Христово Воскресенье тольки и надевала, – рассудила Наталья.

Иван мужем оказался хорошим, любящим и заботливым. А когда Наталья родила ему сыновей – погодок, то и вовсе возрадовался. Молодой, разросшейся семье поставили всей роднёй новый дом. Да и надел земли от сельской общины выделили не малый. А как же? Так уж полагалось, на каждого сына надел увеличивался.

Иван работал за троих, рвал жилы, чтобы только в его семье во всём достаток был. Хозяйство Чернышёвых крепло день ото дня, год от году. Да и сам Иван мужал, становился хорошим хозяином.

Однако невзлюбили Чернышёвых в селе. Завидовали до зубной оскомы. Большинство крестьянских семей бедствовали, жили впроголодь. Наделы на землю, если в семье рождались девочки, были совсем маленькими. А как жить, когда жита на еду не хватает, не то, что продать? В муку, из которой пекли хлебы, и траву добавляли и тёртую кору деревьев. А кто получше жил, варили картошку, мяли её и – в тесто, такой хлеб быстро черствел, однако был очень сытным. Из скота в бедных семьях только коровёнка, да замученная бесконечной работой и недокормом, лошадь. А уж совсем в бедных семьях и лошади не было. Так что радовались безлошадные крестьяне любой работе, где можно хоть толику* на хлебушко заработать. Только и оставалось, что батрачить на таких, как Чернышёвы да Костылевы. Вот и тот, о котором когда-то горько плакала Наталья, сильно бедствовал, и схоронил уже двоих деток, умерших от болезней, вызванных недоеданием.

Наталья таких считала мимозырями*, только сирот жалела, да вдов. Часто думала она, как прав был батюшка, что принудил выйти её за Ивана. Однако эту свою слабину скрывала, как могла.

Со временем Наталья привыкла к Ивану. А позже и полюбила его за добрый и щедрый нрав, за заботу и ласку, за уважение, с которым он относился к ней, выслушивая её советы и пожелания. И никогда уже не жалела она о том, что послушала родителей и вышла замуж именно за Ивана.

Вернувшись в избу с полным ведром молока, Наталья вымыла руки, накрыла чистой тряпицей ведро с молоком, взглянула на яркие угли в печи:

– Протопиласи, матушка, – удовлетворённо сказала она, обращаясь к печи, – охолонь маненько, и впору хлебы сажать.

Она обмяла хорошо подошедшее тесто в небольшом двадцатилитровом ушате и принялась мастерить хлебы, раскладывая их на тщательно выскобленном до тёплого, жёлтого цвета, большом столе.

– Анюта, картохи намой в чугунок, да в печь наладь, – одновременно отдавала распоряжения она, – а ты, Зина, молоко процеди, слей в бутыль. Батюшка и братья с собой на пасеку возьмуть. Да, на стол соберитя поснедать им перед дорогой.

Девушки проворно стали собирать нехитрую снедь: на столе появилась баклажка с густым сквашенным молоком, головки лука, холодная отварная картошка, сало, порезанное небольшими кусочками и большой каравай чёрного хлеба.

– Кликнитя батюшку и братьев к столу, – приказала мать.

Ночь тонкой свечкою растаяла в прохладе утра. Розовая заря разливалась по крышам сельских изб, смешиваясь с дымком из их труб, одевая, ещё голые деревья, лёгкой розовой вуалью. Несколько мгновений и блеснули первые лучи яркого весеннего солнца, добавив к розовым краскам золотых, проникая сквозь небольшие оконца в избу.

С первыми лучами солнца мужская половина семьи Чернышёвых села за стол. Незадолго до этого Наталья посадила в печь хлебы, предварительно перекрестив их, поддевая по одному деревянной тонкой лопатой и выкладывая прямо в печь, в чуть остывшую золу. А через некоторое время поплыл по избе тёплый, дурманящий дух пекущегося хлеба.

Отец и сыновья хлебали густое сквашенное молоко из баклажки*, поочерёдно погружая в неё свои большие деревянные ложки. Не спеша заедали варёной картохой и хлебом, вприкуску с салом и луком. Закончив трапезничать, они встали из-за стола. Перекрестились на образа, смотревшие из красного угла избы, всевидящим, недобрым взглядом.

– Благодарствуйтя, матушка, – поблагодарили сыновья мать.

Отец, взявши Наталью за плечи, едва коснулся губами её лба.

– Благослови Господь, – перекрестила его жена, осеняя щепотью по христианскому обычаю.

Мужчины отправлялись на пасеку. Работа у них в этот день предполагалась большая: сладить ульи, поселить в них семьи пчёл, которые, как и положено, совершат сегодня первый облёт. Надо проследить: какие пчелиные семьи здоровы, а какие надо подкормить и полечить. Какие ульи следует почистить от мора и грязи. Денёк будет тёплый, безветренный, самое время подготовить пасеку к лету. Во дворе, пофыркивая, стояли две лошади, запряжённые в телеги. На них расположились ульи с пчелиными семействами, только что извлечёнными из омшаника*, где стояли они долгую зиму. Мёд, что получали от своих пчёл Чернышёвы, не только шёл им в пищу, но и приносил семье значительный доход. С середины лета и по самую осень продавали его на ярмарках в Сибае и Баймаке Уфимской Губернии, да и в самом Гусеве, где и жили Чернышёвы.

Наталья проводила мужа и сыновей, не забыв захватить для них узелок с провизией на день, что собрала она вместе со старшей из дочерей, Зиной. Долго смотрела она вслед удаляющимся телегам, пока не скрылись они с глаз за поворотом, убегающей к лесу, земляной дороги. Спеша, повернула к избе с мыслью:

– Не упустили бы хлебы, ну, если подгорять, получать девки батога!